Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота - Жан Маркаль

Что ж, такое объяснение действий епископа вполне логично. Действительно, все могло быть именно так. Но тогда почему был выбран именно Соньер, а не кто-либо иной? В ответ на это могут пояснить, что монсеньор Бийар тоже выполнял чьи-то приказания. Но чьи это были приказы, архиепископа или самого Ватикана? В некоторых гениальных, но сумбурных теориях мелькает предположение, что епископ действовал от имени таинственного братства, которое держало под контролем все действия Соньера. Однако нет нужды прибегать к такому «таинственному» объяснению. Вполне возможно, что церковное начальство действительно могло заинтересоваться документами, имеющими прямое или косвенное отношение к Церкви, которая бы с радостью отделалась от них или упрятала бы их в надежное место: на свете есть такие вещи, о которых лучше молчать. Во всяком случае, эта приемлемая гипотеза не отбрасывает тени на добропорядочность, чистосердечие и христианское рвение епископа. Равным образом она не очерняет и его подчиненного, аббата Соньера. Таким образом, желая вознаградить аббата за успешно выполненную миссию, епископ предоставляет ему право действовать по его усмотрению, поэтому он закрывает глаза как на архитектурные «излишества» Ж. Маркаль Соньера (в том числе и на внутреннее убранство храма), так и на его финансовую деятельность.

Действительно, монсеньор Бийар всегда предоставлял Соньеру известную свободу действий. Возможно, епископ был сильно удивлен, увидев столь странное оформление храма Ренн-ле-Шато, но он тем не менее ничем не выказал своих чувств: вероятно, в вычурном внутреннем убранстве храма он увидел лишь желание Соньера выделиться из общей массы, сделать свою церковь отличной от тех, какие можно было увидеть в других приходах. Не более того. Присутствие дьявола в храме ничуть не смутило епископа, поскольку эта статуя не содержала в себе никаких еретических намеков — действительно, дьявол подвергнут тяжелому испытанию: он поддерживает кропильницу. Можно лишь спросить себя, за что епископ мог бы упрекнуть Соньера. Если бы монсеньор Бийар обладал артистическим чутьем, тогда упреки были бы заслуженными. Но, кто знает, быть может, эстетические вкусы епископа были схожими со вкусами кюре?

Аргумент, согласно которому Бийар доверил Соньеру некую миссию по заданию таинственного братства, опирается на тот факт, что с появления во главе диоцеза монсеньора Босежура положение Соньера сильно изменилось, он оказался на скамье подсудимых. Отсюда следует, что монсеньор Босежур не был осведомлен о сделке своего предшественника с кюре Ренн-ле-Шато. Однако не стоит забывать того, что в последние годы своего правления монсеньор Бийар многое пустил на самотек, поэтому его последователь всего лишь хотел привести все в порядок. Без сомнения, он был шокирован, увидев скромного деревенского священнослужителя, щеголяющего неслыханным богатством. Священник диоцеза обязан подчиняться своему епископу даже в том случае, если у него есть способности, освобождающие его от церковного права.

Итак, образ действий монсеньора Бийара, как и монсеньора Босежура, кажется вполне логичным. Пожалуй, не стоит обвинять монсеньора Бийара в том, что он согласился вступить в какую-то странную игру: тому нет ни единого доказательства, как и не существует доказательств того, что епископ был членом какого-то таинственного братства, которое всегда держалось в тени. Если Соньер вернул своему начальнику документы, найденные им в храме (поскольку он действительно что-то нашел), то он всего лишь выполнял свой долг священника. И если монсеньор Бийар спрятал эти документы, то он всего лишь выполнял свой долг прелата. Все остальное — пустые домыслы.

Вряд ли кто-либо станет отрицать, что между аббатом Соньером и его старшим коллегой были дружеские отношения, основанные на взаимном уважении. Тем не менее в дальнейшем этот факт подвергся различного рода интерпретациям, допускающим в отношения двух служителей культа «третьего лишнего»: загадочное секретное общество, якобы руководившее действиями и поисками Соньера при помощи «надсмотрщика» и «подстрекателя» аббата Буде, состоявшего в этом братстве. Причиной такого утверждения стали два факта, один из которых неопровержим, но другой нуждается в дополнительной проверке. Речь идет об археологических и лингвистических исследованиях аббата Буде, вошедших в его книгу «Истинный кельтский язык», а также о странной записи в расходной книге аббата. Что касается первого факта, он неоспорим: действительно, на протяжении всей жизни кюре Ренн-ле-Бен интересовался историей родного края и занимался археологическими исследованиями. Это была его страсть — страсть любителя, но не профессионала. К несчастью для себя и для всех окружающих, он написал и, увы, опубликовал ошеломляющее своей наивностью, огрехами и неточностями произведение «Истинный кельтский язык». Оплошности и ошибки, допущенные этим «любителем», столь велики, что поневоле начинаешь задумываться: уж не написана ли эта книга на тайном «птичьем языке», если воспользоваться излюбленным выражением эзотериков.

