Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Но век прожить беспечно невозможно.

Так прошло еще два дня, а на третий приходилось рождение Чэнь Цзинцзи. Чуньмэй в его честь устроила пир в дальней зале. Веселились всем домом целый день.

– Давно я на пристань не заглядывал, — сказал он на следующее утро Чуньмэй. — Делать мне сегодня нечего, надо съездить в кабачок. И счета пора подвести, и от жары отдохнуть. Я скоро вернусь.

– Возьми паланкин, — посоветовала Чуньмэй. — Легче будет добираться.

Чуньмэй велела двоим солдатам нести паланкин, а слуге Цзяну сопроводить Цзинцзи в кабачок на пристань, однако не станем говорить, как они туда добирались.

Было уже за полдень, когда Цзинцзи вышел из паланкина и проследовал в кабачок. Его встретили приветствиями оба приказчика.

– Как ваше драгоценное здоровье, сударь? Полегчало немного? — спрашивали они Цзинцзи.

– Благодарю вас за заботу, — отвечал он, все мысли которого были заняты Айцзе.

Цзинцзи присел ненадолго и встал.

– Счета пока приготовьте, я приду и проверю, — наказал он и направился во внутрь кабачка, где его встретил вышибала и доложил Ван Шестой.

Хань Айцзе, облокотившись на перила, сверху всматривалась и кистью выводила стихи, чтобы отогнать душевную тоску, когда ей сказали о прибытии Цзинцзи. Она тотчас же, приподняв подол юбки, засеменила своими лотосами-ножками и торопливо спустилась из терема вниз. При встрече с Цзинцзи она и ее мать расплылись в улыбке.

– Дорогой сударь! — воскликнули обе. — Редкий вы у нас гость. Каким ветром вас принесло, какими судьбами!

Цзинцзи приветствовал их поклонами. Они вошли в комнату и сели. Немного погодя Ван Шестая заварила чаю.

– Прошу вас, сударь, пройдемте ко мне в спальню наверх, — пригласила его после чаю Айцзе.

Цзинцзи поднялся в терем. Они резвились, как рыбки, обретшие воду. Казалось, их прилепили друг к дружке, лаком склеили. В задушевной беседе они только и говорили о нежной любви и крепких узах, их связывающих.

Айцзе достала из письменного столика разрисованный цветами лист бумаги и показала его Цзинцзи.

– Это я писала здесь, в тереме, пока ждала тебя, чтобы отогнать тоску, — пояснила она. — Тревожит одно: не оскорбили бы они твой слух.

Цзинцзи принялся читать. Вот какие стихи написала Айцзе:

ВеснаЗолотою форзицией сад пробуждён.Только я неумыта и прячусь от света.Ты ушел, моей нежности нету ответа.Изнываю в ночи и стыжусь себя днём.ЛетоЯ с заоблачной башни гляжу в никуда.Ароматные розы пред нею коврами…Я перила до блеска натру рукавами…Теплый ветер… И только в душе — холода.ОсеньЛотосы вымерзли, вымок весь дом.Ложе — слезами, крылечко — дождем.Сумрак не кончится сутками.Бросил любимый и жутко мне.ЗимаНазло холодам зацвела слива-мэй,Изводит меня и горда и жеманна.Я ставни закрою — пусть станет темней,А зеркало брошу в сугроб. Не желанна!

Цзинцзи прочитал стихи и долго ими громко восторгался.

Немного погодя наверх с поносом поднялась Ван Шестая. Она отодвинула в сторону зеркало и расставила на туалетном столике вино и закуски. Цзинцзи и Айцзе сели рядышком. Айцзе наполнила кубок и обеим руками поднесла Цзинцзи.

– Вы так давно у нас не были, сударь, — говорила она, низко кланяясь. — А я постоянно думала о вас, посылала узнать. Вы были так любезны и помогли нам деньгами, за что мы всей семьей бесконечно вам благодарны.

– Мне нездоровилось, — объяснял он, беря кубок и отвечая поклоном. — Оттого и не смог явиться в назначенный срок. Не обижайся на меня, сестрица. А по случаю встречи и я хочу поднести тебе чарку вина.

Айцзе осушила чарку, и они опять сели рядом. Пир продолжался. Вскоре к ним присоединились Хань Даого и Ван Шестая. Правда, после нескольких чарок, ссылаясь на дела, они удалились вниз, оставив молодых наедине. Те продолжали пировать и за разговорами о долгой разлуке захмелели.

Когда в них пламенем разгорелась страсть, они, как и раньше, отдались безмерным усладам любви. Потом, одевшись и приведя себя в порядок, снова сели за стол. После нескольких чарок у них помутилось в глазах и опять вспыхнуло желание. Молодой любовник настрадался дома. Отдав сердце Айцзе, он давно избегал встреч с женою, а тут вдруг свиделся с возлюбленной, и страстное вожделение, понятно, не давало ему покоя.

