Учебник рисования - Максим Кантор

Нет, Борис Кириллович, это мы сами разрешили частному капиталу придумывать схемы — как нас дурить, как обманывать государство, как обходить налоги, как сливать деньги в оффшор. Мы сами его таким сделали — а вы с умилением смотрели, как ворюга жиреет, и радовались! И наша российская совесть, интеллигенция наша русская, с удовольствием взирала, как частный капитал дурит государство российское: гляди-ка, какие умницы, и здесь словчили, и тут словчили, одно слово — молодцы. И как ловко закон обошли — не придерешься! Облапошили партийцев, ура! Но это мы ему позволили так делать! Но, если мы сами разрешили, так неужели вы думаете, мы сами так же точно не умеем действовать? Как государство обманывать — это значит можно? А если государство обманет в ответ — теми же самыми методами — это, выходит, уже нельзя? Почему же нельзя? Вам ведь эти методы нравились, не так ли?

— Потому нельзя, — сказал Кузин, — что государство — суть воплощение закона и порядка, и оно не может унизиться до спекуляции и воровства. Вор пребудет вором, и он — дурной пример для общества. Пусть он — вор, так его и накажут за это. Пусть его методы — нечестны, и ловите его, сажайте в тюрьму. Но по закону! Но вы, государство, не вправе ему отвечать тем же и так же. Не воруйте ворованное! А иначе — почему вы называетесь государством, а не другой бандитской шайкой? А если вы просто организовали иную, более мощную бандитскую группировку — тогда, конечно, по праву силы, вы вора и победили, и посадили, и его товар себе присвоили. Если государство — всего-навсего ваша частная фирма, тогда все логично: вы конкурента пустили по миру и забрали его добро. Еще бы вам не победить! Как Дупелю легко раздавить лоточника, так вам ограбить Дупеля — пара пустяков. У вас есть приватизированные армии, суды и полиция — вы не законное государство, но частнопредпринимательское. У вас свои семейные, клановые интересы, и вы давите других собственников по своей прихоти — вам самим потребна нажива. Только не употребляйте слов — государственный интерес. Это частный бандитский интерес. Вы рассуждаете, как частный собственник.

— А вы нас разве не к этому призывали? Помилуйте! Разве это не ваша заветная мечта: видеть в государстве российском — швейцарский кантон? Вас огромное государство пугало, идеология вам опротивела — так сделаем из государственной машины нечто удобное в частном употреблении. Сделаем из государства этакую частную лавочку для регулировки движения на перекрестках! Это же, если не ошибаюсь, чаадаевская мысль заветная — сделать из нашего жестоковыйного отечества высокогорный безответственный курорт. Вы первый мне это присоветовали — и пример показали! Вы мне посоветовали (как частое лицо — частному лицу) сдать в архив вселенскую идеологию и заняться строительством приватного капитала. Для чего, мол, эти кровопускательные утопии, когда можно просто мошну набить и думать о прекрасном? Красивая мысль! Благородное намерение! Я и послушал вас, как не послушать профессора? Вы, Борис Кириллович, разве ратовали за нечто иное? Люди с частными интересами создают партикулярное государство — у которого, в свою очередь, тоже есть свои маленькие частные интересы. Все исполнилось исключительно по вашему рецепту. Вам именно частного преуспеяния и не хватало — за него вы и боролись, его свободой и именовали, его и окрестили цивилизацией. Вам разве общих, всечеловеческих законов хотелось? Общей правды алкали? Как бы не так! Вы поглядите на себя, на своих собратьев по классу!

Поглядите на Аркашку Ситного — нахапал столько, что уж за щекой не помещается, даром что щеки отъел. Скоро из ушей благосостояние полезет! На творцов наших посмотрите, на философов! И разве дело в них! Давно история началась — с идеи защиты прав человека. Оттуда пошло, Борис Кириллович. Помните, как вы боролись? Митинги припоминаете? А за кого боролись интеллигенты, вот вы мне что скажите. Я вам отвечу: за себя, более ни за кого. Себя обслуживали — в общем доме убирать они не собирались.

