Дама с рубинами - Марлитт Евгения

– И хорошо делает, славный мальчуган! – сказала Маргарита и, взяв горшок из рук старика, налила бульон в чашку через ситечко, забытое неискусным поваром.

– Это первая питательная пища, которая разрешена моей бедной больной, – сказал он со счастливой улыбкой, – слава Богу, ей много лучше! Она уже может говорить, и доктор надеется на выздоровление.

– Но не повредит ли ей, если она увидит около себя малознакомые лица? – озабоченно спросила Маргарита.

– Я ее подготовлю! – Он взял бульон и понес его в соседнюю комнату.

Маргарита остановилась, ей пришлось ждать недолго.

– Где она, добрая, готовая помочь? – услышала она голос больной. – Пусть она войдет. Ах, как это меня радует и утешает.

Молодая девушка ступила на порог, и госпожа Ленц тотчас протянула ей свою здоровую руку. Лицо ее было бело, как подушка, на которой она лежала, но глаза смотрели сознательно.

– Вот она, светлая голубка, вестница мира, – заговорила она взволнованно. – Ах, и та, что нас покинула навеки, тоже любила носить белое.

– Не говори теперь об этом, Ганнхен! – со страхом попросил ее муж. – Ты хотела лечь поудобнее, вот фрейлейн Лампрехт, как я уже тебе говорил, и пришла, чтобы помочь мне тебя перевернуть.

– Благодарю! Я лежу удобно, и лежи я даже на крапиве, я бы этого, кажется, не почувствовала, так мне теперь хорошо. Мне так отрадно видеть это милое молодое лицо. Да, и у меня была дочь, молодая, прекрасная и добрая, как ангел. Но я слишком гордилась этим Божьим даром и за то, вероятно.

– Но, Ганнхен, – прервал ее старик с видимым беспокойством. – Тебе не надо много говорить! А фрейлейн Лампрехт нельзя долго оставаться у нас.

– Прошу тебя, дай мне высказаться! – воскликнула она с раздражением. – Я должна снять камень, который лежит у меня на сердце. – Она с трудом перевела дух. – Неужели ты не понимаешь, какая печальная отрада для несчастной матери поговорить с кем-нибудь о мертвой любимой дочери? Не беспокойся, Эрнст, мой милый, верный друг, – прибавила она спокойнее, – разве я уже почти не выздоровела после вчерашнего посещения ландрата? Правда, я не могла его видеть и говорить с ним, но я слышала все, что он сказал. Он верит в нас, этот благородный человек, и каждое утро его доброе слово было для меня целительным бальзамом.

Она показала на висевший над кроватью маленький овальный портрет на фарфоре.

– Узнаете ли вы ее? – спросила она, устремив напряженный взгляд на Маргариту.

Та подошла ближе. Да, она узнала эту пленительную головку – небесно-голубые глаза, свежее цветущее лицо и пышные волосы, окружавшие его золотым ореолом.

– Прелестная Бланка, – сказала она взволнованно. – Я ее не забыла! В тот вечер, когда господин Ленц принес меня сюда на руках, эти волосы, которые здесь, на портрете заплетены в косы, были распущены по спине, словно покрывало феи.

– В тот вечер, – повторила со стоном больная, – в тот вечер она скрылась на темную галерею, чтобы унять бурное биение своего взволнованного сердца. А недогадливые родители ничего не подозревали, и слепая мать не умела сберечь свою овечку, – сорвалось с ее губ.

– Ганнхен!

Старуха не обратила внимания ни на восклицание мужа, ни на его с мольбой обращенное к ней лицо.

– Пойди, милое мое дитя, пойди на кухню к Филине! – сказала она сидевшему в ногах постели Максу. – Слышишь, как она скулит? Просится войти, а доктор запретил ее впускать.

Мальчик послушно встал и вышел.

– Не правда ли, какой он добрый, прекрасный ребенок? – спросила возбужденно больная, и на глазах ее заблестели слезы. – Не должен ли каждый отец гордиться таким сыном? А он! Не верю я, что достигнет вечного блаженства тот, кто унес с собой в могилу честь и счастье своего сына.

– Умоляю тебя, перестань говорить, милая жена! Не говори только сегодня! – убедительно просил старик, дрожа всем телом. – Я попрошу фрейлейн Лампрехт прийти к нам завтра, ты будешь сильнее и спокойнее.

