Екклесиаст - Александр Холин

Чем же вам не нравится такое человеческое обращение? Ведь все, сколоченные человеком полочки, и есть Порядок, то есть самый настоящий Закон. Может быть, Закон и нужен кому-то, на то он и писан. Право слово, человек иной раз теряется без кнута или пряника, не знает, что делать, как жить, по какому пути можно и должно идти, а по какому нет. Что и где кем-то положено, а что не покладено, поэтому повисает вопрос: нельзя или льзя?

А вот Хаос – вечный Хаос – это нечто другое, – мой спутник даже сделал театральную паузу. – Это изобретение Всевышнего, если хотите. Человеку здесь дано разобраться самому: что можно, а чего нельзя в этом мире. Для этого он и послан сюда, чтобы суметь разобраться, чтобы научиться быть творцом по образу и подобию Божию, а не жить в замкнутом треугольнике. Собственно, каждый человек рано или поздно задаёт себе вопрос: а зачем я живу? для чего послан в этот мир? чтобы жить в сакраментальном треугольнике, который превращается в замкнутое пространство всей жизни? чтобы не жить творчеством, работой, а работать ради денег?

– И какой же на это возможен ответ? – не преминул спросить я.

– Для некоторых существует небольшая отдушина, так сказать, лазейка, – продолжил Сабациус. – Живу, мол, для того, чтобы оставить потомство. А для чего нужна потомкам жизнь, если родители кроме постылого треугольника ничего дать не могут? Некоторые из них, особенно в юности, часто сами ищут ответа. Отсюда и возникает конфликт – отцы и дети. Но, подрастая, детки смиряются с треугольником и совсем уже не обращают внимания на мир Хаоса, который и существует только для развития человека. Вернее: слышал где-то, что-то, а оно мне надо?.. Тут совсем другая жизнь.

– Бред какой-то, – пожал я плечами.

– Бред? Вот это может быть и, даже, наверное! Но мы так живём! Более того, людей устраивает такая воистину никчёмная жизнь! – запальчиво воскликнул мой спутник. – Самое большее, на что хватит человека, это: «…и призовёт нас с Павлом Ивановичем, душа моя, государь-император. И назначит он нас, душа моя, генерал-аншефами!». Узнаёте?

– Как же, как же, – хмыкнул я. – Гоголевский Манилов и выплывающая из него Маниловщина: дескать, хорошо бы было бы, да «бы» мешается.

– Точно так! – согласился Сабациус.

Дорога уже по-настоящему утрамбованная, исколешенная множеством повозок и утоптанная тысячами ног подходила к мосту. За ним между рекой и скальным замком раскинулся живописный оазис, на котором чуть в сторонке, словно неприметная роща рос смешанный небольшой лес, наполненный непуганым зверьём, что выглядело здесь искусственным зоопарком, но без клеток и решёток. А в центре оазиса, прямо за мостом на голой вытоптанной площадке, виднелись четыре очень высокие колонны, издали похожие на не слишком типичные изображения. Во всяком случае, таких памятников я ещё нигде не встречал.

– Это и есть фаллосы, – хмыкнул Сабациус, снова угадав мои мысли. – Туда мы и направляемся, потому как праздник уже скоро начинается.

– Шабаш какой-нибудь? – решил уточнить я, – Потому что праздничная мистерия под каменными фаллосами – это точно похоже на какой-нибудь шабаш или же ведьминский слёт по обмену опытом.

– Мы в другом времени, – объяснил Сабациус. – Но событие примерно то же самое. У вас знают, что такое праздник любви или поклонение женскому началу и женской мудрости? Соображают ли ваши мужчины, что без женского начала нет начала ничему? Давно ведь известно, что амазонки могли существовать без мужчин, а наоборот не было никогда.

– Именно от поклонения женскому началу и возникли эти каменные идолы? – поинтересовался я, показывая пальцем на фундаментальные изваяния гигантских фаллосов.

– Ах, не надо их обожествлять вопреки женскому началу! – брюзгливо проворчал мой спутник.

Я пожал плечами. Что делать, здесь приходилось только глазеть по сторонам. За рекой народу значительно прибавилось. Все направлялись к площади четырёх фаллосов. Я опять посмотрел на их высоту – да уж, каждый поднимался метров на пятьдесят, если не выше, а там, дальше за ними… за ними на скалистой вершине, освобождённой от туманов, стала видна крыша скального замка йезидов.

Прямо в её центре была воздвигнута башня, но не простая – ступенчатая, как первый всемирный Александрийский маяк. По историческим сведениям такую же воздвигали вавилоняне, то есть из восьми ступеней. Здесь, на последнем этаже горел свет, как на самом настоящем маяке. Впрочем, настоящий маяк днём тушат.

Перехватив взгляд, мой спутник попытался объяснить:

– Там, на вершине, располагается храмовый альков, в котором уже сейчас присутствует богиня Иштар. Сегодня она выбирает себе мужа. Зрелище удивительное, тем более, что вы этого раньше никогда не видели и, может быть, больше не увидите.

Сейчас вашему физическому телу, оставшемуся в том измерении, где вы до этого жили, приснится чудный сон божественного праздника. Но сознание не воспримет полностью наше путешествие, ибо человеческому телу снятся другие сны. Почему телу? – да просто потому, что духовные ощущения никогда не смешиваются с физическими.

Любой живой человек – двуличен, как минимум, то есть состоит из света и тьмы. И каждый из нас идёт дорогой, которая проходит сквозь день и ночь, сквозь грозу и солнце, сквозь ложь и правду. Не бывает в этом мире ничего одностороннего. Вспомните «реверс» и «аверс», которые примеряют к себе люди всех времён и народов. Вот эти две стороны одной медали вы увидите сегодня. Правда, не увидите саму богиню. Она – награда только для избранного ею же. Но, повторяю, мы неплохо проведём время.

– Зачем же богиня выбирает себе мужа? – попытался съехидничать я. – Одной не так уж хорошо в пустой постели, или всё же признаёт, что двое друг для друга – плоть едина?

– Я могу рассказать, как эта мистерия происходила много раньше и во все времена, – мой собеседник довольно лукаво посмотрел исподлобья. – Одна из жриц храма Ашторет[55] выполняла роль царицы, выбирала себе мужа и он проводил с ней бурную ночь. Но наутро, если выживал, жрица вонзала ему в левую ключицу длинную узкую заколку для волос, очень похожую на кинжал. Так женщины определяли положение мужчин на земле.

– Нефертити так же делала, – хмыкнул я. – Ибо ниже по течению Нила наутро так же вылавливали мёртвых мужчин.

– Это царица, жившая для удовольствия своей плоти, а Иштар… Иштар богиня любви!

– Подождите, Иштар во имя любви наутро убивает своего избранника, с утробным криком: «Так не доставайся же ты никому!», принося его в жертву любви, или чтоб никому больше не достался? – я поднял невинные глаза на Сабациуса. – Если так, то это у нас называется: ни себе, ни людям, и сам не ам, и другим не дам. На наш сермяжный дикорусский взгляд любовью здесь и не пахнет. Где вы видели любовь, питающуюся потоками крови?