Третья Империя - Михаил Юрьев

Мне, как историку и социологу, было очень интересно сравнить существующую в России сословность с феодальной – точка зрения, что в России мы видим в сущности реванш феодализма, весьма распространена у нас. С сожалением должен заметить, коллеги, что это плод либо плохого понимания предмета, либо принятия желаемого за действительное (последнее – потому что придерживающиеся такой позиции авторы злорадно делают на ее основе вывод о скором историческом крахе). Конечно, сословность обычно ассоциируется с феодализмом (хотя в античные и доантичные времена она была столь же зримо выражена), и его столкновение и капитуляция перед нарождающимся капитализмом была в большой степени связана именно с наличием сословности. Но отличия этой системы в России от феодальной – я считаю, что их пять, – на мой взгляд, принципиальны и приводят к прямо противоположным выводам по поводу стабильности российской политической системы в целом. Разберем это на примере наиболее важного и иллюстративного компонента – служилого сословия, которое я буду сравнивать с таким же сословием при феодализме (феодалами и рыцарями – при раннем, служилым дворянством – при позднем).

Во-первых, опричниками становятся в отличие от феодалов не по наследственному, а по добровольному критерию, открытому для всех, и это приводит к целому ряду существеннейших отличий. При феодализме талантливые, энергичные и властолюбивые молодые люди из простонародья или третьего сословия принципиально не имеют возможности войти в элиту, по крайней мере властно-военную, и потенциал многих из них направляется на борьбу с режимом – а в России таким людям незачем бороться с режимом, поскольку ничто не мешает им стать опричниками. По этой же причине зависть народа к служилому сословию в принципе не может переходить определенной грани: завидуешь? – иди в опричники сам, да и завидовать там в отличие от времен феодализма особо нечему. Кроме того, наследственная система не является фильтром, поэтому в каждом следующем поколении знати и королей никакого отбора не происходит – а следовательно, происходит вырождение, что и имело место; у опричников же отбор происходит постоянно – и на уровне входа в сословие, и на уровне выборов должностных лиц.

Во-вторых, в российском служилом сословии впервые в засвидетельствованной истории человечества разобщены власть и богатство (неудачная попытка подобного разобщения была предпринята в той же России во время Красной Империи), причем полностью, в то время как при феодализме принадлежность к знати означала концентрацию одновременно и власти, и богатства. Это принципиально важно, потому что власть и богатство несовместимы по своей сущности – власть от духа, а богатство от тела. Поэтому при феодализме богатство всегда разлагало власть (действовать на власть иначе оно не может), а опричному сословию это не грозит. Кстати, такая вещь, как боевой дух, в широком смысле, тоже из категории власти, и на него богатство действует так же – опричникам не грозит и это. Но разобщенность власти и богатства служит еще одной не менее важной цели – она делает сословную систему справедливой в глазах земцев. Вместо средневекового представления о знати «вам все, а нам ничего» в современной России податное сословие рассуждает так: ну что ж, вам власть – зато нам богатство. То есть отсутствие у себя политических прав оно воспринимает не как ущемленность, а как разделение труда в государстве – одним одно, другим другое. Немаловажно также, что достаточно скромный образ жизни (в материальном смысле) опричников не превращает их в серьезную нагрузку для хозяйства страны в отличие от феодализма: налоговая нагрузка на народ и бизнес в России относительно невелика (см. главу «Экономика»).

В-третьих, отсутствие феода и вообще рода в феодальном смысле позволяет членам служилого сословия испытывать друг к другу не подозрительность, как у феодальной знати, а товарищество и взаимную симпатию. Тем более что из-за неприятия всего материального и их отношения к службе им и делить-то нечего – а феодализм сгубили междоусобицы, которых не могло не быть, и проистекающая из них ненависть всех к каждому и каждого ко всем.

В-четвертых, уже при позднем феодализме военная сила знати базировалась не столько на рыцарях, сколько на ополчениях, состоявших из людей совсем другого (притом потенциально враждебного) сословия, и это предопределило их слабость в межсословном столкновении. Вот во времена раннего феодализма не было нужды в солдатах, сила полностью обеспечивалась бароном с вассалами (в русском варианте – князем с дружиной), так он и был как строй абсолютно стабилен. Чему тут аналогичны опричники, которые сами по себе составляют 100% военной силы страны, судите сами.

В-пятых, феодалы чувствовали себя поставленными Богом хозяевами страны, и, когда страна (в смысле привычный порядок) начала рушиться, они не могли не растеряться: особенно ярко это видно на примере Французской революции. А опричники чувствуют себя поставленным Богом дозором, а не хозяевами, и, когда все вокруг начнет рушиться, это будет для них тем, чего они всегда и ждут и в чем видят смысл своего существования – тут не от чего деморализоваться, скорее наоборот.

