Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов

Она то плакала, то кричала, то, сжав в гневе кулаки, кидалась на него и князя Бориса.

Иван же стоял, потупив взор. Да, ему хотелось попасть в родню к царю! Хотелось! Простор, свобода! Возможности-то какие!.. Уверенность в завтрашнем дне! Богатство! Земли в прибавку! И почёт! Кругом почёт! И голоса врагов притихнут!.. А как же – царёв родственник, боярин!.. Всесильный!.. Всё может!..

– Ох и где же мой господин-то, Фёдор Никитич? – запричитала Марфа. – Как бы был он здесь-то, то уж никто не посмел бы тронуть мою кровинушку-то!..

Иван и князь Борис, смущённо потоптавшись какое-то время, ушли, видя, что свояченица заныла надолго.

Они вышли из кельи Марфы, спустились с невысокого деревянного крыльца келейной, вышли за ворота монастыря.

И тут они остановились, прежде чем разойтись в разные стороны.

Двор Бориса Лыкова здесь, в Кремле, на Никольской улице пожар не тронул. Правда, и его тоже разграбили поляки. Но в основном он остался целым. Да и князь Борис, ещё загодя, велел своим дворовым холопам попрятать всё самое ценное. Те так и сделали: в глубоких подвалах, замурованных за стенами, исчезло всё добро, накопленное за долгие годы.

– Ничего, она отойдёт, – сказал Иван, как будто продолжая начатый в келье спор с Марфой. – Поплачет, поохает да и скажет своё слово… Но и поторгуется! Ох и поторгуется! – усмехнулся он.

Князь Борис тоже усмехнулся. О том, что будет торг, он не сомневался. Но вот что заломит Марфа в обмен за безопасность сына…

Они оба знали, что она, поплакав, заговорит жёстко: зло, не по смиренному, не по-старчески! Скуфейкой только прикрывается. А характер-то ещё тот! Одно слово – Салтычиха!.. Хотя и была из рода Шестовых, дальней ветви Морозовых и Салтыковых.

Никто сейчас из власть имущих в Москве не верил, что если изберут кого-то из своих, то он усидит на троне. Что его не постигнет участь сына Бориса Годунова, царевича Димитрия или того же Василия Шуйского. И каждый, кто согласится занять трон, будет требовать гарантий своей безопасности и безопасности своих близких… А кто даст им их?..

Иван распрощался с Лыковым у его двора, сел на коня и направился к Никольским воротам. Выехав на Красную площадь, он поехал на свой двор, что стоял подле Неглинки, в Белом городе.

Земский собор, бесплодно прозаседав неделю, отложил выборы государя до начала февраля. Назначена была и дата нового рассмотрения этого дела – седьмого февраля, на понедельник. Но всё ещё не ясно было с кандидатурой шведского принца. И этот вопрос отложили на время, пока королевич Карл Филипп не появится в Новгороде…

– Ничего, подождём! Недели две-три! – сказал Пожарский. – Как бы промашки не вышло! Не успокоим землю-то со своим! Не успокоим!..

Сказал он это озабоченно, покидая после очередного дня заседания палату с Кузьмой и Волконским.

– Да, – согласился с ним Кузьма. – Подождём…

Волконский, слушавший их, ничего не сказал. Он был опытным дипломатом. Лишнего он не говорил. Но он знал по старой практике, что с иноземцами тоже хватит мороки. Это же не так просто: чтобы иноземный принц сменил веру, затем женился на русской… А из каких родов её брать? Княжеских? Боярских? Снова начнётся драка!.. Невесту могут и уморить, если посчитают, что она не та, не подходит государю! И кто будет решать – какая подходит?..

А тут ещё стало известно, что многие земские выборные стали разъезжаться по домам, недовольные собором. Пошло брожение и в таборах Трубецкого. Ему, Трубецкому, доложили, что и у него появилась первая ласточка: уехала полусотня казаков из таборов. Это были самые активные, не согласные с тем, что происходит на соборе. Казаки, похоже, подались к Заруцкому.

* * *

Новый собор открыли седьмого февраля, как и было объявлено. Но ни Мстиславский, ни великие бояре не приехали. Не приехал и казанский митрополит Ефрем.

Поэтому, обсудив текущие дела, Пожарский не стал поднимать вопрос об избрании государя.

Казаки возмутились.

– Бояре хотят сами править! Не хотят избирать государя!..

– Кто нас-то наградит за службу? Не к думе же обращаться! Они там один на другого сваливают!

Возмущались атаманы, бесились казаки снаружи, при дворце.

Пожарский, Трубецкой и Минин поняли по настрою собора, что дальше опасно затягивать дело избрания государя. И Пожарский назначил собор о выборе государя и великого князя через две недели.

Раздались злые и одновременно насмешливые крики атаманов и казаков.

– Оставьте своего Карла Филиппа! Вы хотите с ним того же, что делали при Владиславе! Воровать!.. А земле Русской разорение!..

Трубецкой стал уговаривать своих атаманов.

– Заканчиваем! Всё, всё! Через две недели! Тогда и выберем! Какого Бог даст!..

Атаманы смеялись:

– Он давно уже ничего не даёт! Дмитрий Тимофеевич, ты и без нас это хорошо знаешь! Ха-ха!.. Бог? Он сам по себе, мы сами по себе! Какого хотим государя, такого и посадим!.. И никто тому не помешает! Своего, прирождённого! Из корня государского! От того же царя Ивана Грозного!.. Вот был царь, так царь! А сейчас?! Мелочь какая-то пошла!..

Итак, собор отложили ещё на две недели.

* * *

Пожарский, Трубецкой и Минин собрались узким кругом. Пригласили архиепископа Арсения, грека.

– Что делать, отче?

Через две недели положение должно было разрешиться. Но рисковать, пускать дело избрания царя на самотёк, было нельзя.

Архиепископ предложил спросить народ.

Кузьма, показав глазами на архиепископа, тихо спросил Пожарского: «Кто такой?»

Князь Дмитрий удивился, что Минин не знает его, тихо зашептал ему, что тот живёт при гробах великих государей, со времени царя Фёдора. Сам из греков… По вере православный…

Архиепископ предложил, что надо бы послать тайно по городам священников и монахов. Пусть те проведают, как считает народ, кого хотят видеть государём.

С этим согласились и Пожарский, и Трубецкой. В этот же день, отпустив архиепископа, они переговорили об этом и с Морозовым и Гагариным. Те тоже увидели в этом выход из создавшегося положения.

Пожарский велел Минину подобрать людей, выдать им харчи и отправить по городам. Достаточно будет в ближайшие. В те, куда за две недели успеют обернуться… Он вздохнул с облегчением. Но на душе у него было тревожно. Вот уже минул месяц с открытия собора «всей земли», а главное дело – избрание царя – так и не сдвинулось с места. Какая-то сила, казалось, держала в напряжении всё государство. Он это чувствовал по тому озлоблению, которое не уменьшалось, а наоборот – день ото дня нарастало: между боярами, дворянами и теми же казаками…

Для верности он послал и своих холопов в город, чтобы они походили по торгам, базарам, потолкались там, послушали, о чём говорят на Москве. И те стали доносить ему, что