Больная отрицательно покачала головой и молча, но энергично схватила Маргариту за руку.

– Помните, что я вам сказала, когда вы меня уверяли, что любите нашего Макса и никогда не потеряете его из виду?

Маргарита нежно пожала ей руку, стараясь ее успокоить.

– Вы сказали: при перемене обстоятельств часто меняются и взгляды, и кто, знает, буду ли я думать через месяц так, как думаю теперь. Но ведь наши отношения, как мне кажется, уже изменились, хотя и не знаю, отчего это произошло; впрочем, что бы ни случилось, никакая перемена не может повлиять на мою любовь к ребенку – ведь он не станет от этого менее достоин любви. Но и я прошу вас, не говорите больше сегодня!

Я буду приходить к вам каждый день, и вы выскажете мне все, что у вас на душе. Старуха горько улыбнулась.

– Вам, быть может, сегодня же, как только вы вернетесь, запретят посещать ненавистную семью.

– Я хожу по дороге, которая никому не известна. И теперь я пришла через ваш чердак.

Глаза больной широко раскрылись от скорбного волнения.

– Это путь несчастья, на который сманили мою юную овечку! – воскликнула она страстно. – Вот она висит у меня в головах, а мать, которая отдала бы всю кровь своего сердца, чтобы сохранить душевную чистоту своего ребенка, была слепа и глуха и спала, как евангельские неразумные девы. Я никогда не была в этом злополучном коридоре, по которому ходит ваша фамильная белая женщина, но я знаю, что на нем лежит проклятие, и она, мое божество, там погибла. Не ходите никогда по этому пути!

– Я не боюсь проклятия, потому что иду исполнять свой долг перед ближними, – сказала Маргарита нетвердым, прерывающимся голосом. Она как будто заглянула в таинственную мрачную глубину, из которой выступили какие-то знакомые очертания.

– Да, вы добры и милосердны, как ангел; но и вы при всем желании не можете идти против всех, – воскликнула больная, с невероятным усилием приподнимаясь на подушках. – И вы, в конце концов, осудите нас, когда услышите о наших «требованиях», которые мы не можем ничем доказать. О, милосердный Боже, брось один луч в эту мучительную тьму. Нас прогонят отсюда, и сын Бланки не будет знать, куда приклонить голову, ребенок, рождение которого стоило жизни матери.

С совершенно побледневшими губами Маргарита схватила руку старухи.

– Только не эти намеки! – умоляюще проговорила она, с трудом подавляя собственное волнение, от которого бурно билось ее сердце и прерывалось дыхание. – Скажите мне откровенно, что тяготит вашу душу. Я выслушаю спокойно, что бы вы мне ни сказали.

Старый живописец торопливо наклонился к больной и прошептал ей что-то на ухо.

– Она еще не должна этого знать? – спросила она и отвернулась в сердцах. – Почему? Неужели надо ждать твоего возвращения из Лондона, а если ты еще вернешься с пустыми руками, то мрак не рассеется никогда? Нет, она должна, по крайней мере, узнать, что мальчик, выгнанный из отцовского дома потому, что у него нет письменных документов, – законный наследник. Макс – ваш брат, такой же, как и тот злюка, что сидит в конторе! – сказала она с непреклонной решимостью. – Бланка в продолжение года была вашей мачехой, второй женой вашего покойного отца.

Ее голова бессильно опустилась на подушки, а Маргарита стояла, словно окаменев. Она была не столько поражена внезапным открытием этого факта, сколько ярким светом, вспыхнувшим в ее сознании и озарившим целую цепь непонятных происшествий.

Да, из-за этого тайного брака так странно омрачились последние годы жизни ее отца! Теперь она знала, что хотя он нежно любил своего сына от второго брака, но не находил в себе мужества открыто признать его.

Ей стало также ясно, что в ту ужасную минуту, когда он испугался, что под обрушившейся крышей лежит его любимое дитя, в нем созрело твердое решение, не медля более, утвердить его в принадлежащих ему правах.

«Завтра утром там разразится буря, такая же ужасная, как та, что в настоящую минуту сотрясает наш дом», – сказал он в ту бурную ночь, указывая на верхний этаж. Действительно, он мог ожидать самых ужасных сцен. Он избавился от столкновения с великосветскими предрассудками, которых так боялся, но какой ценой!