Близнецы по несчастью - Ольга Баскова

– Почему ты скрываешь свое партизанское прошлое? – поинтересовалась внучка.

Старушка тяжело опустилась на стул:

– Видишь ли, – она погладила девочку по светлой головке, – на моих глазах произошли страшные вещи. Если я буду помнить о них, то не проживу долго. Думаешь, меня не приглашают на встречи ветеранов? – женщина улыбнулась. – Возможно, у моих друзей нервы крепче. Воспоминаний мне не пережить.

Тогда Валерия удовлетворилась таким объяснением и ни о чем больше не спрашивала бабушку. Та сама открылась ей перед смертью. Врачи вынесли неутешительный диагноз: рак. Четвертая стадия.

– Мне некогда ехать, – заявила мать. – Брошу работу – будем голодать. Отец тем более не поедет. Она ему никто.

– Никто? – поразилась Валерия. Марианна молча созерцала эту сцену, не говоря ни слова.

– Да, никто, – подтвердила мать.

Девушка тряхнула волосами:

– Тогда поеду я.

Родители сжали губы:

– А учеба? Все же первый курс…

– Позанимаюсь там. Это не обсуждается.

Впервые они не стали с ней спорить. Впрочем, понятно почему. Для них всегда было важно общественное мнение. Вдруг разнесутся слухи, что Ярцевы отказали в помощи умирающей старушке?

Когда Валерия добралась до Кенигсберга, Светлана Петровна уже не вставала с постели. Увидев родного человека, желтого, иссушенного болезнью, девушка зарыдала. Дрожащая рука, напоминавшая веточку красного коралла, потянулась к ней.

– Не плачь, доченька. Я свое отжила. Жизнь – она для молодых.

Валерия зарыдала еще громче:

– Ах, бабуля, бабуля…

– Смирись, деточка, – шепот умирающей шелестел, как осенняя листва.

– Ты не можешь вот так уйти… Ты такая хорошая…

Эта фраза придала старушке силы. Она попыталась сесть на подушках.

– Возможно, то, о чем я тебе расскажу, изменит мнение обо мне, – сказала Светлана Петровна неожиданно бодрым голосом.

Южноморск. 1944 год… Оставшиеся в живых подпольщики арестованы… Вячеслав Петрович сидит в камере-одиночке, в который раз перелистывает вторую часть своего дневника. Он уже знает: казнь назначена на утро, и сегодня ему предстоит поставить точку в тетради. Больше писать не о чем. Они сделали все, что могли, и если бы не предатель, спокойно существовавший среди них… Учитель жалеет об одном: они так и не узнали имени этого гада. И все же это не Инна. Любимая никогда не совершила бы такой страшный поступок. Легкий стук в зарешеченное окно прерывает его горестные мысли.

– Вячеслав Петрович!

Он встает с соломенного тюфяка.

– Вячеслав Петрович, пожалуйста, подойдите к окну!

Голос кажется знакомым, и это странно. Тюрьма оцеплена полицейскими. Кому же удалось просочиться сквозь плотный кордон?

Мужчина подходит к окну и приподнимается на цыпочки. Его изумлению нет предела.

– Светлана?

– Да.

Ее лицо поражает спокойствием, свежестью и красотой. Как ей удалось избежать побоев и пыток?

– Что ты здесь делаешь? Как тебе удалось выйти из камеры?

Она смеется:

– Очень просто. Я пришла за вами.

– За мной?

– Ну да.

От волнения он не может найти слов:

– Я тебя не понимаю, Света. Тебя отпустили?

– Ну, да, – повторяет девушка. – Я ухожу и хочу забрать вас с собой.

– А остальные?

Светлана смущается:

– Мне нет до них дела.

– То есть… – боль в голове становится невыносимой. В висках пульсирует. Мысль, штопором вонзившаяся в разгоряченный мозг, кажется нереальной.

– Почему тебя отпустили?

– Да какая разница? – ее глаза сужаются, напоминая две темные щелки. Через решетку она протягивает ключ. – Откроете дверь…

Он отталкивает ее руку:

– Значит, тебя отпустили. Но сделать это могли по одной причине. Ты предала организацию?

Учитель пытается найти на молодом лице следы раскаяния, однако их не было. Фадеева как-то обреченно вздыхает.

– Вы никогда не замечали меня, – говорит девушка с каким-то щемящим надрывом. – А между тем я жила ради вас, ради вас рисковала жизнью. Вы были моей первой и самой большой любовью. Признайтесь, это для вас новость…

Он растерян:

– Да.

Бывшая ученица усмехается:

– Конечно, вы никого не видели, кроме Инны. Я давно наблюдала за ней. Скажите, что вы в ней нашли?

– Что бы я в ней ни нашел, я не ошибся, – Вячеслав чувствует, как тяжелый камень скатывается с его измученной души. Инна не предатель! Светлана постоянно подставляла ее. – Ответь мне, почему ты сразу нас не выдала?

