Тайная тетрадь - Магомед Бисавалиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О шайтанах и джиннах и в Коране есть, ты глупые вещи не говори, грех будет.
— Знаю, что в Коране есть, но почему-то во всём остальном мире нет столько шайтанов и их приключений, как в нашем Джурмуте. Такое ощущение, что столица Шайтанистана там! — говорю я.
— Не знаю, как в других местах, но у нас они всегда были, и сейчас есть. И очень много доказательств есть этому, — говорит тётя.
Тут я вспоминаю одну историю о шайтанах, известную мне с детства.
— Ну да, слышал и я, как некий салдинец под лунным светом пахал землю чёрным и белым быком, — рассказываю я тёте. Она внимательно меня слушает и неточности поправляет: — Кто-то из лесу крикнул: «Эй, хозяин белого и чёрного быка!!! Эчлечила Мечлечил умерла, передайте Меслесу, чтобы пришёл её хоронить». Испугался бедный крестьянин, бросил бычков, побежал домой и рассказал жене слово в слово о том, что услышал там, где землю пахал. Шайтан, который это крикнул, был очень коварен и хитёр, знал, что салдинец расскажет это дома, и специально крикнул эти слова, чтобы он передал их.
Меслес, женщина шайтанов, которая должна была это услышать, была дома, где жил крестьянин. Когда муж рассказал жене об услышанном, жена страшно испугалась одних имён. Эчлеч, Мечлеч, Меслес, какие-то непонятные шайтанские имена. Муж её дрожал от озноба, на лбу его сверкали капельки пота, костёр в очаге освещал его бледное лицо, в глазах был страх перед чем-то неведомым и непонятным. Он то горел, как в огне, то дрожал от холода. После того, как он рассказал об этом странном случае, заскрипело бревно, которое держало крышу дома. Муж дрогнул в страхе и повернулся в дальний тёмный угол их убогой сакли.
— Ты слышишь плач? — спросил он и прижал к себе жену. Жена тоже дрожала от страха. Шум, вздохи и плач людей усиливались. Вдруг услышали душераздирающий плач женщины-плакальщицы по умершей Эчлечила Мечлеч, женщине шайтанов, о которой только что рассказал муж. Она причитала на джурмутском диалекте:
ХIваразулги чIаргIин ва, чIагуяй дун,
ЧIагуязул ургъил ва, пашманай дун…
Плакальщица оплакивает себя, на долю которой пало такое громадное горе как смерть некоей Мечлеч. Дословно это звучит так:
О, как я несчастна, будучи живой, от смертей близких,
Не меньше переживаний и горя от проблем и забот живых.
Одним словом, уход из жизни одних и проблемы других живых — и то и другое терзает в этой несчастной жизни, говорила в своём плаче несчастная женщина шайтанов.
Вот эту странную историю про шайтанов рассказывали в одну из зимних ночей мне в ауле. Трудные для восприятия и не очень благозвучные имена шайтанов пугали, когда я выходил ночью на улицу. За каждым поворотом и серпантином старого аула, в развалинах, возле кладбищ и в затаённых местах мы, дети, видели Эчлечов и Мечлечов. Порой от страха слышали странные звуки отовсюду. Кругом был какой-то ореол таинственности и волшебства. Вышеприведённый стих женщины на диалекте звучит вполне поэтически, красивым слогом и аллитерацией, в переводе получается коряво и не очень звучно.
С тётей у меня получилась занимательная и долгая беседа. Она очень остроумный и тонкий рассказчик, умеет передать все краски, чувства и переживания тех, о ком она рассказывает. У нас особое место занимают истории потустороннего мира: истории шайтанов и джиннов, кажей и кавтаров (домовых и снежных людей), будалаов и матерей болезни. У меня постоянно возникают вопросы. Как эти волшебные истории, стихи и плачи, фольклор за шайтанов и джиннов придумывали? Кто это делал? Если джинны, то как это мы должны себе представлять? Если люди, зачем и для чего сочиняли? Если не люди, тогда кто? Нет ответа.
Легенды древнего Джурмута
— Говорю же я тебе, на пустом месте люди не станут такое придумывать, — горячится тётя. — Они ведь были чистые и набожные люди, которые знали, что такое «халал» и «харам». Ели только то, что выращивали собственными руками, побоятся они Аллаха, не станут придумывать это всё. Я же по своему детству много случаев знаю, когда люди, охваченные джиннами, болели. Жарях (исламский лекарь, знахарь) читал Коран, и больному помогало. Джинны и шайтаны убегают от Корана. Это самое ненавистное для них. И женщины, которые общались с джинами, знали, когда джинны человеку вредят или просто болеет человек.
— Каким образом они могли знать?
— Они уходили к ним. Встаёт женщина ночью и уходит в ночь. Уходит в горы, где скалы и пропасти. Шайтаны забирают её. Мне рассказывали, как они уходят. Словно лист дерева, подхваченный ветром, улетают далеко через горы, реки и пропасти и оказываются в мире джиннов. Там встречают знакомых и незнакомых людей, общаются с ними. Когда спрашивают, почему болеет такой-то человек, шайтаны рассказывают, как и за что больной наказан. А если человек не по их вине болеет, то на это они внимания не обращают. Тогда женщины возвращаются к родственникам больных и говорят: «Это не джиннов дело, идите к докторам». Тому много доказательств, — говорит тётя в полной уверенности.
— Ты мне пыталась доказать, что джинн или шайтан-двойник умирает на 40 дней раньше. Есть доказательство хоть одно?
— Моя бабушка рассказывала одну историю про это. Было предвечернее время ранней весны. Одна молодая девушка возвращалась домой с фермы, что была недалеко от аула. Когда она вышла, казалось, что село совсем близко и до наступления сумерек она будет дома. А вышло всё не так. Она шла быстрым шагом, быстро стемнело. А сердце всё сильнее и сильнее билось у неё. Вот открылось ей село, видны стали слабые огоньки убогих саклей, тогда электричества ещё не было. Приблизилась девушка к селу, страх полностью прошёл.
Ей осталось только перейти речку. Ты помнишь небольшой водопад и теснину, которая видна из окна дома нашего дедушки?
— Помню…
— Это очень опасное место. После сумерек если кто-нибудь туда пойдёт, обязательно заболеет. Люди старались обходить такие места. Говорили, там большой город шайтанов. Дошла она до этой узкой тропинки над водопадом, и вдруг слышит песню из теснины, где протекает речка. Там темнота, и оттуда веет холодом, когда заглядываешь вниз. Как там могли петь, внизу, в ущелье?
— И что это за песня? Может, спустился кто верёвкой туда и пел? — говорю я.
— Нет, не песня это была, это был плач женщины. Умер кто-то, и плакальщица поёт, и хором женщины
