Земля - Валера Дрифтвуд

до самого орча-ры; присматривали за чужаками скрытно; сдерживали и тех своих сородичей, у которых до чужаков только одна справедливость: полез незваным, крадёшься, тревожишь страфилей своими непонятными намерениями – умрёшь.

По Ийрову разумению, если кому и должны побитые человечьи ребята жизнью кланяться, так в первую очередь этой паре.

А что они же заманили незваных поглубже в лес и потом неплохо пугали, поджидая Ййра и не показываясь на глаза толком – тоже по-своему умно сделали.

Отчаянно не хватает усвоенной людской речи, чтобы передать умной Ришке кое-что по-настоящему важное и удивительное. Гораздо важнее, чем какие-то там глупые чужаки.

– Страфилям теперь хорошо живётся. Здесь, на Диком. Когда давно никто не лезет… Из крылатых иные вот стали труд-лишень на себя брать, о котором прежде и не думали. Не то чтоб ладно у них получается… а стали труд брать. Шут знает почему. Хорошая жизнь им сложно даётся, с непривычки.

Девчура старается помочь:

– Труд? Это например какой?

И тут же сама выводит:

– Вряд ли им было бы трудно просто перебить этих несчастных школьников… а тут – кружили их по лесу, вызвали тебя…

– Да. Или взять Ёса и Тиу. Чего было бы не уморить одно пискло голодом. По-всехному, по-бывалому? А нет, обоих малых к сердцу взяли. И старшую слётку ведь могли бы пока при себе оставить впроголодь, на лягушках. Да рассудили, что с девичьей ватажкой ей всяко сытнее будет, и добычу брать скоро научится, при многих-то охотницах. И когда Ю летать уже устарел – его отродия его же и кормили. Ю за это их дураками звал.

О том, насколько легче было бы перебить одуревшую, перепуганную и отчасти со страха злобную «школоту» и не морочиться, Ййр не хочет подробно говорить. Ришка и так натерпелась уже тревоги.

– Бугайчику-то нашему решила не докладываться? – уточняет орк на всякий случай.

Рина вздыхает. Сэм… ведь он может всё понять совсем по-другому. Как ни крути, в результате пострадали «настоящие люди». Рина не будет спрашивать, нельзя ли было обойтись с нарушителями как-то помягче, это глупый и обидный вопрос на фоне того простого чуда, что все они до сих пор живы.

– Думаю, не стоит… его огорчать, – отвечает она.

Тонкий бумажный лист наконец-то ложится под пальцами, как надо.

Рина допивает последний глоток остывшего какао, Ййр забирает кружку, чтобы помыть.

«Эх, орчара-орчара, глупая ты горхатова тварь. Повезло дожить до седых щетин, а ведь прикипаешь к этим людятам, накрепко прикипаешь», – от возможной Ришкиной обиды аж заныло нутро, давно уже каменное…

На кухонном столе, с самого краешку, остаётся лежать лёгкий бумажный цветок о восьми выгнутых лепестках, с сердцевинкой вроде сросшегося бутона-фонарика – Ришкино рукодельное чудо.

Глава 23

Всему на дикой земле Ййра подходит своё время, свой черёд.

Сегодня орк выволок на веранду около сотни жестяных банок из хламовника, мастерил из них добавочные «брякалки». И как-то так вышло, что к этому занятию присоседились все теперешние жильцы станции. Савря дырявит донышки крепким когтем, ей ни к чему и пробойное шило. Людята продевают и подвязывают обрезки шнура, и работа идёт весело, приятно и посмотреть. Бугайчик и тот увлёкся, хотя и хмурится иногда, поджимает плечи, как будто не пойми с чего стыдно ему делается вот так сидеть и с жестянками возиться.

– И куда их, в таком количестве… – ворчит Кнабер. Да только в голосе-то у него интереса куда больше, чем ворчания.

– Найду куда, – отвечает Ййр. – Годных мест полно. Может, на дубу старикана Ю развешу. Если с осени никто его дом не займёт… пока всё пустует.

Новые брякалки готовы. Не только воду таскать веселей бывает артелью. Вот и денёк ясный поворачивает к вечеру, не велит солнцу жечь жаром тонкую человечью кожу, а море небось успело погреться.

Не успевает Ййр спросить – Ришка сама подаёт голос:

– А давайте к морю?

Как не улыбнуться одной мысли на двоих.

– И то засиделись, сходим, попляшем.

* * *

Сэм берёт с собой драгоценный фотоаппарат, отлаженный под незлое солнце. Вряд ли будет правдой сказать, что маленькая страфиль хорошеет с каждым днём на станции, однако новенькие пёрышки на крыле и хвосте уже хорошо заметны – дымчато-серые, со стальным проблеском – и силуэт делается менее нелепым. И опаловый отсвет в остром и любопытном взгляде при ясном дневном освещении уже хорошо различим.

Благодаря кратковременной, но бурной популярности среди страфильей холостёжи Сэм может рассчитывать на изрядное количество удачных кадров с уже взрослыми страфилями с их завораживающей, пугающей хищной красотой; дряхлый старик с дуба на плёнке наверняка вышел удивительно фактурным; пучеглазый птенец-младенец вряд ли вызовет у зрителя что-нибудь кроме насмешливого отвращения, но и это большая удача, для наиболее полной картины. А если бы только передать вот эту дикую смесь неуклюжего детства и уже проглядывающей опасной стати, дикарских повадок и домашней обыкновенности! Про себя Сэм даже заранее гордится, что догадался нащёлкать Саврю в тапочках. Это же просто бомба.

Вот и теперь – подгадывать и ловить идеальные моменты: обманчиво-неторопливая волна, Саврин лихой прыжок, взмах руки-крыла в невесомых брызгах, шальное носатое личико, озорной прищур.

Основательно вымокнув под орчьим присмотром, слётка отправляется ворошиться в горячем песке. Всё-таки здорово проводить время рядом с этим существом. Ну если она не пытается оторвать тебе голову.

– Чтоб красиво? – уточняет она с лукавством в голосе, словно бы только что заметив Сэмовы труды и старания.

Орк ей давно уже объяснил, правда очень кратко и варварски, насчёт целей изящной светописи. Видимо, по-своему страфилька ухватила понятную для неё суть.

– Конечно красиво, – улыбается Сэм. – Люди будут любоваться.

Савря шевелит в песке пальцами длинных чешуйчатых ног и заливается звонким хохотом. Вертит головой по сторонам.

– Надо Ййр щёлкать, – выговаривает она с убеждённостью, найдя подсобщика обожающим взглядом. – Чтоб так красиво как никто!

Сэм не оборачивается, усмехнувшись.

– Ну, его я уже как-то пощёлкал. Ещё до того, как мы тебя встретили.

Тоже ведь правда. Хотя те несколько кадров Сэм снял не по собственной воле, а проявлять их даже не планирует.

– Тогда Ришка, Рина, красота, щёлкай, – не унимается маленькая страфиль, не отводя восхищённого взора от чего-то за плечом Сэма.

Сэм оглядывается и видит Рину, обыкновенную Рину с её курносым профилем, с растрёпанными ветром волосами. Красная майка завязана по-дурацки над бледноватым животом. Крупный песок прилип высоко на бедре, смокшем от водяных брызг. Мать Сэма в разговорах с подругами жалела Рину: никакой настоящей породы, счастье, что даже не пытается лепить из себя