Луговой остановился, огляделся и, обнаружив беспорядок на столе: чашки, блюдце с крошками кекса, рюмку, бутылку, топор — быстро произвел уборку. Ловко действуя одной рукой, он составил все предметы на поднос, причем топор положил поперек, подхватил поднос и перенес на секретер. Борис Кириллович даже не обратил внимания на то, что остался безоружен. Он сидел, прикрыв глаза. Луговой освободил стол, деловито смахнул крошки кекса, обернулся к собеседнику и продолжал:

— Диссиденты обслуживали сами себя — свои интересы, и только. Нет, разумеется, они мастера были поговорить про народную долю — мол, живет русский мужик в тюрьме народов и томится. Освободим мужика! Разрушим тюрьму народов — и мужик станет демократом! Только дела до этого мужика никому не было. Своих забот у диссидентов хватало: кого посадили в камеру предварительного заключения, кто голодовку объявил, кто в ссылку уехал — и каждому надо внимание оказать, и внимание мира привлечь к этому одинокому страдальцу. И привлекали внимание. Мир о них только и думал. Только вот какая любопытная закономерность, Борис Кириллович, — вся деятельность диссидентов была связана с защитой самих себя и своего узкого круга. Они протестовали против притеснений тех, кто выступал против притеснений тех, кто выступал против — чего? Вот я вас спрашиваю: в самом начале-то было что? Против чего они выступали? Вернее сказать, за что? За что конкретное? Нет, не за то, чтобы Пашу и Машу освободили, это понятно. Но вот, спрашиваю я, была ли какая-то конкретная причина посадки Паши и Маши, кроме той, что они ратовали за свободу самовыражения своих друзей — Вали и Пети? Я хочу понять — самовыражение их в чем заключалось? Забота об угнетенном народе? Полное вранье. Они о народе и знать ничего не знали. И никакой народ — ни русские мужики да бабы, ни узбекские дети на хлопковых полях, ни якуты, что мерзнут в чумах, — здесь ни при чем. Дела до них нашим доблестным диссидентам не было никакого. До народонаселения Российской империи интеллигенции и ее передовому отряду — диссидентам не было никакого дела. То, что творится с народом (ежедневно, ежечасно), то чем народ кормится, и как живет, и как помирает — все это абсолютно никого не интересовало. Что, переживали за труд комбайнеров да шоферюг? Скорбели о тяготах рыбаков в Баренцевом море? Переживали за условия на ткацких фабриках? Сострадали десятичасовому рабочему дню в шахтах Донецкого бассейна? Может быть, предлагали альтернативы организации труда? Изучали экономический процесс, чтобы облегчить проблемы распределения продукта? Волновались за бюджет? Валовой продукт их беспокоил? Осуждали типовое строительство из бетонных блоков? Призывали освоить вахтовый метод работ на крайнем Севере? Куда там! Нет, вы сами скажите мне: может быть, существовал неизвестный мне, державному сатрапу и держиморде, генеральный план увеличения народных доходов, котировки российских предприятий на западных товарных биржах, интервенции отечественной валюты в мировые банки? Они и слов-то таких не слыхивали — и слышать не хотели. И цель у них была одна-единственная — чтобы их заметили и оценили. Доказательства нужны? А они просты, ваша честь: извольте поинтересоваться, где находятся все они теперь, борцы за свободу? А они в отъезде! Драпанули они, Борис Кириллович, драпанули! Орлов в Америке, Амальрик в Америке, и все другие: Твердохлебов, Богораз, Буковский — где они все? Где эти герои, куда эти радетели подевались? Вкушают блага мещанской цивилизации, Борис Кириллович, полными столовыми ложками вкушают. За щеками трещит, уже не лезет — а все вкушают! Значит, они за свободу для самих себя боролись, не