Учебник рисования - Максим Кантор

Диссидентов у нас, в прекрасном нашем отечестве, Борис Кириллович, при Сталине не было вовсе. Бухарин, он не диссидент. И Зиновьев, он не диссидент. Это вы, пугливые интеллигенты, из них захотели сделать инакомыслящих. Из них, да из Троцкого с Тухачевским, вот героев нашли! А пришел бы Троцкий к власти или Тухачевский бы занял престол — вам бы небо с овчинку показалось! Уж они бы вас за горло не так взяли! Они бы покровавее Сталина с Лениным дела обделывали — это ведь Апфельбаум-Зиновьев говорил, что для торжества идеи надо уничтожить десять миллионов, это ведь Троцкий придумал устроить из крестьянства колонию делать, это ведь Тухачевский ввел заградотряды, знаете, такие, которые своим же в спины палят. Это ведь Тухачевский тамбовских повстанцев вырезал. Какие там диссиденты, голубчик, — у этих государственных деятелей и мысли другой не было, кроме как веревки из своего народа вить. Курбский ваш любимый (а какой же диссидент Курбским не клялся) — он диссидентом только в Литве стал, никак не в России. Вы еще генерала Власова в диссиденты определите! И ведь старались, старались определить! Не было диссидентов, вот оно что. Они появились тогда, когда можно стало — когда стало нестрашно, когда мы сами им разрешили попробовать. Давайте, критикуйте, немножко можно. И Синявский с Даниэлем на свой страх и риск попробовать решили — а ну как мы, живя здесь, прямо на Запад работать станем, без посредников: вдруг сойдет? Отчего же нет, ведь говорят, теперь можно? И ведь сошло — уже тогда мы, держиморды, их на кол за это не сажали. Пять лет, семь лет — много для белоручки, но, согласитесь, не срок. Работяге, если спьяну трактор в болоте утопит или сенокосилку угробит, больше давали. Так разве ему, пьянице дрянному, кто посочувствует? Разве за него мировая общественность вступится? Подумаешь, трактор ржавый сломал — ему цена три копейки, в утиль пора списать. Неужели за это — жизнь ломать? Разве большая беда случилась? А эти орлы ведь страну порочили, Борис Кириллович, они ведь заигрывали с нашими врагами — с другой империей.

А другая империя — она и не хорошая и не плохая, просто другая. У нее тоже крикунов хватало — в колониях; им ведь повезло колонии не внутри, а снаружи строить. Африканцев, да индусов, да мексиканцев — мы к себе в союзники вербовали; а они — нашу интеллигенцию. И в этом их прозорливость сказалась — они уже тогда поняли, что новый строительный материал — это не рабочие медных рудников из Чили, тех дурачков мы на мыло пустим, а люди с интеллектуальными амбициями. Вы пятой колонной были, Борис Кириллович. Не страшно, не обидно — только нормально. Кому-то же надо пятой колонной быть. И вы старались, вы нам в спину били, вы нас в пропасть толкали, молодцы! Но вы же человек образованный, книжки пишете — вы и понимать должны: вот разрушили империю, из какого материала новую строить начнем? И кроме пятой колонны — ничего и в голову не приходит. Где авангард прикажете взять? Это такой исторический закон, Борис Кириллович: пятая колонна и авангард — одно и то же.

Первый авангард возник потому, что в той ситуации, при строительстве того, былого, мирового порядка, движущей силой мог быть провозглашен только пролетариат. Двигал историю, конечно, на самом деле не он. Но прокламировать его гегемонию было удобно. И фашисты, и марксисты использовали для строительства своих империй один и тот же материал — пролетариат; и в голову никому не пришло спросить: как можно из одного и того же материала строить разные империи? Однако строили. Просто мы, марксисты, объявляли тот материал, из которого строилась фашистская империя, — люмпен-пролетариатом, а они, фашисты, именовали наш материал — деклассированным крестьянством, дескать, пролетариата в России не было. Фактическая правда же, Борис Кириллович, состояла в том, что человек (даже целый класс) — материал непрочный. Вот пролетариат и сносился. И то сказать, попользовались им изрядно: вон какие державы отгрохали. Сносился пролетариат — и мировой порядок, для которого он использовался, сносился тоже. Вещь обычная. Это только министр Микоян при всех властях усидел — но такое бывает редко.

