Перстень с печаткой - Андраш Беркеши

— В данном случае жизнь, если я не ошибаюсь, олицетворяют для тебя Юдит Форбат и товарищ майор Домбаи?

Кальман ничему больше не удивлялся. Теперь он уже понимал, что Шавош не «случайно» приехал в Вену и что о его, Кальмана, пребывании в Вене узнал он не из «открытия» Аннабеллы.

— Ты очень хорошо информирован, — сказал он хрипловатым голосом и покашлял, словно у него запершило в горле.

— Я внимательно следил за всем происходящим там.

Кальман закрыл окно, повернулся и устремил взгляд на доктора. Неожиданно мелькнула мысль: а что, если бы он сейчас ударил Шавоша, разбил ему голову или даже удушил его? Разве не было бы это гуманным поступком? Такие волки, как Игнац Шавош, живут вне закона.

— Видимо, — сказал он вслух, — ты навестил меня не только для того, чтобы выразить мне свои родственные чувства.

Шавош, не моргнув глазом, выдержал взгляд Кальмана.

— Не только для этого, — признался он. — Я давно уже хотел с тобой повидаться. Хотел похвалить тебя. И не только я, но и мои шефы.

Кальман остался совершенно спокоен. Теперь, когда он узнал истинную причину неожиданного визита дяди Игнаца, смятение его прошло, и он уже отчетливо представлял себе, что ему надо делать.

— Да что ты? — воскликнул он. — Чем это я заслужил вашу похвалу?

— Своей деятельностью, мой мальчик. Ты отлично все это время работал. Я бы сказал — гениально! Ты внедрился в дубненский атомный центр. Ведь одно это своего рода подвиг! И дело Уистона во время боев в Будапеште ты тоже отлично провел.

— Вы ошибаетесь, дядя Игнац. Как мне ни жаль, но я вынужден вывести вас из заблуждения. Я никуда не внедрялся. И с тех пор, как наша связь оборвалась…

— Нашу связь, мой мальчик, оборвет одна только смерть, — перебил его Шавош.

— Тогда одному из нас придется умереть! — заключил Кальман.

— Жаль нас обоих, — спокойно заметил Шавош, подавив зевок. — Тебя — потому что ты стоишь на пороге свадьбы и делаешь еще только первые серьезные шаги на своей научной стезе, меня — потому что моя смерть отнюдь не решила бы твоей проблемы. Ну, убьешь ты сейчас меня, а завтра или послезавтра какой-то новый «доктор» постучится в твою дверь.

— Не надо так изощряться, дядя Игнац, — сказал Кальман. — Знаю я, чего ты хочешь, вернее, чего бы ты хотел. Но я не боюсь ни тебя, ни твоих угроз. Так что к чему эти разговоры? Что было, то прошло, и мы оба за это время сильно изменились. Как с родственником я согласен продолжить беседу с тобой, но если ты намерен вести со мной переговоры в каком-то ином качестве, я вынужден буду сказать тебе: сэр, закройте дверь с обратной стороны.

— Ты что ж, коммунистом заделался? — спросил Шавош, переменив тон и согнав с лица улыбку.

— Нет, я не коммунист. Но думаю, что Домбаи и его товарищи ближе мне, чем, скажем, ты и твои шефы или та политика, какую вы проводите.

— Даже Оскар Шалго ближе тебе, чем я?

— Даже Шалго. — Он подошел к Шавошу. — Послушай, дядя Игнац. Когда-то я очень уважал тебя. Больше родного отца. Был в моей жизни такой период, когда ты был для меня идеалом. Но потом идеал этот померк, оказался, так сказать, подмоченным. Есть предел ошибкам, заблуждениям. Перейди человек этот предел, и ошибки становятся преступлениями, а сам человек — подлецом. Ты совершил подлость. Ты выдал нацистам своих друзей, и этого ты не сможешь оправдать никакими политическими убеждениями, никакими «высокими» интересами. Домбаи и его люди никогда не предавали своих товарищей. Такого не сделал даже Шалго, хотя на его совести много грязных дел…

Однако монолог Кальмана не произвел на Шавоша ровно никакого впечатления. Он молча слушал его, не защищаясь, не возражая. Он делал для себя выводы. И сделав их, сказал:

— Итак, в душе ты уже коммунист! Тебя перекупили, и ты собираешься нарушить данную тобой присягу.

— Я давал присягу, что буду бороться против фашизма.

Шавош остановил его, подняв руку.

— Хорошо. В сущности, я рассчитывал на такой оборот дела. Перед отъездом я разговаривал с моими шефами. Меня спросили, как я поступлю в том случае, если Кальман Борши, числящийся по нашему учету под номером Х—00—17, за это время стал коммунистом? Я успокоил их: «Кальман Борши никогда нам не изменит, никогда не станет предателем!»

Кальман знал, что последует за этими словами.

— Ты хочешь принудить меня?

— Я хочу помешать тебе совершить измену.

