Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Баруздин

...Проходит час, другой, а Саша все лежит на диване, уткнувшись лицом в валик, уже не плачет, а только вздыхает и вздрагивает.

Случилось что-то непоправимое. Вряд ли он может объяснить себе самому что. Саша чувствует это, и потому ему совсем не стыдно - ни своих одиннадцати лет, ни того, что он мальчишка...

А мама с дядей Яшей, отобедав и выпив, чаевничают и о чем-то мирно беседуют.

8

- Ты чего ж это вчера?

Вера ждала Сашу у ворот в школу и совсем промерзла.

И вот он наконец появился, чуть ли не самым последним.

- Не мог я, - бурчит Саша.

- Побежим, а то звонок сейчас, - говорит Вера. И уже на ходу добавляет с сожалением: - А я вчера хотела тебе еще про море рассказать. Раньше совсем забыла. Как мы в Соколиную бухту ходили и костер там жгли, а папа...

- Не надо ничего про море, - вдруг произносит Саша и повторяет: - Не надо!

- Как - не надо? - Вера от удивления даже остановилась.

- Не хочу! - упрямо говорит Саша. - Не хочу больше!

9

Так было. И, возможно, продолжалось бы еще очень долго. И неизвестно, чем бы кончилось. Но в жизни часто случаются перемены, и хорошо, когда эти перемены - к лучшему. Вот и у Саши случилась такая перемена. Долгожданная перемена. И не сегодня...

10

А сегодня... Море плещется рядом с вокзалом. На пляже гуляют ребята и взрослые, а над морем кружатся чайки, и на рейде стоят суда. А над ними и над всем морем - это самое главное - светит солнце. Маленькое по сравнению с морем и большое, горячее, как само море. И неизвестно, что больше притягивает к себе людей - море или солнце. И море и солнце одинаково величественные, неповторимые, живые...

Дальний скорый еще не подошел к вокзалу приморского города, но Сашин отец все чаще посматривает на часы. Значит, вот-вот...

- А цветы ты зря отказался взять, - говорит он сыну.

Саша - длинный, вернее, долговязый, вровень с отцом и такой же загорелый - смущается и бормочет:

- Ну, это неудобно, пап! Как ты не понимаешь!

- Смотри-смотри, как знаешь! - соглашается отец.

Саша и без того растерян. Он терпеть не может встреч, проводов, всяких поздравлений и прочих торжественных вещей, когда не знаешь, как себя вести, куда девать руки, что говорить, и вообще единственное, о чем мечтаешь, чтобы все это скорее кончилось. Не хватает ему еще сейчас букета в руки!

Он ждет, волнуется, как ждут и волнуются сейчас на перроне все. Саша старается взять себя в руки. Быстрей бы уж приходил этот поезд! Ну что тут особенного - встретить знакомых!

Поезд медленно выплывает из-за поворота, а волнение, как назло, не проходит. Уже гудит весь перрон и кричат окна вагонов, и кто-то уже мчится вдоль длинного состава, вскакивает на подножки. И все это как в кино и как на самом деле.

И вот наконец:

- Саша! Кирилл Никанорыч!

Это кричит Вера из окна вагона.

Саша и спокойный до этой минуты подполковник в морской форме тоже начинают куда-то бежать, вскакивают на подножку и с трудом протискиваются в тамбур. Дальше все забито: пролезть немыслимо, и Вера уже кричит им через чужие головы из глубины коридора:

- Мы сами! Ждите внизу!.. На платформе!..

Когда они выходят из вагона, начинается самое сложное. Вера здоровается с Сашей. Саша - с Вериной матерью и с Верой. Верина мать - с Сашиным отцом. Потом... Боже, как все это долго, сумбурно и все-таки трогательно. Глаза блестят, хотя никто не целуется, а просто жмут друг другу руки.

- Ну, как служба, пионерия? Все ли в порядке? - Сашин отец прикладывает руку к козырьку.

- Все в порядке! - смеется Вера. - Только уже не пионерия, Кирилл Никанорыч...

- Неужто комсомолия?

- Комсомолия! - подтверждает Вера.

- Поздравляю! А мой тоже... - Отец кивает на Сашу.

- Чего же ты не написал? Давно, Саш? - удивляется Вера.

- Второй день... А ты?

- Вторую неделю.

Теперь начинается все сначала - пожатие рук и "Поздравляю! Поздравляю! Спасибо! Спасибо! Поздравляю!"

- Ну, чего ж мы стоим? - наконец говорит Сашин отец. - Мой дредноут в вашем распоряжении.

- Неужели все тот?

- И тот и не тот! Для дела поновее и посильнее получили, а этот так для прогулок теперь. - Подполковник улыбается и поправляет фуражку с золотым "крабом".

Они пробираются по перрону, переходят пути и спускаются к небольшой пристани, где стоит катер - бывший пограничный, бывший сторожевой. Но катерок еще ничего - жив, и даже вахтенный начеку:

- Здравия желаю! С прибытьицем! Осторожненько! Вот так! Осторожненько!

