Адъютант его превосходительства - И. Болгарин

Изумленный и заинтересованный Ковалевский развел руками?

– Помилуйте, Николай Григорьевич, бразильский консул… агент фран­цузской разведки… и все это в одном лице?! Невероятно! Похоже на сюжет из бульварного романа!

Щукин посмотрел на командующего и без тени улыбки ответил:

– Как вы сами понимаете, Владимир Зенонович, меня не интересует граф Лирро, как таковой. Но у него есть организация, которая ведет подрывную работу против большевиков. С помощью Киевского центра я хочу наладить контакт с этой организацией и в определенный момент использовать и ее как ударную силу!..

Ковалевский встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал взволно­ванно прохаживаться по кабинету. Перспектива, которую обрисовал полков­ник Щукин, все больше нравилась ему. Планы этого холодного и расчетливо­го человека опирались на такой же холодный, математический» расчет. И он стал постепенно свыкаться с обнадеживающей мыслью, что Киев, возможно, будет взят малой кровью.

…Кольцов сидел в приемной один. Часы на стене мерно и бесстрастно отсчитывали время. Невозмутимое, кабинетное время. Нужно было успеть прочитать и отсортировать корреспонденции, наметить нужные, требующие неотложного внимания вопросы. Он так задумался, что едва расслышал, как за спиной раздались тихие, вкрадчивые шаги. Так ходит только Микки. И действительно, это был Микки – волосы тщательно причесаны, на лице весе­лая улыбка.

– Микки, где вас носит все утро?! – возмущенно сказал Кольцов, поды­маясь из-за стола.

– Ах, извините, Павел Андреевич! Вчера Рябушинсмий в «Буффе» давал банкет… по случаю… – тасуя над столом телеграммы, в восторге расска­зывал Микки, – по случаю чего, не помню… хоть убей, не помню… Ах да, телеграммы из аппаратной я захватил… свежие… – весело говорил Микки, и глаза, и губы – все лицо его смеялось, он находился в преотличном настроении.

Дверь кабинета стремительно распахнулась, и через приемную прошли Ко­валевский и Щукин.

– Если кто будет спрашивать, я у генерала Деева, – сказал Ковалевс­кий, ласково улыбнувшись адъютанту. Кольцов тоже улыбнулся глазами Кова­левскому в знак того, что оценил его расположение.

– И вот еще что… Павел Андреевич, голубчик! У меня к вам личная просьба.

– Слушаю, Владимир Зенонович! – отозвался Кольцов.

– Освободитесь от дел, возьмите мою машину и поищите, где можно зака­зать плиту на могилу полковника Львова, – скорбно сказал командующий, глядя куда-то мимо Кольцова, – как-никак он мой однокашник… Друзьями были… – Он зачем-то протер пенсне и снова повторил просьбу: – Пожа­луйста, сделайте это!

– Будет исполнено, ваше превосходительство! – Кольцов понимал, что в таких случаях нужно отвечать кратко и четко.

Ковалевский и Щукин вышли. После Щукина в кабинете остался неприятный холодок.

– Так вот… банкет! – продолжал Микки, его все еще распирало от вче­рашнего празднества, ему хотелось похвастаться во что бы то ни стало, как его любят все, как принимают везде. И он громко и радостно спешил поделиться этим настроением с адъютантом его превосходительства. – Ну и мы там за «единую и неделимую» так приняли, что я спутал «сегодня» с «вчера».

– Потом расскажете в лицах. – Кольцов взял телеграммы и скрылся в ка­бинете Ковалевского. Раскладывая телеграммы, он слегка приоткрыл ящик стола. Сверху увидел бумагу с красной наискось полосой – свидетельство совершенной секретности документа. Торопливо прочитал:

«… Ходатайствую о повышении в чине штабс-капитана Загладина А. М.

Нач. контрразведки армии полковник Щукин».

…Несколько позже, под предлогом, что ему необходимо выполнить просьбу командующего, Кольцов покинул здание штаба. В приемной остался обреченный на одиночество Микки. Легко сбежав по лестнице, Правел вышел на улицу, на ходу надевая перчатки.

Неподалеку от штаба, у подъезда гостиницы «Европейская», разбитные парни вкрадчиво предлагали прохожим доллары и франки. Из распахнутых окон ресторана «Буфф» слышался модный мотивчик, который зазывно и томно выводил саксофон.

Афишная тумба на углу Сумской и Епархиальной пестрела всевозможными объявлениями: крикливыми, пышными, многообещающими… – Господин Вязигин извещал, что с 30 июня он начинает выпускать ежедневную газету «Новости» и приглашает на работу господ репортеров… После длительного перерыва вновь открывается танцкласс мадам Ферапонтовой… Доктор Закржевский ле­чит все специальные болезни с гарантией и с сохранением тайны… Кружок дам из попечительского общества приглашает на домашние обеды…

Среди всех этих объявлений совсем затерялся скромный листок, ради ко­торого пришел сюда Кольцов. На четвертушке пожелтевшей бумаги некто И.

П. Платонов, проживающий на Николаевской улице, сообщал, что продает старинные русские монеты…

Николаевская улица начиналась от крохотной квадратной площади с цер­ковью святого Николая посредине и, изгибаясь дугой, спускалась вниз, к набережной тихой речушки Харьковки.

Найдя нужный дом, Кольцов неторопливо огляделся и лишь после этого поднялся на второй этаж, постучал в дверь с медной табличкой: «И. П. Платонов, археолог».

Дверь открыла молодая женщина. В темной передней лицо ее едва угады­валось. Кольцов отметил только, что она одинакового с ним роста и очень стройна… Кольцов смущенно откашлялся:

– Я по объявлению. Мне нужен господин Платонов.

– Пожалуйста, проходите. – Голос у женщины оказался высоким и звуч­ным. Что-то странно знакомое послышалось Кольцову в этом голосе, в этой звучности, а особенно в манере четко произносить слова, отделяя каждый слог, словно женщина долго напряженно училась говорить по складам. Такая манера произносить фразы часто бывает у учительниц…

Где же он слышал этот голос? А он несомненно слышал его…

Они шли по длинному узкому коридору, заставленному ящиками и окован­ными старинным железом сундуками. На них лежали какие-то замшелые камни, похожие на отвердевшие куски магмы, поднятые с таинственных глубин моря, и остатки древних амфор. На стенах тускло отсвечивали ржавые наконечники уже не грозных стрел, кривые азиатские сабли, клинки и тяжелые, но все еще гордые алебарды…

В памяти всплывали давние-давние, еще неясные воспоминания и убегали от него – разлетались, как птицы, – и ни на одном он не мог сосредото­читься, ни одно не мог догнать, остановить…

Но вдруг от вспыхнувшей догадки часто забилось сердце.

Он встал в полосе света, падавшем от неприкрытой до конца двери, рас­терянный и ошеломленный этой внезапной встречей.

А женщина, словно подслушав это мгновение, слегка обернувшись, заго­ворила быстро и странно, но все так же четко отделяя слоги, будто отби­вала их друг от друга: