Хемингуэй - Максим Чертанов

Человек, относящийся к корриде с осуждением, скажет, что этак и убийство маньяком жертвы можно назвать искусством. Но спортивный болельщик мысль Хемингуэя поймет, если заменить в процитированном пассаже корриду на хоккей или футбол. А тот, кто видел корриду хотя бы по телевизору, заметит, как она похожа на фигурное катание: команда тореро выполняет определенные фигуры, а зрители оценивают, насколько красиво они сделаны. Наконец, пятая причина, самая замысловатая. Хемингуэя приводило в восторг то, что этика корриды требует от матадора относиться к быку как к товарищу, проявляя уважение к его силе и храбрости. Красиво убить друга, предоставив ему возможность блеснуть — как убивали гладиаторы, обнимаясь перед боем, — значит оказать ему услугу, «даровать» смерть, которую стократ приятнее принять от руки друга, чем от старости или равнодушного ножа мясника.

Так омерзительна коррида или прекрасна? Джек Лондон: «Это зрелище вредное: оно развращает тех, кто его видит, — люди привыкают наслаждаться мучениями животного. Впятером нападать на одного глупого быка — ведь на это способны только жалкие трусы! И зрителей это учит трусости. Бык умирает, а люди остаются жить и усваивают урок». Маяковский: «Я не мог и не хотел видеть, как вынесли шпагу главному убийце и он втыкал ее в бычье сердце. Только по бешеному грохоту толпы я понял, что дело сделано. Внизу уже ждали тушу с ножами сдиратели шкур. Единственное, о чем я жалел, это о том, что нельзя установить на бычьих рогах пулеметов и нельзя его выдрессировать стрелять». Но писатели бывают разные. Можно осуждать корриду, но не видеть ничего дурного в охоте; можно осуждать корриду и охоту, но считать нормальным явлением расстрел без суда. Хемингуэй в 1923 году написал Биллу Хорну: «Это не просто жестокость, как нам рассказывали. Это великая трагедия, и самое прекрасное зрелище из тех, что мне доводилось видеть, и требует мужества и мастерства, и еще раз мужества — большего, чем что-либо». Очень красиво. И тут же проговорился: «Это все равно, что наблюдать войну, сидя в первом ряду, и в то же время самому находиться в полной безопасности».

Если «наблюдать войну, сидя в первом ряду» — не жестокость, то что тогда жестокость? Наверное, мы все-таки должны Хемингуэя осудить. Во всяком случае, тот из нас, кто полагает, что человечество выращивает бычков, кур и норок не затем, чтоб освежевать или съесть, а для иных целей, и верит, что их забивают гуманно, и не злорадствует, когда лучший игрок вражеской команды ломает ногу, и не употребляет в пищу мяса, и любит ближнего больше, чем себя, имеет на это полное моральное право.

Из Севильи компания перебралась в Ронду, затем в Гранаду, где смотрели новильяду — корриду с молодыми бычками. Макэлмон и Хемингуэй продолжали ссориться, Берд счел, что Эрнест ведет себя «возмутительно», упрекнул — тот только посмеялся. Макэлмон тем не менее твердо решил издать Хемингуэя — три рассказа и несколько стихотворений. Берд предлагал в дополнение к шести миниатюрам написать еще несколько — тогда и в его издательстве выйдет тоненькая книжка. Но пока ничего нового не было: ни о чем нельзя писать, когда существует коррида. По возвращении в Париж Эрнест измучил знакомых рассказами о ней, изображал матадора, вонзая воображаемую шпагу в загривок быка. В начале июля в Памплоне проходила фиеста (празднество, сопровождающееся уличными представлениями, шествиями, маскарадом) в честь святого Фермина — Стайн рекомендовала посмотреть. Решили, что поездка пойдет на пользу Хедли и будущему ребенку, и, пробыв дома чуть больше двух недель, вновь выехали в Испанию, на сей раз вдвоем.

Фиеста произвела потрясающее впечатление — шум, гам, дым коромыслом, каждый день бои быков, которые Эрнест описывал в очерке «Памплона в июле», опубликованном в «Стар уикли»: «Он взметнул плащом перед мордой быка и одним очень легким и изящным движением описал полный круг. Он попытался повторить этот прием, классическую „веронику“, но бык не дал ему закончить. Вместо того чтобы застыть на месте в завершении вероники, бык набросился на матадора. Он поднял Ольмоса на рога и высоко подкинул его», и так далее со всеми техническими подробностями; людям, не увлекавшимся корридой, эти подробности казались нудноватыми.

Когда пишешь не о том, что важно для всех — любовь, дружба, смерть, горе, предательство, деньги, — а о предметах специализированных, всегда рискуешь быть оцененным только любителями, как бы хорошо ни написал. Подставьте другие слова: «Он поставил ногу на мяч и одним очень легким и изящным движением описал полный круг. Он попытался повторить этот прием, классический финт Зидана, но защитник не дал ему закончить». Кому-то интересно, кто-то умрет со скуки.

При прогоне быков по улицам желающие могли дразнить их, потом устраивалась коррида для любителей. «Около трехсот мужчин с плащами, со странными тряпками, или старыми рубашками, или еще с чем-нибудь, что может имитировать плащ матадора, поют и танцуют на арене. Раздается клич, и ворота корраля распахиваются. Оттуда с невероятной скоростью выскакивает молодой бык. Его рога обмотаны кожей, что делает их безопаснее. Он нападает на человека, подхватывает его, подбрасывает в воздух, и толпа ревет от восторга. <…> Каждый раз, когда бык подцепит кого-нибудь, толпа ревет от восторга. В основном она состоит из местных знатоков. Чем больше храбрости проявляет выступающий и чем элегантнее он действует своим плащом, тем неистовее ревет толпа, когда бык его повалит. Никто не выходит на быка с оружием, и никто не ранит и не раздражает его». Считается, что Хемингуэй участвовал в любительских корридах (хотите — верьте, хотите — нет), а также был среди тех, кто дразнит бегущих быков — второе очевидцы подтверждали.

Хедли обожала корриду не меньше мужа, была без ума от матадоров; он немного ревновал, писал полушутя: «Если вы хотите в глазах своей жены остаться храбрым и мужественным, никогда не берите ее на настоящий бой быков. Я ходил на любительские корриды по утрам и старался, как мог, вернуть хоть малость ее былого расположения ко мне. Но я все больше убеждался, что бой быков требует совсем иного рода мужества, каким я не обладаю, и в конце концов мне стало ясно, что если у нее и возникнет какое-нибудь чувство ко мне, то это будет лишь средство избавиться оттого истинного, которое вызывают в ней Маэра и Вильяльта. Нельзя соревноваться с матадорами на их поприще, если вообще в чем-нибудь стоит. И если многие мужья все же пользуются расположением своих жен, то объясняется это, во-первых, тем, что число матадоров ограничено, и, во-вторых, что совсем мало жен видело бой быков».