Тайна на дне колодца - Николай Носов

- Какой же я пьяница? Если выпью когда, то разве что для компании.

- Все алкоголики так говорят.

- Ну вот: я уже алкоголик! Я член профсоюза железнодорожников. Меня не имеют права не взять.

- Какой же ты член?

- У меня профсоюзный билет есть.

- Так там уже забыли, что у них такой член. Ты и членских взносов не платишь.

- Я безработный. Имею право не платить.

В общем, разговорная машина была пущена в ход, и в конце концов уже не мать говорила, что отцу надо на паровоз идти, а отец матери.

В конце концов он все же пошел в депо, где встретил многих старых знакомых. Его приняли на должность кочегара. Отец попросился на нашу линию, то есть на линию, которая шла через Ирпень. Когда я в следующий раз приехал домой, малыши, то есть Лялька и Бобка, ходили надувшись от гордости, словно два индюка.

- Папка будет на паровозе работать! - таинственно сообщил мне Бобка и, переглянувшись с Лялькой, добавил: - Видал миндал?

Это такое присловие было у отца. Малыши подхватили его и теперь к каждой своей фразе добавляли этот "видал миндал".

- Будет машинистом! - сказал Бобка.

- Видал миндал! - ответила Лялька. - Кочегаром!

- Ну, сначала кочегаром, а потом машинистом. Видал миндал?

- Видал миндал! - ответила Лялька. - В машинисты сразу не берут. Сначала помощником машиниста.

- Ну, помощником машиниста, а кто главнее, по-твоему, машинист или кочегар?

- Конечно, машинист.

- Много ты понимаешь! Кочегар важнее. Видал миндал?

- Смотрите на него! Видал миндал! Машинист управляет машиной!

- А без кочегара паровоз все равно не поедет. Вот тебе и видал миндал!

Не зная, что сказать, Лялька просто дала Бобке по шее, спросив при этом, видал ли он миндал.

Бобка ответил ей тем же и тоже спросил про миндал. Некоторое время они просто тузили друг друга и только было слышно:

- Видал миндал?

- Видал миндал?

В это время пришел отец и спросил, из-за чего шум. Драчуны бросились к нему со слезами на глазах.

- Вот скажи, кто главнее на паровозе: машинист или кочегар? - перебивая друг друга, спрашивали они.

- Оба главнее, - попробовал отшутиться отец.

- Нет, ты скажи.

- Я и говорю. У машиниста свои обязанности, у кочегара - свои. Ты, наверно, думаешь, что у кочегара только и дела, что уголь в паровозную топку лопатой бросать? - спросил он Бобку.

- Да, - наивно отвечал Бобка.

- Как бы не так! А за температурой кто должен следить? Кочегар! А за давлением в паровом котле? Опять кочегар. А колосники кто должен прочистить?

- Какие колосники?

- Подрастешь - узнаешь! - не вдаваясь в подробности, ответил отец. - А трубы продуть? А нагар снять? А запас воды в тендере сделать?

- А разве воду в тендере возят? - спросила Лялька.

- А ты думала, в чайнике? - рассмеялся отец. - А каменный уголь в топке разжечь? Вы, может быть, думаете, что уголь в топке как дрова в печке сунул спичку, они и горят?

- А разве нет?

- Вот я вам принесу с паровоза кусок угля. Вы его бросьте в печку. Увидим, загорится он у вас или нет.

На следующее утро, заслышав грохот колес проносящегося по мосту поезда, малыши с визгом выскакивали из дома и, остановившись на пригорке у края обрыва, махали руками вслед проносившимся поездам.

Я в тот день в институт не поехал, сейчас уже не помню почему. Кажется, простудился и прихворнул. Малыши учились во вторую смену и после обеда убежали в школу. Днем пригородные поезда ходили редко. До наступления темноты из Киева должен был пройти еще только один трехчасовой поезд. Мать что-то шила, пристроившись у окна. Я заметил, как она не то нетерпеливо, не то тревожно поглядывает на стрелки стенных часов. Потом накинула на плечи свое ветхое осеннее пальтецо, пошла в сарай и вывела на пригорок козу. Была поздняя осень. Трава на пригорке увяла. В окно я видел, как коза опускала голову вниз, нюхала увядшую траву, потом поднимала голову кверху и заглядывала в глаза матери, будто хотела спросить, зачем она ее сюда привела.