- Пошли на корму, - говорит Саша, когда люди и чемоданы, кажется, устраиваются.

Трещит мотор. Вспенив воду, катер двигается вперед.

- Так какое оно, море? - спрашивает Вера и почему-то смеется.

- Смотри!

Катер выходит из бухты. Теперь только справа тянется берег. Слева и впереди - вода. Не вода, а море.

- Вот и опять оно, - мечтательно произносит Вера. - Так хорошо, что даже говорить не хочется.

Саша соглашается:

- Верно.

Но и молчать не хочется. И они говорят о разном, и спрашивают, и отвечают, и все больше о том, о чем не раз писали друг другу за этот год. И раньше. И еще раньше. Потому что говорить о море трудно. Как трудно говорить о том, к чему ты давно привык и с чем сжился.

- А помнишь, как ты спрашивал меня когда-то о нем? - вспоминает Вера.

Кажется, они думают об одном.

- "Теплотища", "красотища", "страхотище", - говорит Саша, и оба смеются. - Четыре года! Много!

- Много!

Они опять замолкают и смотрят на море. Оно сегодня тихое, катер идет плавно, и солнце замерло в небе, и воздух соленый, густой, только чуть свежий.

Взрослых рядом нет, и Саша наконец решается:

- Вер!

- Что?

- Я вот все думал тут, что тебе подарить к приезду. Все, в общем-то, передарил вроде за эти три лета: и камни, и черепах, и крабов, и ежей, и раковины... И вот... В общем, песню я хочу тебе подарить. Только не смейся! Свою. Сам сочинил. Без музыки, правда. Хочешь?

- Конечно, хочу!

- Только я тихо, чтоб... Тебе одной...

Они наклоняются над бортовыми поручнями, и Саша тихо поет, глядя почему-то в воду:

Есть на свете дети,

Есть мечты на свете,

Дети подрастают

Мечтают о большом.

Если я мечтаю,

Если ты мечтаешь,

Если мы мечтаем,

Это - хорошо!

Если солнце светит,

Если дождь и ветер,

Если даже месяц

Ночью не взошел,

Если я на море,

Если ты на море,

Если мы на море,

Это - хорошо!

- Саш! Но у тебя же голос! Голос очень хороший! - говорит Вера.

- А песня как? - спрашивает Саша.

- И песня. Очень! И ты!

МАМА

Маленькая повесть

Отец умер три года назад, когда ей, Зине, было тринадцать. Умер он далеко, на пограничной заставе, где был в командировке, и в Москве, на похоронах, они прощались не с отцом, а с закрытым цинковым гробом. Мама была совершенно беспомощна, и похороны организовали сослуживцы. Их, военных, было много, и еще был военный оркестр и салют. Мама стояла с замершим восковым липом, не плакала, ничего не говорила, и Зина придерживала ее за руку, чтобы не упала. Так же молча сидела она и на поминках, и все быстро разошлись, а потом легла и спала больше суток, и Зина ходила вокруг на цыпочках, боясь разбудить ее.

Полгода они жили странно, почти не общаясь друг с другом. Правда, мама по-прежнему ходила к себе на ткацкую фабрику, ее наградили орденом по итогам пятилетки и избрали депутатом, и портрет ее висел на районной доске Почета. Зина каждый день видела, эту доску по пути в школу и из школы. Но дома мама была замкнута. Готовила, стирала, и все. И телевизор почти не смотрела. И Зина не знала, как подобрать к ней какие-нибудь ключи, заставить встряхнуться. Пыталась и про школу рассказывать, придумала даже какую-то смешную историю, будто влюбилась, но и это не действовало.

Зина сама было уже отчаялась, стала плохо спать по ночам, но как раз тут-то все и началось.

* * *

Лето было на закате. Зина сидела у открытого окна, смотрела, вдыхала горячий пробензиненный воздух. Окно выходило на шумную людную улицу. По ней шли лафеты с готовыми стенами - по соседству домостроительный комбинат. Вокруг было много зелени, но от духоты она не спасала.

Мама пришла вечером не одна.

С ней рядом стоял мужчина - высокого роста, с розовым тонким лицом и небольшими бачками на висках. От него сильно попахивало спиртным.

- Дядя Коля, - сказала мама. - Познакомься!

Он протянул Зине потную руку:

- Дядя Коля.

Мама была оживленна до неузнаваемости. Она хлопотала на кухне и у стола, а потом они ужинали и пили чай. Зина не прислушивалась к их разговору и сама молчала.

После чая сказала:

- Я пойду.

И ушла в отцовскую комнату, вернее, в кабинет, как его звали при папе.

Она слышала, как за стеной мама и дядя Коля смеялись, как потом включили телевизор.

Зина смотрела на часы и все ждала, когда дядя Коля уйдет. Но он не уходил.

В начале двенадцатого мама зашла в кабинет.

- Может, ты здесь ляжешь? - спросила она Зину.

- Хорошо, мама, - согласилась она и поняла, что дядя Коля остается.