Кальман сдержался. Он сел, закурил сигарету, подавил раздражение.

— Дядя Игнац, ведь ты еще и мой родственник. Я очень прошу тебя, оставьте меня в покое. Скоро я женюсь, начну новую жизнь. Наконец я обрел цель в жизни, подругу. Почему так важно, чтобы именно я работал на вас? Учти и то, что я изменился, и если ты когда-нибудь любил меня…

— Я действительно любил тебя, мой мальчик, и сейчас люблю, — перебил его Шавош. — Я даже не скажу, что не понимаю тебя. Но пойми и ты меня. Ты должен знать, что превыше всяких родственных чувств для меня идея, которой я служу, как черный солдат, вот уже более тридцати лет. Этой идее я готов принести в жертву не только Калди, Мэрера или тебя, но даже самого себя!

Пока Шавош говорил, Кальман раздумывал над вопросом, чем они могли бы принудить его к сотрудничеству, если он все же скажет «нет».

— У тебя нет ничего, чем бы ты мог меня шантажировать, — решительно сказал он. — Я не выполню ни одного вашего задания. И готов к любым последствиям.

— Кальман, не спеши.

— Завтра утром, сразу же по приезде, я отправлюсь к Домбаи. Я расскажу ему все. Максимум, что я получу, это несколько лет заключения.

Шавош постучал указательным пальцем по колену.

— Несколько лет? — переспросил он.

Шавош провел рукой по лбу, не спеша поднялся, взял со стола портфель с застежкой «молния» и снова опустился в кресло.

— В ходе войны, — сказал он, — Красная Армия захватила очень много секретных документов. Но и англичане тоже не зевали. Так, например, восточноевропейский архив гестапо попал в наши руки. На сегодня я располагаю относительно богатой звукодокументацией. Не знаю, помнишь ли ты еще майора Генриха фон Шликкена. Шликкен был прозорливым человеком. Он боготворил технику и принадлежал к числу смелых искателей. В своей работе он применял звукозаписывающую технику на высоком уровне и с большим знанием дела. Нам удалось спасти удивительнейшую коллекцию его звукозаписей.

— А сам Шликкен жив?

— В отличнейшей форме. Работает, и работе его нет цены.

Кальман был потрясен.

— Трудно поверить, что ты мог так низко пасть. Убийца тысяч людей Шликкен и гуманист Шавош, английский джентльмен, спелись! — В голосе Кальмана звучало презрение. — Ничего не скажешь, принципиальный союз!

— Боремся против общего врага, мой мальчик. Шликкен — ветеран борьбы против коммунизма. Однако не будем уклоняться от темы. Для того чтобы сделать тебя более покладистым, я захватил с собой несколько звукозаписей из коллекции Шликкена и хотел бы, чтобы ты спокойно прослушал их. — Он открыл портфель. Кальман сразу же узнал транзисторный магнитофон АК—8 завода «Виктория». — Эта звукозапись есть у нас, разумеется, в нескольких экземплярах, — предупредил Шавош и включил аппарат. Кассета завертелась, и Кальман, к своему удивлению, узнал свой собственный голос. Другой голос принадлежал, по-видимому, Шликкену, потому что он обращался к нему по имени Шуба… «Я ненавижу коммунистов, — услышал Кальман свой собственный голос. — Я не знал, что Марианна коммунистка. За что вы мучаете меня? — В течение некоторого времени были слышны всхлипывания, затем: — Если Марианна коммунистка, я… я отрекаюсь от нее, я не хочу быть изменником. Господин майор, я хочу жить».

— Ну так как? Ты узнаешь свой голос?

Кальман молчал, а Шавош продолжал:

— Негодовать ты еще успеешь. А пока слушай внимательно.

«Господин майор, прошу вас, поместите меня в одну камеру с моей невестой. От нее я узнаю все: она раскроет мне свои связи, назовет имена коммунистов. Спасите меня, господин майор. Дайте мне возможность доказать свою верность».

Кальман побледнел. С расстояния в девятнадцать лет страшно было слышать эти слова.

«…Ну-с, Шуба… Так вы узнали что-нибудь?» Да, это голос Шликкена. «Оружие в котельной». — «В котельной на вилле?» — «Да». — «Великолепно! Замечательно, Шуба!» — «Она назвала два имени. Вероятно, оба — клички: Резге и Кубиш. Третьего имени она уже не смогла произнести. Умерла».

«Какой ужас!» — думал Кальман, а голос его все звучал, и он должен был и дальше слушать его.

«…Фекете попросил меня навестить человека по имени Виола. Адрес: Ракошхедь, улица Капталан, восемь, и передать ему следующее: „Пилот прыгнул с высоты семьсот пятьдесят метров. Парашют не раскрылся. Надо использовать запасной…“ И еще: „Волос попал в суп, но я не выплюнул“.

Шавош выключил магнитофон и вопросительно посмотрел на Кальмана.