Говорящая собака - Марк Барроуклифф

Все же я решил вернуться в универсам, взять какую-нибудь ерунду на случай, если ко мне кто-нибудь придерется.

Тут была даже не трусость, а просто предрассудок. Ну кто, в самом деле, мог ко мне прицепиться? Какой-нибудь прыщавый молокосос, сборщик тележек, или, напротив, старик — подбиральщик упаковочного мусора? Скорее, второй — старики, как известно, особенно чтут законы и любят вразумлять тех, кто их самих моложе.

А может, и я уже старик в своем законопослушании? Может, это старость души, что я так верен обещаниям, так бесконфликтен с окружающими, так неспособен к переменам в жизни?

Но тут мои размышления были прерваны появлением Кабана. Он вышел из раздвигающихся стеклянных дверей, толкая перед собой загруженную продуктами тележку, и направился к своей машине, болтая о чем-то по дороге с очень бледной женщиной, вероятно женой. Затем он сел в свой БМВ, уже седьмой серии, — видимо, дела у Кабана шли неплохо, — и уехал. Вот и все.

Я тупо поехал назад, стараясь больше об этом не думать. Дело в том, что, продолжительное время, работая агентом, постепенно учишься носить маску. Иначе можно запросто потерять клиента — если путать деловые отношения с личными. А подавленность, беспокойство, страх и неприязнь должны остаться за дверью. Так что, находясь на публике, я храню публичное лицо.

За дверью сидел Пучок, приветливо виляя хвостом.

— Как дела, парень? Все в порядке? — спросил я.

Точно с таким же вопросом я мог обратиться и к самому себе.

— Там в гостиной кирпич, — сообщил Пучок. — Он принадлежит человеку, который работает в прокуренном помещении и часто спаривается.

16 РАЗБИТОЕ ОКНО

— Ладно, — ответил я, выслушав известие. Затем снял пиджак и повесил его на стильную вешалку-стойку, которую купил, после того как открыл способности Пучка к покеру.

— Там сильный сквозняк, — сказал пес, почесывая за ухом.

— Почему?

— Вы же знаете, я не очень разбираюсь в том, что значит «почему» в мире вещей.

Довольно справедливое замечание.

— Ладно, что-нибудь еще?

— Да. — Казалось, Пучок только и ждал этого вопроса. Он радовался любой возможности оказаться полезным. — Еще разбито окно.

— Ну, это понятно. Кирпич не мог пролететь сквозь стену.

— Бах! И весь пол в стеклах.

Стекла — это еще полбеды. Я все равно хотел поставить стеклопакеты, как только случится крупный выигрыш. Новое происшествие имело свою положительную сторону — оно моментально отвлекло меня от мыслей о Кабане. Как говорил пес, приятное можно найти во всем — даже в купании.

— Кирпич, я так понимаю, прилетел не один?

— В него воткнут клочок бумаги, в которую заворачивали бутерброды. Он чем-то испачкан — такая горькая жидкость, которой пахнет из вашего нагрудного кармана.

— Чернила, — догадался я.

— Точно! — замотал хвостом Пучок. — Бумажка вся замазана чернилами, так что уже, наверное, ни на что не годится.

Помимо «грязной» бумажки меня ждали еще два сообщения на автоответчике.

Первое было от Люси. Едва заслышав ее голос, Пучок принялся проявлять признаки радости и нетерпения. Да, Люси он любил куда больше, чем Линдси. Уверен, это все оттого, что Люси гуляла с ним, чего Линдси никогда не делала. Не знаю, считал ли он, что интерес Люси ко мне чисто платонический, или… Как это можно назвать, когда кто-то проявляет повышенный интерес к чьей-нибудь собаке? Кинологический, может быть?

— Г-р-р, вау! — приветствовала нас Люси. — Надеюсь в скором времени увидеться с вами обоими. Если, конечно, у вас все в порядке.

Секунду спустя прозвучал новый вызов.

— Оставить сообщение? — вопросительно произнес голос, сильно отдающий бандитскими сериалами на «Ай-Ти-Ви». — Сообщение, значит, оставить?

Не надо иметь ученую степень в области философии, которая, кстати, у меня есть, чтобы понять суть проблемы. А суть в том, что нет никакой разницы, получу я его сообщение (он все равно уверен в моем ответе) или нет (тогда он только напрасно потратит слова). Надеюсь, все понятно.

Итак, я все-таки получил сообщение, может быть, сам не желая того, и Пучок тоже.

— Со щитом или на щите? — спросил пес, кругами носясь по прихожей, будто дом был охвачен пожаром. — Само собой, со щитом! Мы должны принять этот вызов. Мерзавец, ничтожество, мы затопчем его, загрызем эту пакостную тварь! — Пучок ринулся вперед и угрожающе зарычал на автоответчик.

— Успокойся, его здесь нет, — оттянул я его за ошейник от аппарата.