Так что я считаю российскую политическую систему, построенную на сословности, абсолютно стабильной в обозримой перспективе – тем более что способность меняться, оставаясь самой собой, в ней заложена. Действуя как сепаратор, она будет продолжать отделять овец от козлищ, воинов по духу – от обычных людей, превращая потенциальных врагов режима в его опору; и сепарация эта такова, с точки зрения личностных типов, что не ушедшие в опричники опасными врагами государства не станут. Будут, конечно, кризисы и даже восстания – они, собственно, уже имели место (см. главу «Новейшая история России»), – но опричники любые бунты утопят в крови, причем с удовольствием, потому что для них (вспомните первый обет!) это будет поединок с дьяволом. Я не могу представить, кто и что может поколебать, а тем более смести опричную власть – к слову, вопреки тому, что у нас думают, вовсе не кровавую и вообще не репрессивную.

Прежде чем перейти к рассказу о духовном сословии, дорогие соотечественники, выражу надежду, что вы поняли, почему я начал рассказ о сословности со второго, служилого, сословия и почему я посвятил ему основную часть этого рассказа.

Духовное сословие

К духовному сословию, наиболее чтимому в Российской Империи (оно, а не служилое называется первым), которое многие верующие считают истинным щитом России, относится духовенство только Вселенской Русской православной церкви (ВРПЦ). Духовенство других религий, в том числе весьма уважаемых (например, равилитского ислама), по сословной принадлежности относится к земцам, и особенности его статуса регулируются отдельными законами, а не напрямую Конституцией, как у первого сословия.

Духовное сословие состоит из пяти групп: диаконов, пресвитеров, монахов (среди них тоже есть диаконы и пресвитеры, но особые), епископов, они же архиереи, и церковных людей. Пресвитеры, они же священники, – это те, кто сами совершают таинства, а диаконы всех трех ступеней (диаконы, протодиаконы и архидиаконы) сослужат священникам при совершении таинств, как и у нас. После 2017 года, в результате церковной реформы, диаконами без ограничений могут быть женщины, которые в этом случае называются диаконисами, и их довольно много. И диаконы, и пресвитеры могут быть как из белого духовенства (то есть не приносящего монашеских обетов), так и из черного, то есть из монахов, – в этом случае они называются иеродиаконами и иеромонахами. Стать таковым может как рукоположенный в диаконы или священники монах, так и постриженный в монахи овдовевший диакон или священник. Священники из белого духовенства должны быть женатыми. Неженатым священник может быть – например, если он овдовел (второй брак священникам запрещен) или просто не хочет жениться, – но в этом случае он должен принести обет целибата, как у нас, католиков, все священники. Все это точно так же относится и к диаконам, и к диаконисам. Священнический чин, как и диаконы, также подразделяется на три ступени: пресвитеры, протопресвитеры и архипресвитеры. Архипресвитеров ранее не было, а теперь ими называются священники, обеспечивающие благочиние в целом ряде приходов, обычно от 1 до 10% епархии (к ним так и обращаются – благочинный, а ранее они так и назывались), а также настоятели патриарших и митрополичьих храмов.

Следует сказать, что ныне священник в ВРПЦ в своем основном деле – совершении таинств – является полностью канонически самостоятельным в отличие от прежних времен. Это означает, что, хотя принцип священноначалия существует и неукоснительно соблюдается в отношении и богослужений, и организационных вопросов церковной жизни, он не относится к совершению таинств. Дело не в том, что таинство считается совершенным без всякого утверждения епископом и тот не может его отменить, – так было всегда. Но ныне епископ не может благословить священника (то есть, по сути, приказать ему) допустить к причастию такого-то, если священник этого не хочет, или, наоборот, не благословить венчать или крестить такого-то. Конечно, священник обязан при совершении таинств руководствоваться правилами, утвержденными Патриархатом (или в отдельных моментах митрополией и даже епархией). Например, в соответствии с решениями Архипастырского собора 2029 года он не может отказать в венчании на основании того, что один из супругов женат государственным браком: Церкви это не касается, и, если он не венчан, он может венчаться. Но это общие правила, за нарушение которых священник будет запрещен в служении, а конкретное решение в их рамках остается полностью за ним. Это следствие сознательного курса, который взяла Церковь, тогда еще РПЦ, на повышение роли пресвитеров (то есть священников), – курса, ставшего неизбежным после резкого повышения ее роли и значимости в общественной жизни страны в 10-е, а особенно в 20-е годы.