Ситуация в конце века поменялась. И не только в России, не обольщайтесь; ситуация везде поменялась. Теперь для строительства новой империи удобно стало объявить движущей силой истории — интеллигенцию. Она себя, впрочем, двигателем истории давно считала. Ей, интеллигенции, было обидно; ревновала она пролетариат к истории. И пора было интеллигенции выйти на сцену: процесс труда изменился — рабочий класс размылился и перестал быть тем классом, который рассматривали теоретики прошлого. Пролетарии теперь сами интеллигенты, хотят чисто одеваться и подавать нищим. Или — не подавать. Но строить новый порядок из чего-то надо; и можно это делать только из одного-единственного материала — из ущемленных амбиций большого скопления людей, которые наберутся наглости говорить от имени народа. И мы посмотрели вокруг — из чего сегодня строить прикажете? Крестьянская революция уже была; тогда порядок строили руками крестьян. Пролетарская революция была; буржуазная революция тоже была. И тут мы увидели, что интеллигенция во всем мире сформировалась как класс — как готовый к употреблению строительный материал. Сформировались ее амбиции и ее претензии: Буковский ведь не потому рыбакам в Баренцевом море не сочувствует и не потому иракских деточек на защищает, что у него запал правозащитности вышел. А потому он их не защищает, почему рабочий Путиловского завода не защищал кулака. Они ему — чужие, он защищает свой класс: люмпен-интеллигенцию. Так возник во всем мире второй авангард — и он потребовал нового теоретического базиса. Стало быть, надо было обеспечить второе издание авангардной макулатуры, и мы, бюрократы и держиморды, повернулись к вам. И спросили вас: а можете нам снова напечатать свободолюбивых брошюр? Настричь манифестов сумеете? За права интеллигенции хотите бороться? Прорыв в цивилизацию не желаете осуществить? А вы уже наготове стояли — вас и звать особенно громко не пришлось. Дайте нам второе издание авангарда, мы вам задание дали. А вы что же? Сломя голову исполнять бросились. Обеспечили второе издание, и даже перевыполнили план. Мы и ждать не ждали, что изо всех щелей самовыражение полезет; сколько ущемленного народу нашлось! Мы, держиморды, сидели и смотрели: как головотяп Тушинский пыжится переделать Россию в пятьсот дней, как пидорас Снустиков-Гарбо в женской комбинации корячится, как вы, Борис Кириллович, в цивилизацию рветесь. Я, помню, в Биарице на пляже — с Диком Рейли, с сэром Френсисом Гибсоном — взял в руки ваш труд, и мы вашей теорией зачитывались. Френсис спросил тогда: а зачем интеллигенту цивилизация? Понятно, зачем пролетарию цивилизация нужна — улучшить условия труда; а интеллигенту — зачем? Морковку свежую в супермаркете покупать? Так ведь интеллигенту Данте должен быть нужнее. Интеллигент, он цивилизацию с собой носит, ему ее дать нельзя. Но в то время интеллигенция уже осознала себя холуйским классом и стала бороться за свои права. И она, вашими устами, Боря, закричала: хотим в цивилизацию! Дайте достаток, положенный среднему классу! Не пущают, дайте дорваться! Милый Борис Кириллович, когда человек начинает бороться за свои права, это значит, что он понял, что он холуй.

Так-то, Борис Кириллович. Помню, я еще советником у Горбачева работал, в газетах статья — и он мне ее показывает: интервью с художником Литичевским, решил эмигрировать мальчик из страны. Кадры теряем, генсек мне говорит. Посмотри, на что творец жалуется. Беру газету, читаю. Я, говорит мальчик, эмигрирую из России потому, что художники здесь так и не стали средним классом. Эк сказанул! Средним классом он, свободолюбивый творец, хочет быть. Распрекрасно мальчик сказал. Даже мне, старому аппаратчику, так хорошо не выдумать. И интриги никакой плести не пришлось. Вот вы чего хотите, родные интеллигенты, средним классом хотите сделаться. Ну так это мы вам устроим — вы только ротик пошире откройте, встаньте смирненько и делайте, чего велят. А дальше — само пойдет! И пошло, Борис Кириллович. С вашей благословенной помощью пошло. Сперва, во Франции, средний класс к власти рвался, а в дальнейшем все холуйские слои населения хотели, чтобы их определили именно в средний класс. И пролетарии, и крестьянство, и интеллигенция — они ведь как цивилизацию понимают? Править хотят? Законы учреждать? Охранять рубежи? Ни боже мой. Хотим быть средним классом! Вот чего желают творцы и художники. И на Америку потому засматриваются. Там и кормят сносно, и права человека соблюдаются, и ответственности никакой. Средний класс! Да, первый авангард был пролетарским; да, второй авангард стал интеллигентским — и эта разница отражает отличие того общества, которое строили тогда, от общества, которое надо строить сегодня. Первый пролетарский авангард выражает пролетарское (или марксистское) чувство неумного энтузиазма. Второй, интеллигентский, авангард выражает интеллигентское желание достатка и покоя. Конечно, придется поработать, организуя авангардные процессы в обществе, но потом все окупится — так рассуждает интеллигенция, засучив рукава. Интеллигенту придется попотеть — ведь потел же на благо прогресса его предшественник, пролетариат. За это ему, новому двигателю истории, обеспечат покой и умеренный достаток. Красивая цель, Борис Кириллович! Хвалю! Однако и первый авангард, и второй авангард, и разные наборы их желаний — они нужны только для строительства империй, Борис Кириллович. А больше они ни для чего не нужны. Это вам показалось, что цель истории — ваши амбиции. Это вы размечтались. И напрасно.