— Да я же слышу его гадский голос! — сказал Пучок, недоверчиво нюхая воздух. — Он пришел сразу, как только ушла Люси.

Что-то гулко бухнуло в потолок. Звук был такой, будто у соседей сверху свалилась люстра. Это была миссис Грейборн, не выносившая собачьего лая.

— Опять сегодня лаял весь день? — спросил я его. Хотя Пучок необыкновенно смышленый пес, все же в голове у него с трудом удерживаются две мысли одновременно. Поэтому мой вопрос отвлек его от попытки разнюхать угрозу, исходившую из автоответчика.

Он тут же поутих и стал приводить в порядок свою шерсть.

— Я просто пел… немного, чтобы скоротать время. Если вы это считаете лаем…

— Тогда понятно. Вот оно что. Пел, значит. А то я не сразу понял. Соседка, миссис Грейборн, кстати, тоже. И теперь мне придется ей объяснять, что в мое отсутствие ты просто предаешься невинным музыкальным упражнениям, а не стремишься довести ее до белого каления.

Неугомонная соседка уже обещала обратиться в муниципальный совет, и с нее станется. Сколько раз я втолковывал ему, сколько раз предупреждал, сколько уговаривал — не помогало. Он просто забывал, что в доме шуметь нельзя. И в этом не было его вины. Ничего не поделаешь, если у собаки есть таланты, у нее обязательно обнаружатся и недостатки.

Посреди гостиной меня в самом деле ожидал кирпич. Стекла осыпали ковер, купленный совсем недавно, чтобы прикрыть неприглядную выемку в паркете. Я повертел в руках послание, находившееся в весьма плачевном состоянии — похоже, его кто-то жевал.

Первая часть записки оказалась неудобочитаемой. Однако содержание второй было предельно ясным.

«Сделай или сдохни», — было нацарапано там корявым почерком.

— Ты жевал? — спросил я, протягивая псу записку.

— Не знаю, — ответил пес, тут же прижав уши и понурившись. Вполне возможно, что он говорил правду. Я имею в виду, что он действительно не знал. У собак, как я понял, странная память: одни вещи они запоминают хорошо, о других же забывают начисто. Первое, как правило, относится к приятным воспоминаниям. Вот если бы на месте записки была кость, Пучок бы наверняка все запомнил.

— Ну, даже если и жевал, что тут такого? — проворчал Пучок. — В ваше отсутствие здесь можно подохнуть от скуки.

Тут я обратил внимание на диван: угол его был слегка погрызен.

Я чуть не целую вечность втолковывал ему, что диван — не сосиска.

— Раз есть кожа, под ней должно быть мясо, почему же до него никак не добраться? — настаивал на своем пес.

«Сделай или сдохни». Больше ни слова не разобрать. Чего же от меня добивались?

Впрочем, если подумать, ничего страшного не произошло. Никто не врывался в дом средь бела дня, так что не было причин подозревать, что бандиты появятся здесь ночью. Да и если появятся, я настолько устал от всяких мыслей, что не стану ломать голову над этим. Пусть появляются. Призраки ночи. С тех пор как Пучок дает мне советы за покерным столом, я мысленно готовлюсь к тому, что налеты на мой дом станут обычным делом, укоренившейся практикой. Я уже избавился от всякого старого хлама и даже выбросил диван, на котором спал в годы учебы в колледже и который впервые в жизни разделил с красоткой Паулин Прайстфилд.

Имея в рукаве собачий козырь, я мог позволить себе не дорожить никакими вещами. Я был уверен, что в любой момент могу купить новые. Странно, моя нечаянная удачливость сделала мою жизнь еще менее осмысленной. Я перестал дорожить вещами, даже теми, с которыми меня связывали воспоминания.

Опустив жалюзи, я включил настольную лампу и похлопал по сиденью дивана, приглашая Пучка сесть рядом со мной.

Собака — чудесный инструмент для приведения мыслей в порядок. Почесывая и поглаживая ее, я стал раздумывать, насколько серьезно следует отнестись к последним предупреждениям Тиббса.

Тут я обратил внимание на время. Без четверти восемь. Пора собираться на игру.

Я сменил дневной ошейник Пучка на парадный, купленный специально для светских раутов, прицепил поводок, и мы вышли в сумерки раннего вечера.

На пути через лужайку перед домом я приметил соседа Мартина, он стоял возле дверей своего подъезда и рылся в карманах в поисках ключей.

Я слышал, как он чертыхался, и даже по-военному стриженый затылок его выражал возмущение. Думаю, он раньше служил в ВМС, откуда его поперли за неуставные отношения: сыграл с кем-то злую шутку в душевой, приведшую к травме, или что-то вроде того. Приятный, в общем-то, парень, если соблюдать дистанцию и не перечить ему. Так что, получается, я сам себе противоречу: как можно считать приятным человека, который, стоит не согласиться с его мнением, может оказаться совсем не приятным?