Тайна на дне колодца - Николай Носов

Я перелистал книжку, стараясь отыскать что-нибудь более доступное по возрасту и развитию моих слушателей. Выбрав рассказ "Зимовье на Студеной", я начал читать им эту трогательную историю про старика, жившего в одиночестве на Севере, попутно стараясь объяснить, что такое Север и зимовье и почему на зимовье обоз приходит только раз в году, но они неохотно слушали мои объяснения, нетерпеливо махали руками, говоря:

- Ты читай! Читай дальше! Ну тебя!

Художественная ткань рассказа - магия слов - настолько захватывала их, что мои комментарии казались лишь досадной помехой.

Широко раскрыв глаза, приоткрыв рты, забыв все на свете, они жадно ловили слова писателя об огромной нечеловеческой дружбе простого, одинокого, всеми забытого старика и одинокой собаки, которую, как сказал писатель, старик любил гораздо больше, чем люди любят друг друга. И она его тоже любила. Уже я кончил рассказ, а ребята продолжали неподвижно сидеть у костра, будто окаменели. Они словно прислушивались к словам, которые уже улетели.

Куда?

Кто знает.

А может, и не улетели вовсе?

Может, остались в их душах.

Навсегда.

На всю жизнь.

Тот, который вытащил у меня из кармана книжку, покачал головой. Сказал:

- Стариком плохо быть.

- Да, - отозвался кто-то со вздохом.

И все вдруг опустили головы, словно отдавая последний поклон старику, ушедшему из этого странного мира, в котором мы все с вами живем.

- Молодым лучше быть. Вот как мы, - сказал Кочан.

- Да! - опять отозвался кто-то, как эхо.

Все сразу приободрились и, словно освободившись от придавившей их тяжести, подняли головы.

Тонкий осторожно тронул меня за локоть.

- Ты знаешь... - просительно сказал он. - Ты еще почитай.

- Да, да! - загомонили все вокруг. - Давай еще!

Я выбрал какой-то другой рассказ и начал читать. Некоторое время все молча слушали, но Кочан вдруг сказал с возмущением:

- Ты что? Ты это что читаешь?

- Ну, рассказ, - пожал я плечами, не понимая, чего он вдруг взъерепенился.

- А про что рассказ? Это же не про старика Елеску с Музгаркой.

- Про Елеску мы прочитали уже. А это другой рассказ.

- Не-е-т! - решительно протянул Кочан. - Ты про Елеску читай.

- Правда, читай про Елеску с собакой, - запросили все хором.

- Второй раз? - удивился я.

- Ну и что! Второй раз.

- Кто же это читает по два раза одно и то же!

- Ну ничего. Ну, а ты читай! Ничего! - слышались со всех сторон уговоры.

- Ладно, - развел я руками и принялся читать рассказ, как говорится, на "бис".

Ребята и на этот раз слушали с таким же жадным одушевлением. Когда чтение подходило к концу, в трепетном свете костра возникла из ночной темноты фигура беспризорника, голову которого украшала большая, не по размеру, матросская бескозырка. Горячась и волнуясь, Кочан обратился к нему:

- Слушай, Боцман, какая пилюля! Старик, понимаешь, один с собакой, а вокруг на сто верст ни души. Он людей только раз в году видел, когда обоз приходил за рыбой. Так он, понимаешь, разговаривал с собакой, вот как я с тобой.

- Шо? - удивился Боцман. - Ты со мной, как с собакой?

- Да нет! Это старик с собакой, как ты со мной. И пес все понимал, вот как ты понимаешь.

- Шо? Я как пес понимаю? - снова удивился Боцман.

- Да нет! Ты не понимаешь! Вот пес понимал...

- Шо? - окончательно возмутился Боцман. - Я не понимаю, а пес понимал? Вот как дам тебе, так это тебе уже не пилюля будет, а микстура потекет из носа!

- Э! - досадливо махнул Кочан рукой. - Вот ты послушай! Ты почитай, обратился он ко мне.

- Что? В третий раз читать? - удивился я.

- Ну и что? Пусть Боцман послушает.

- Ну почитай! Что тебе стоит? Пусть послушает. И мы послушаем, взмолились все.

- Ладно, нехай читает, - милостиво разрешил Боцман, разлегшись у костра на асфальте.

Нечего делать, я принялся читать в третий раз про Елеску с его Музгаркой, но, не прочитав и двух страниц, услышал мерное похрапывание. Оглядевшись, я увидел, что все мои слушатели, и сам Боцман в том числе, спят, растянувшись в разных позах вокруг костра. Подбросив в костер оставшуюся охапку сосновых щепок, я опустил голову на еще не совсем остывший после заливки мостовой асфальт и заснул как убитый.