Но вот со стороны моста послышался грохот. Выскочив из-за прибрежных ив, поезд помчался по железнодорожной насыпи. Мать подняла руку, словно хотела поправить платок на голове, застенчиво огляделась по сторонам и робко помахала рукой навстречу приближавшемуся паровозу. Из окошечка паровозной будки кто-то высунулся и замахал рукой, в которой трепетал на ветру зеленый железнодорожный флажок.

Отгрохотал, затих исчезнувший за поворотом дороги поезд. Мать вернулась домой. Украдкой вытерла набежавшие на глаза слезы. Я сделал вид, что ничего не заметил.

В ту же ночь выпал снег и уже не сходил с земли до самой весны. Были морозы и оттепели. Были метели, и вьюги, и снежные заносы, задерживавшие движение поездов.

И прошло полгода. И снова была весна. И покрылась новеньким зеленым ковром земля. И зазеленели свежей весенней зеленью деревья вокруг.

И было ослепительное апрельское утро. Мы с отцом шли на станцию. Он ехал на работу, я - в институт. И он сказал:

- У меня сегодня торжественный день. Уже не кочегаром поеду, а помощником машиниста. Теперь уже смело могу сказать, что трудности позади.

- Трудно было кочегарить? - спросил я.

- Кочегарить было нетрудно. Трудно было человеком стать.

- Как это? - сделал я вид, что не понял.

- Все тянуло к старому, понимаешь! Спасибо, мать помогла!

- Как же она помогла?

- В первый же день она вышла на бугор перед домом и помахала рукой. И не знаю, почему эта картина так взволновала меня. На следующее утро у меня было, однако ж, такое настроение, что впору бросить все и пойти обратно в этот вертеп с его пьяным угаром, к которому я привык за столько лет. Но я задумал: поеду еще раз; если мать выйдет снова, значит, такова судьба останусь на паровозе.

- И она вышла?

- Вышла. И представь себе: с тех пор каждый раз - и в снег и в мороз, и в метель и в дождь - что бы ни было, она выходит на пригорок и машет рукой. Теперь вот - поверишь? - уже месяц меня совершенно не тянет к вину. И я знаю: больше уже и не потянет. Я свободный человек. Поезжу годик помощником и стану машинистом. Так что все впереди! И запомни: мы чувствуем, что счастье было, когда оно уходит от нас. Но не чувствуем, когда оно есть. Не надо гневить судьбу. Я счастлив.

- Вот видишь, как вышло, - сказал я. - Пока ты верил, что тайна на дне колодца принесет счастье, оно отворачивалось от тебя. А теперь, когда на дне колодца нет тайны, счастье пришло.

- Почему же теперь нет тайны?

- Ну, мы с Павлушкой золото вынули.

- Золото вынули, а тайна осталась, - ответил отец. - Когда в день нашей свадьбы мы с матерью бросили в колодец это золото, каждый из нас задумал желание, и мы дали обещание прийти в день нашей золотой свадьбы, то есть через пятьдесят лет, к колодцу и сказать друг другу, что каждый задумал.

- И вам ни разу не хотелось сказать, что вы задумали?

- Хотелось, конечно. Терпеть трудно. Но сказанное легко забывается. А то, что нужно хранить в тайне, помнишь крепче. Вот мы и терпим оба. И хочется дожить, чтоб сказать...

Так мы разговаривали в тот раз.

И я навсегда запомнил тот разговор.

И куда бы я ни поехал с тех пор, где бы я ни был, я вижу картину.

Я вижу мчащийся по рельсам поезд. Я вижу пригорок и стоящую на краю обрыва маленькую женщину. Она машет рукой поезду, уносящемуся вдаль.

Я вижу старый колодец. И я вижу мужчину и женщину с белыми, словно в снегу, головами. Они идут по зеленой траве, взявшись за руки. Так ходят маленькие детишки, боясь потеряться в этом странном мире, где мы с вами живем. Я вижу, как они подходят к дряхлому полуразвалившемуся колодцу и долго стоят с непокрытыми головами. И я вижу, как он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. И я вижу, как, обхватив его за шею руками, она что-то шепчет в ответ. Но я не слышу, о чем они говорят. Это тайна.