Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Проем вывел вранна на большую открытую площадку, которая некогда, судя по всему, служила пристанью, а теперь только остатки снастей и перекладин да осколки разбитой посуды напоминали о ее прежнем назначении. Доски площадки рассохлись от старости, и сквозь щели была видна грязная вода канала.

Тиамак аккуратно прошел по колеблющемуся настилу к двери на другой стороне канала и вышел на новую улицу. Крики огненных танцоров затихали, становясь все злее по мере того, как он удалялся.

Для вранна Тиамак неплохо знал город, но даже коренные жители Кванитупула признавали, что в нем легко заблудиться. Строения редко служили подолгу. Те, которым удавалось продержаться одно-два столетия, десятки раз изменяли свою внешность — морской воздух и вода разрушительно действовали на сваи и краску. Ничто не оставалось неизменным в Кванитупуле.

Пройдя еще немного, Тиамак начал узнавать знакомые места — шаткий шпиль полуразрушенной церкви святой Риаппы, яркую, но облупившуюся краску на куполе рынка. Он почти успокоился и снова принялся обдумывать свои проблемы. Итак, теперь он в западне, в чужом городе. Если он хочет как-то зарабатывать себе на жизнь, ему придется предложить свои услуги в качестве писаря и переводчика. Это означало бы жизнь у самого рынка, потому что сделки, при которых потребовалась бы помощь Тиамака, не терпели дневного света. Если он не будет работать, то должен положиться на благотворительность герцога Изгримнура. Тиамак не хотел дальше пользоваться гостеприимством болтливой Чаристры и даже предложил герцогу переехать поближе к рынку, чтобы он, Тиамак, мог по крайней мере зарабатывать деньги, пока Изгримнур нянчится с этим идиотом привратником. Но старый риммер был непреклонен. Он считал, что была какая-то причина, по которой Диниван просил их ждать в «Чаше Пелиппы», хотя и сам понятия не имел, что это за причина. Поэтому, хотя Изгримнуру трактирщица нравилась никак не больше, чем Тиамаку, он переезжать никуда не собирался.

Кроме того, Тиамак никак не мог понять, стал ли он теперь действительным членом Ордена Манускрипта. Он был избран, но все носители свитка, которых он знал, умерли, а о прочих он ничего не слышал вот уже много месяцев. Он не знал, что ему теперь делать и у кого он мог бы спросить об этом.

Наконец, последней, но не менее важной проблемой было то, что ему снились плохие сны, вернее сказать, не плохие, а странные. В течение нескольких недель в каждом сне его преследовал призрак. Гнался ли за ним крокодил, у которого в каждом из тысячи зубов было по глазу, ел ли он великолепное блюдо из крабов вместе со своими воскресшими родителями — за всем этим молча наблюдал призрак ребенка, маленькой темноволосой девочки из сухоземельцев. Девочка никогда ни во что не вмешивалась, независимо от того, страшным или приятным был сон, и каким-то образом казалась даже менее реальной, чем все остальное. Если бы не ее постоянное присутствие во всех снах, Тиамак попросту забыл бы о ней. В последнее время с каждым новым появлением она становилась все призрачнее, словно растворяясь во мраке сна, так и не сказав того, что хотела.

Тиамак поднял глаза и увидел баржевый док, мимо которого уже проходил в этот день. Хорошо. Теперь он снова в знакомых местах.

Таким образом, есть еще одна загадка — что или кто была эта молчаливая девочка? Он пытался вспомнить то, что говорил ему Моргенс о Дороге снов, но никакого объяснения в голову не приходило. Может быть, девочку послала из страны мертвых его покойная мать, чтобы наказать его за предательство?

— Болотный человек!

Тиамак резко повернулся и увидел троих огненных танцоров, стоявших на дороге в нескольких шагах от него. На этот раз между ними не было канала.

Главарь выступил вперед. Его белое одеяние было выпачкано грязью и смолой, а горящие глаза казались еще более страшными, чем раньше.

— Ты не очень быстро ходишь, болотный человек. — Он усмехнулся, обнажая кривые зубы. — Кто-то повредил тебе ногу? Как следует повредил?

Тиамак отступил назад. Троица дождалась, пока он отойдет, и снова стала приближаться. Ясно было, что уйти ему не дадут. Тиамак опустил руку на рукоятку ножа. Глаза вожака расширились, как будто ему предложили новую, еще более интересную игру.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я вам ничего не сделал, — сказал Тиамак.