Она улыбается:

– Неужели вы не догадались? Я ждала, что вы протянете мне руку, бросите Инну. Сделай вы это, мы бы еще повоевали.

Его лицо искажается от боли:

– Ах ты, дрянь! Значит, ты тайно сообщала немцам или полицаям о планируемых операциях?

Она пожимает плечами:

– К чему отрицать? Я писала печатными буквами, где мы планируем осуществить очередную операцию, и подбрасывала в окно полицаю Гаврилову. Я изображала слежку за вами, чтобы у Инны сдали нервы и вы обратили внимание на меня.

Котиков сжимает кулаки.

– Откуда ты узнала о Толике?

Фадеева задорно хихикает:

– Разумеется, от вашей возлюбленной. Она от меня ничего не скрывала. Ночью я пришла в условленное место. Естественно, мне не хотелось его убивать, но что было делать? Вот когда пригодилось мое увлечение – метать ножи в цель.

Учитель стонет:

– Как ты посмела…

– Я всегда могла сделать больше, чем Инна, – продолжает Фадеева. – Вот и сейчас. Я хочу спасти вашу жизнь.

Вячеслав вздыхает:

– Вот она, учительская неудача.

Света не понимает его:

– Вы о чем?

Он поясняет:

– У каждого учителя есть удачи и неудачи. Там, за стенкой, – он дергает исхудалой рукой, – моя победа. А ты – неудача. Жаль, что тебе этого никогда не понять, девочка. А теперь иди. Спасай свою жизнь. Ты не представляешь, какой страшный суд тебя ожидает – суд твоей совести.

Она подается назад:

– Значит, вы….

Мужчина перебивает ее:

– Наш разговор окончен.

Он отходит в угол. Рука тянется к тетради. Разговор со Светой следует записать. Потомки должны знать, кто предал организацию, и не осуждать невиновных.

Света делает несколько неуверенных шагов, потом падает на землю и горько плачет. К ней спешит полицейский Гаврилов:

– Ты чего? Давай чеши отсюда скорее, пока не заявилось начальство.

Она поднимает на него заплаканное лицо:

– Я возвращаюсь в камеру. Мне незачем больше жить.

Что случилось потом, ей так и не удалось узнать.

Сидя на жесткой кровати, полицейский Клим Гаврилов читал письма своей матери, Ираиды Ивановны. «Надо же, как нами играет судьба, – думал он. – Разве человек может располагать собой? Это просто смешно! Ну почему проклятые письма не попали ко мне до войны?»

Скривив губы, он с ожесточением ударил по холодной спинке кровати. Его родная мать! Сука! Предательница! И столько лет молчала, а ведь видела, как мучается сын!

Клим очень любил отца, Спиридона Никитича, скромного человека и блестящего юриста, которого в один прекрасный день арестовало НКВД, предъявив нелепые обвинения. Через неделю его расстреляли. Интеллигентный, исключительно порядочный, Спиридон Никитич никак не тянул на врага народа, однако чей-то ложный донос сыграл роковую роль. После смерти отца парень затаил злость на Советскую власть, а когда пришли немцы, сделался преданным псом захватчиков. Нет, ему, безусловно, претила жестокость, отношение к неарийцам и евреям как к низшей расе. Но другого способа отомстить за отца он не видел и считал, что все делал правильно. До сегодняшнего дня… Сегодня жена, копаясь в огороде, наткнулась на пакет, полный старых писем. На конверте стояло имя получателя – Гаврилова Ираида Ивановна. Его мать. Осторожно, словно боясь сделать больно старому пожелтевшему листу, он бережно взял его двумя пальцами и погрузился в чтение. Вскоре волна гнева охватила его с ног до головы. Так вот оно что! Значит, донос на отца написала мать! Автор писем, ее любовник, начальник местной милиции, благодарил ее за это, обещая в ближайшее время разойтись с женой и узаконить их отношения. Обещал, однако не выполнил. Вот почему так рыдала мать, когда дядя Коля (так Клим называл негодяя) поставил ее перед фактом: его переводят в Москву, и ни о каком разводе не может быть и речи! После отъезда любовника красивая женщина постарела в одночасье и, разыскав где-то иконку, втихаря молилась в чулане. На ней висел страшный грех. А он ничего не знал и навесил на семью еще один – предательство. Что же делать? Как искупить вину?

Он подозвал к себе двенадцатилетнего сына Алексея.

– Никуда не уходи вечером, – попросил его отец. – Пойдешь со мной в тюрьму. Потом незаметно проберешься к окну камеры Котикова.

Вячеслав Петрович уже заканчивал писать, когда знакомый детский голос тихо позвал его:

– Подойдите к окну, не бойтесь!

Учитель сморщился. Вечер перед казнью явно не выдался спокойным. Алексея Гаврилова он тоже не хотел бы сейчас видеть.