Голос зовущего - Алберт Артурович Бэл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребенок был у них запланирован на осень. Эдите хотелось, чтобы ребенок родился в июле. Она надеялась на сына и собиралась воспитать из него выдающегося человека. И вот теперь, когда бы и зачать ребенка, Эдмунд взял и скрылся, не сказав ни слова. Может, сбежал 0 любимой женщиной, и теперь они милуются где-то? Может, потопил машину в озере, а сам махнул на Дальний Восток? От Эдмунда жди чего угодно, никогда не знаешь, что он сделает через минуту, подчас его поступкам не хватало логики. Очень уж капризен. И вообще какой-то взбалмошный. Но, может, она в запальчивости к нему несправедлива? В самом деле, она зла на него. И пока ехала в поезде, злости еще прибавилось. Наверняка Эдмунд дома! Она-то, дурочка, с ног сбилась, а во всем виноват он один.
Потом уж, поостыв, Эдите стала рассуждать спокойней.
В свободные дни Эдмунд любил поваляться в постели. Обожал бездельничать. Смотрел подряд все футбольные матчи по телевизору, независимо от того, интересна игра или нет. Смотрел подряд все фильмы о войне, независимо от того, правдивы они или нет.
Но работу свою выполнял безупречно, не давая поблажек ни себе, ни своим подчиненным. Когда речь заходила о работе, его ум становился гибким и цепким. Умел найти выход из любого тупика. Умел так поставить дело, что длинная цепь служебных инстанций работала на него. Умел добиться для мастерской различных уступок и облегчений. Неожиданных преимуществ. Для своих строек умудрялся раздобыть дефицитные материалы. Умел очаровывать людей, от которых зависел. Вызывать симпатии.
Как только речь заходила о работе, Эдмунд преображался. Не узнать было сони и лодыря, который воскресными днями пролеживал диван, не желая пальцем шевельнуть, чтобы починить неисправный подвесной мотор, в то время как Эдите куда-то мчалась, звонила, клянчила, уламывала мастера, доставала запасные части. Все свободное время без остатка носилась она как угорелая, приводя в порядок то дом, то лодочный мотор, и лишь когда все было готово, этого лодыря удавалось посадить за руль, чтобы покатал ее по озеру.
Достижением было уже и то, что он получил водительские права. Нипочем не хотел связываться с автомобилем, считал его излишеством, и только под напором, по настоянию Эдите муж поступил на шоферские курсы и с помощью всяческих знакомств благополучно преодолел экзаменационные барьеры.
Эдите знала, что охотней всего он бы жил так:
В комнатушке с ковром, на широком диване, в тепле, у телевизора, приемника, магнитофона, рядом с полкой книг, пластинок, магнитофонных записей, кинолент, им самим отснятых. И чтоб не нужно было мыться, бриться, ходить в парикмахерскую, менять носки, чтобы не нужно было стричь ногти, чистить одежду, а изо дня в день носить одни и те же джинсы с заклепками да жеваную грязную рубашку. И чтоб не надо было ходить в кино, в театр, в гости, ходить только на работу, а все остальное время валяться на диване.
С некоторых пор коньяка он не пил, сигарет не курил. Отказался от сытных обедов. Жевал себе черный хлеб, запивал кефиром. У него, видите ли, благородный недуг— подагра. Иногда он играл в теннис, зимой катался на лыжах. Человек довольно странный, а во всем остальном — прекрасный муж и мужчина, если бы только не эта инертность, когда речь заходила о чем-нибудь ином, кроме работы.
В житейских вопросах Эдмунд чувствовал себя совершенно беспомощным. Эдите была уверена, он дня не проживет без нее. Это она, Эдите, следила за тем, чтобы муж не утратил человеческого облика, она гладила его одежду, относила белье и сорочки в прачечную, мелкие вещи стирала сама, это она делала закупки, распоряжалась семейным бюджетом, она мыла, лелеяла и холила тело мужа, заботилась о его весе, диете, напоминала этому увальню, когда время вставать, есть, пить, спать, любить.
По воскресеньям он часами мог валяться на диване в полусне, в полудреме, не почистив зубы, не умывшись — ну, прямо хорек. Если ей случалось к нему обратиться, он отвечал, что думает.
Может, он и вправду обдумывал очередной проект, а может, просто витал в облаках, угадать ход его мыслей было невозможно.
Точен он бывал единственно в том, что касалось работы. В остальном на него нельзя было положиться. Вечно он все забывал, отнекивался, отказывался сделать хоть что-то для дома. Мелкие дела и ремонты ложились на плечи Эдите. Эдмунд разработал уникальный метод, чтобы отмахнуться от своих обязанностей. Он неизменно со всем соглашался, клялся, что принесет, привезет, достанет пойдет, устроит, но обещаний не выполнял.
Само собой разумеется, у него имелась и вполне мотивированная теория о том, что в условиях двадцатого века человек, занятый творческой работой, отдается ей целиком и полностью, как раб хозяину, а жизнь и без того коротка, чтобы размениваться на пустяки, чего-то стоящего можно добиться лишь в одной отрасли, постоянно углубляясь, а не растекаясь вширь. На все прочее ему попросту наплевать.
Иногда он замыкался в себе, делался угрюмым, неразговорчивым, часами сидел, не проронив ни слова, а если она обращалась к нему, бурчал в ответ:
— Оставь меня в покое, я занят.
Иногда лишь из-за того, что не вовремя его потревожила вопросом, он свирепел и мог два дня подряд не разговаривать, а потом, когда Эдите сама начинала сердиться, вдруг разыгрывал удивление.
— Ты чего это, женка, дуешься?
Короткая у него была память в таких случаях.
Иногда он сидел за столом, с увлечением читая что-нибудь о проблемах дизайна, и вдруг ни с того ни с сего вскакивал, хватал ее в охапку, принимался тискать, теребить, нашептывая:
— Ах ты, пчелка моя сладкая!
Валил Эдите на диван, боролся с нею, держал ее крепко, отчего она злилась еще больше, ибо в тот момент была совсем не расположена. Даже стукнула его однажды туфлей по голове, отражая чересчур страстные домогательства. После он долго сидел пригорюнившись, обхватив руками голову, а на следующий день припрятал ту пару туфель. Вернул только через неделю, после настоятельных просьб Эдите.
Он ей не раз говорил:
— В супружеской жизни бывают двоякого рода ссоры. Частые, но мелкие. Или редкие, но крупные. Так что выбирай!
— Я не хочу никаких ссор, — отвечала Эдите.
— Это невозможно, — возражал он. — Рассуди сама: если ты выберешь частые, но мелкие ссоры, а я выберу редкие, но крупные, покоя нам вообще