МЫ БЕСПРИЗОРНИКИ

Теперь я умный. Вернее, не такой простофиля, как прежде был. Жизнь все-таки чему-то понемножку учит всех нас. Сейчас же после окончания занятий в рабшколе я, не теряя времени, иду на вокзал, пристраиваюсь поудобнее на лавочке с таким расчетом, чтоб не валиться ни назад, ни вперед, ни набок, и старательно "сплю" в таком положении часов до двух ночи, пока не выгонят, после чего без каких-либо протестов и деклараций отправляюсь бродить по улицам. Чего там! Ведь побродить надо всего часа четыре каких-нибудь, а там гостеприимные двери вокзала открываются снова, и опять можно приходить и ложиться или, вернее сказать, садиться спать: добирать полагающуюся для сна восьмичасовую норму.

Самое трудное в этом деле - прогулять эти самые четыре часа. У меня такой метод: с вокзала, как только закроется, я отправляюсь вверх по Безаковской, потом по Бибиковскому бульвару до Крытого рынка. На здании этого рынка - большие часы. Можно посмотреть, который час и долго ли еще нужно "гулять". Дальше - путь по Крещатику до Думской площади. Там на здании бывшей городской думы - тоже часы. Оттуда вверх по Софийской улице до Софийской площади (и там часы), потом на Сенной рынок (часы), а оттуда вниз по Бульварно-Кудрявской на Галицкую площадь, где тоже есть часы и недалеко до вокзала.

Удивительно все же, до чего ночью медленно время идет! Днем оно бежит, так что никуда не поспеваешь, а тут совершишь целое кругосветное путешествие по городу, глядишь, всего час прошел! Значит, пускайся в новую кругосветку с какими-нибудь изменениями маршрута для разнообразия.

Ввиду наступившего похолодания и слякотного сезона мостовые асфальтировать перестали. Котлы для варки асфальта стоят холодные, и беспризорных возле них нет. И вообще беспризорников что-то не видно стало. То есть днем они попадаются, а ночью где-то прячутся. Наверно, у них для ночлега какое-нибудь место есть. Где только, хотелось бы знать...

Все же узнал!.. Однажды шел после занятий к вокзалу. Меня обогнали двое беспризорных. Один оглянулся, улыбнулся во всю ширину рта - узнал меня. Оказалось, Кочан, мой старый знакомый.

- Кимарить чапаешь? - спрашивает.

- Негде, - говорю я.

- Чапай за нами, у нас лявая хазовка есть.

На нормальном русском языке "кимарить" - значит "спать", "чапать" "ходить", "лявая" - значит "хорошая", а "хазовка" - помещение, пристанище.

Я молча "почапал" за ними. На Степановской мы свернули в какой-то двор, зашли в дом с черного хода. Стали подниматься по лестнице. Добрались до пятого этажа и еще выше полезли по какой-то совсем уже узенькой лестничке.

"На чердак полезли", - сообразил я.

Очутившись под самой крышей, остановились на площадке перед низенькой дверью. На двери оказался замок довольно внушительного размера.

"Вот и попали в хазовку!" - мелькнула у меня досадная мысль.

Они, однако, и не пытались проникнуть в дверь, а полезли в слуховое окно, слабо светившееся сбоку площадки. Я тоже полез за ними. Выбравшись на крышу, они поползли на четвереньках друг за дружкой. Я тоже пополз на четвереньках по краю крыши. Добравшись до другого слухового окна, они по очереди пролезли в него. Я тоже полез в окно ногами вперед. Кочан подбодрил меня:

- Прыгай, не бойся.

Я отпустил руки. Ноги коснулись мягкого, засыпанного песком пола.

Неподалеку, прилепленная к выступу кирпичной трубы, светилась тоненькая восковая свечка. Свет от нее героически боролся с наседающим со всех сторон мраком обширного чердачного помещения. На дымоходах, тянувшихся с разных сторон к кирпичным трубам, расположились во всяких позах с десятка полтора беспризорных. Один из них подошел ко мне. На голове - какая-то рваная черная поповская шляпа. Обут в дырявые галоши, подвязанные веревочками, чтоб не свалились с ног. Руки - в карманах брюк.

- Не бойся, Крендель, он фартовый, я знаю, - успокоил его Кочан.

"Фартовый" на их языке - это нечто противоположное фрайеру, то есть свой в доску.

- Ты откуда? - спросил Крендель меня, не вынимая рук из карманов.

- Оттуда, - показал я пальцем на крышу.

- Еще скажешь, что ты сам ангел, с неба спустился.

Все вокруг фыркнули:

- Ангел! Ха-ха!

- А ты что за птица? - спросил Крендель приятеля Кочана.

- Это Артист. Петь умеет, - ответил за приятеля Кочан.

- А ну-ка, ну-ка, спой что-нибудь, - сказал Крендель и, подойдя к трубе, где горела свеча, уселся на дымоходе.

Артист принял позу певца, выпятил живот и заголосил что было силы:

Позабыт, позаброшен

С молодых ранних лет,

Я остался сирото-ою,

Счастья-доли мне нет...

- Стой, стой! Заткнись! - заорал вдруг, выходя из себя, Крендель. - Что вы все, черт вас побери, одну и ту же песню поете? Хотелось какую-нибудь новую песню послушать, а он все про то же! Ты что, никаких других песен не знаешь?