Да,

Кого в жизни и смерти связала любовь,Как пятьсот лет назад, стали счастливы вновь.[1]

Цзинцзи был прямо-таки заворожен красавицей Айцзе и через некоторое время опять разделил с нею ложе. Тут он почувствовал во всем теле такую истому, побороть которую оказался не в силах. Отказавшись от обеда, он повалился в постель и заснул.

И надо же было случиться беде!

В кабачок неожиданно пожаловал торговец шелками Хэ. Его угощала внизу Ван Шестая. Пока Хань Даого ходил за съестным и фруктами, купец наслаждался с его женой. Потом к ним за стол сел и Хань Даого.

Близился вечер, когда в кабачок ворвался в дым пьяный Лю Второй по прозвищу Спрут. Рубашка на нем была расстегнута и виднелась багровая грудь.

– Где тут этот заезжий болван Хэ? — заорал он, потрясая кулаками. — Подать его сюда! Я его сейчас угощу.

Приказчики всполошились. Боясь, что он разбудит спавшего наверху Цзинцзи, они поспешно оставили счета и радушно поклонились Спруту.

– К нам никакой Хэ не приходил, брат Лю, — говорили они.

Но Спрут их и слушать не хотел, а прошагал прямо в комнату Хань Даого, сорвал дверную занавеску и увидел купца Хэ, пирующего с Ван Шестой. Зло охватило Спрута.

– Ах, разбойники, сучьи дети! — набросился он на купца. — Стебал я мать вашу! Обыскался. Вот ты где, оказывается! В моем кабачке двумя красотками завладел. Сколько ночей переспал, а где деньги? Два месяца за жилье не платишь, а еще бабу заводишь?

– Не сердись на меня, брат, — успокаивал его купец Хэ, поспешно вставая из-за стола. — Я сейчас уйду.

– Уйдешь, говоришь, ебарь собачий! — заорал Спрут и одним ударом засветил ему под глазом фонарь.

Купец бросился наутек. Тогда Спрут ногой опрокинул пиршественный стол. Зазвенела осколками рухнувшая на пол посуда.

– Откуда тебя принесло, негодяй? — закричала на него Ван Шестая. — Врывается в женские покои и учиняет погром. Чтоб тебе сгинуть на этом самом месте, разбойник! Я ведь тоже не робкого десятка!

Спрут Лю пнул Ван Шестую ногой, и она упала навзничь.

– Да ебал я мать твою, шлюха! — ругался Спрут. — А ты кто такая есть — без роду, без племени! Тайное логово тут устроила. А кто за тебя у его превосходительства разрешение брать будет, кто, я тебя спрашиваю? И чтоб я дал тебе у меня в кабачке богатых обирать, да? Не выйдет! Убирайся отсюда! Не то кулаков у меня отведаешь.

– Да откуда тебя, негодяя, сюда принесло? — не унималась Ван. — Я близких лишилась, а ты смеешь оскорблять меня, женщину? Погубить решил, да?

Ван упала на пол и залилась слезами.

– Я тебе все кишки выпущу шлюха! — ругался Спрут. — Ишь расшумелась. Его превосходительства, должно быть, не знаешь.

На шум в кабачок сбежались соседи и прохожие. Собралась целая толпа, плотным кольцом окружившая Спрута и Ван Шестую.

– Госпожа Хань, — обратился один из стоявших в стороне, — вы тут недавно. Должно быть, не знаете, что перед вами Лю Второй по прозвищу Спрут. А доводится он шурином Чжан Шэну, доверенному его превосходительства господина начальника гарнизона. Он мастер избивать певичек, первый разоритель заезжих гостей. Уступи ему, а то горя не оберешься. Тут ни один не смеет ему перечить.

– Небось, найдется и на него управа, — проговорила Ван. — С какой стати спускать негодяю!

Рассвирепевшего Спрута и так и эдак уговаривали приказчики Лу Бинъи и Толстяк Се, пока он, наконец, не ушел из кабачка. А Чэнь Цзинцзи спал тем временем в тереме. Когда до него снизу донесся грохот и шум, он вскочил с постели. Вечерело.

– Что там за крики? — спросил он у Хань Даого, но того не было видно.

Тут по лестнице вбежала вся всклоченная и растерзанная Ван Шестая.

– Дело-то какое! — начала она. — Заявился негодяй, разыскивает какого-то посетителя и ни с того ни с сего набрасывается на меня с пинками. Шурин, говорят, Чжан Шэна, Спрут по кличке. Я его отругала — ушел. Сколько посуды перебил! — говорила она с причитаниями и слезами.

Цзинцзи позвал приказчиков спросить в чем дело. Оба они стояли перед ним, поглядывая друг на друга исподлобья.

– Это шурин Чжан Шэна приходил, — сказал, наконец, более разговорчивый Лу Бинъи. — Господина Хэ искал. Два месяца, говорит, за жилье ему не платили. И за ночлег требовал. А когда узнал, что господин Хэ в комнате пирует, сорвал занавес и полез с кулаками. Гость с испугу убежал. Тогда он на госпожу Хань набросился, ногами стал пинать. Шум поднял такой, что народ с улицы сбежался.

Было уже поздно вмешиваться, и Цзинцзи наказал приказчикам выпроводить посторонних.