так ли? Не за униженных и оскорбленных — поверьте мне, этих самых оскорбленных по России не уменьшилось, а в мире только добавилось — а за себя родимых, за свое сраное самовыражение. Ну так за это и пострадать можно, это не подвиг. А уже находясь там, при кормушке, при прогрессе, при гранте, при фонде — разве диссидентствовали они против тех, кто их кормит? Кто-нибудь из них, тираноборцев, возвысил голос против войны во Вьетнаме? Напалмом деревни поливают, знаете, что такое напалм? Сгорают в нем, Борис Кириллович, заживо. Кожа шипит, лопается, мясо горит. Больно очень. И жгли вьетнамцев напалмом совершенно напрасно — можно сказать, ошибочно жгли, по недосмотру. Отчего же, спрошу я вас, российские диссиденты, непримиримые ко всякой несправедливости, не нашли в себе слов, чтобы сказать: не жгите, дяденьки, живых людей! Да, тут тонкость, конечно — неловко несколько получается. Дяденьки тебе стипендию платят за инакомыслие против России, а ты им — обвинение: бац! Трудное положение. Но не такое трудное, как у чилийских социалистов, которым друзья Америки ногти выдергивают. Гуманисту вообще должно быть непросто — такая уж это собачья роль: правду искать. И наши отечественные диссиденты себе эту роль упростили: они на произвол в России решили реагировать бурно, а на произвол, творимый теми, кто их приютил и деньги заплатил, — не реагировать никак. Разумное решение, взвешенное. Ну, скажем, Бродский, непримиримый такой мужчина, написал что-нибудь этакое, громокипящее? Нет как будто. А отчего же не написал, не знаете? Не в курсе? И Андрей Твердохлебов тоже не написал. И Амальрик не написал, даром что пылкая натура. И Гарик Суперфин, совесть России, наложил печать на уста. Кто-нибудь высказался против бомбардировки Сербии? Мол, не надо бомбить сербов, варварство это! Сейчас голодовку объявлю! За суверенитет Ирака кто-нибудь вступился? Не бомбите страну, которая вам ничего не сделала, не убивайте невинных людей! Не убивайте иракских детей, не надо отрывать им ручки и ножки, не вынесу я их мучений — совесть во мне болит! Выйду вот я на площадь с плакатиком: пощадите иракских деточек — кучерявых таких, глазастеньких. Пожалуйста, добрые демократические дяди, не выкалывайте деточкам глазки, не раскалывайте им головки. Не убивайте их ради вашей западной наживы — нехорошо это! Как, вышли на площади? Да нет, не вышли отчего- то. За делами, знаете ли, не успели — то там правозащитная конференция, то здесь либеральный коллоквиум, везде не поспеешь. Демонстрации на Западе были — но из своих аборигенов, из западных обывателей. А русские диссиденты-то где? Где всечеловеки? Где Анатолий Щаранский, ставший министром государства Израиль? Он, муж совета, отчего голос свой не подал? За Сомали вступились? Нет? А за Руанду пострадали? Миллион народу там вырезали, милый Борис Кириллович, натуральный миллион. И мозги текли, и кровь брызгала. Поехали, может быть, как Альберт Швейцер, с госпитальной миссией? Так ведь не поехали, никто, ни один, извините за выражение, правозащитник не поехал. Он здесь, у нас, в условиях недурных и не экстремальных, уже свое откричал — а там кричать ему резона не было. А отчего же так, милый Борис Кириллович? Не знаете? А не знаете, случайно, почему наша отечественная интеллигенция, что так удачно уплыла от сталинских застенков на философском пароходе, почему она не выступила против Гитлера? Он что, Адольф, милосерднее Кобы оказался? Гиммлер — Берии добрее? Или они так философией были увлечены, что газовых камер не приметили? Не обратили внимания на душегубки — оттого что категорическими императивами увлекались? Не знаете? А я, Борис Кириллович, знаю.