Огненный танцор расхохотался, широко раскрывая рот:

— Он скоро придет. Тебе не убежать от него.

— Неужели Король Бурь посылает вас приставать к безобидным прохожим? — Тиамак старался говорить убедительно. — Не могу поверить, что эта тварь пала так низко! — Он осторожно вытащил нож из ножен.

Вожак обернулся к своим спутникам:

— Неплохо болтает для болотного человека? — и снова обратился к Тиамаку: — Господин хочет видеть тех, кто здоров и силен. Слабым будет плохо.

Тиамак стал отступать, надеясь дойти до места, где можно было бы найти помощь — в этом районе Кванитупула скорее всего тщетная надежда, — или хотя бы туда, где он мог бы прислониться спиной к стене, чтобы его не могли окружить. Он молил Тех, Кто Наблюдают и Творят, чтобы они не дали ему споткнуться. Можно было бы одной рукой нащупывать путь, но она могла пригодиться, чтобы отразить первый удар, давая возможность ударить ножом.

Огненные танцоры шли за ним. Их лица, как морды крокодилов, были лишены всякого выражения. Вообще, рассуждал Тиамак, стараясь как-то подбодрить себя, он же сражался с крокодилом — и выжил. Эти звери отличались только тем, пожалуй, что крокодил в конце концов съел бы его, а они готовы убить его просто для своего удовольствия или ради извращенной идеи о воле Короля Бурь. Даже отчаянно надеясь найти выход из танца смерти, который исполняли его преследователи, Тиамак не мог не удивиться тому, что имя из полузабытой северной легенды оказалось на устах уличных хулиганов в Кванитупуле. Действительно, многое изменилось с тех пор, как он покинул болота.

— Осторожно, парень. — Один из огненных танцоров смотрел куда-то за спину Тиамака. — Упадешь и утонешь!

Вздрогнув, Тиамак обернулся, ожидая увидеть неогражденный канал, и тут же понял, что его обманули, — на самом деле он стоял в конце короткой аллеи. Вранн резко повернулся к преследователям и успел как раз вовремя, чтобы увернуться от удара тяжелой дубинки с металлическим наконечником. Удар пришелся по деревянной стене. Во все стороны полетели щепки.

Тиамак выхватил нож и рубанул по руке, державшей дубинку, но только порвал рукав белого одеяния. Два огненных танцора, один из которых с издевкой тряс разорванным рукавом, медленно обходили его с двух сторон, спереди надвигался вожак. Тиамак свернул в аллею, держа нож наготове и стараясь удерживать всех троих на расстоянии. Вожак снова засмеялся и вытащил из-под белого балахона свою дубинку. Глаза его сияли зловещим ликованием.

Танцор слева внезапно тихо вскрикнул и исчез в одном из проемов. Тиамак подумал, что он будет стоять на страже, пока его дружки не покончат со своей жертвой. Мгновением позже появилась дубина исчезнувшего, но уже без хозяина. Она пролетела через аллею, ударив танцора справа от Тиамака и отбросив его к стене. Красный след остался на дощатой обшивке, и танцор скорчился безжизненным комком белой одежды. Пока бритоголовый вожак растерянно озирался, в аллее появилась высокая фигура. Вновь пришедший схватил вожака за шиворот и отбросил к ограде, которая тут же разлетелась на мелкие кусочки, словно в нее попал камень, выпущенный из катапульты. Обмякшее тело прокатилось по мостовой и свалилось в маслянистую воду канала.

Тиамак обнаружил, что его охватил озноб страха и возбуждения. Он поднял голову и увидел доброе, немного смущенное лицо Чеалио, привратника.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Камарис. Герцог говорил, что это Камарис, промелькнуло в голове Тиамака. Рыцарь, присягавший… присягавший… защищать невинных.

Старик опустил руку на плечо Тиамака и вывел его из аллеи.

В эту ночь вранну снились фигуры, закутанные в белые саваны, с горящими колесами вместо глаз. Они шли к нему по воде, медленно размахивая руками. Сам он барахтался в одном из протоков Вранна, отчаянно пытаясь спастись, но что-то держало его за ногу. Чем ожесточеннее он боролся, тем труднее ему было оставаться на поверхности.