Второй аргумент в поддержку руководящей роли Буде более весомый — при условии, конечно, что этот факт достоверен (поэтому будет правильнее, если читатель поставит дальнейшее сообщение в условное наклонение). Действительно, в расходной книге аббата Буде указано, что в период с 1885 по 1901 год кюре Ренн-ле-Бен перечислил на имя Мари Денарно баснословную денежную сумму, в общем счете равную 3 679 431 франку золотом… Такое богатство мгновенно сводит на нет все утверждения о том, что аббат Соньер разбогател при помощи найденных им сокровищ или в результате неправомерных денежных махинаций с суммами, полученными за мессы. Но тогда в чем причина такой милости? Для какой тайной миссии была предназначена эта сногсшибательная сумма? Такой факт, разумеется, легко может подтвердить предположение о воздействии на Соньера невидимого, но очень действенного тайного братства, стоящего за спиной аббата Буде. Хотя бы потому, что столь значительная денежная сумма не могла поступить на имя Мари Денарно ни из кармана бедного деревенского кюре, ни из приходской кассы. Иными словами, это лишь подбавляет масла в огонь «страстей по Соньеру».

Но, к сожалению, информация о записи в расходной книге поступила из источника по имени Пьер Плантар де Сен-Клер: он упомянул об этих счетах в предисловии к «Истинному кельтскому языку», переизданному в 1978 году.[63] Дело в том, что вышеупомянутый Пьер Плантар является если не создателем, то, по меньшей мере, инициатором создания «мифа о Соньере», зародившегося в 1956 году. Его утверждениям сложно поверить на слово, тем более что бумаги аббата Буде всегда хранились в Акса, в семейном архиве священника, но никто до сего момента так и не смог подтвердить подлинность этих довольно-таки странных «даров на имя Мари Денарно». Все это, безусловно, наталкивает на размышления.

Анри Буде родился в Кийане 16 ноября 1837 года. Живой и острый ум мальчика, подмеченный викарием Кийана, послужил ему пропуском в семинарию Каркасона. Анри превосходно учился, получил право преподавать английский, был посвящен в сан и работал в двух приходах, после чего в 1872 году его назначили кюре Ренн-ле-Бен. В этом приходе он оставался вплоть до 1914 года, впоследствии, выйдя на пенсию, он переехал в Акса к своему брату-нотариусу. Аббат Буде вел простой и спокойный образ жизни, прихожане вспоминали о нем как о хорошем священнике, который, несмотря на любовь к археологии и лингвистике, никогда не пренебрегал своими обязанностями. Своим научным увлечениям он посвящал лишь свободное время (а его, надо сказать, хватало в деревенском приходе!). Его связь с семьей, сестрой и матерью, никогда не прерывалась. Он не был задействован в каких-либо скандальных или таинственных историях. Конечно, «аббат Буде был не так беден, как хотелось бы думать… Он был выходцем из маленькой буржуазной семьи. Его младший брат Эдмон Буде[64] служил нотариусом в Акса (департамент Од). Некоторые исследованные мной документы (ими в нынешнее время владеет один из его внучатых племянников) подтверждают, что аббат Буде получал значительный доход с земель, являвшихся общей собственностью аббата и его сестры».[65]

Но раз жизнь аббата Анри Буде настолько проста и безупречна, ее стоит «малость подсолить и поперчить», пускай даже ценой невероятной подтасовки фактов. Видимо, именно так решили изобретатели «мифа о Соньере», вытащив из тьмы забвения некоего аббата Куртоли и заставив его высказаться на страницах сборника «Гравированные камни Лангедока» некоего Эжена Стублейна, местного ученого конца XIX века и видного археолога. От себя лишь добавлю, что в предыдущем предложении следовало бы по меньшей мере два раза поставить штамп «лжесвидетельство»: дело в том, что аббат Куртоли никогда не писал предисловия к книге Эжена Стублейна, а Эжен Стублейн в свою очередь никогда не писал такой книги. Действительно, в ранней юности Жозеф Куртоли был знаком и с Анри Буде, и с Беранже Соньером. Это был добросовестный честный священник, оставшийся в памяти как большой оригинал и неутомимый исследователь. Его тихая безукоризненная жизнь подошла к концу в 1964 году, в возрасте семидесяти одного года священник тихо скончался в родной деревушке неподалеку от Лиму. Но вот что действительно любопытно: в 1966 году, спустя два года после собственной смерти, аббат Куртоли умудрился написать предисловие к «Гравированным камням Лангедока» псевдо-Стублейна! Более того, предисловие наполнено таким неимоверным вздором, что я не удержусь от желания привести несколько примеров. «В 1908 году я провел два месяца в гостях у Соньера в Ренн-ле-Шато, мне было тогда почти восемнадцать лет. Ренн-ле-Шато — восхитительное, но продуваемое насквозь местечко. Соньер обращал на себя внимание с первого взгляда. С его помощью я нарисовал маленькую картину в церкви Ренн-ле-Шато…»[66] Затем он переходит к аббату Буде: «Аббат Буде — о, это целая история! Он покинул Ренн-ле-Бен в мае 1914 года, потому что у него были какие-то неприятности с епископством…[67] Его рукописи были уничтожены у него на глазах, а книга „Лазарь“ даже сожжена.[68] В мае 1914 года на место кюре Ренн-ле-Бен был назначен аббат Ресканьер, миссионер из епархии, попытавшийся прояснить темные стороны „дела Буде — Соньера“, но в понедельник, 1 февраля 1915 года, где-то во втором часу ночи, к нему пришли два человека, не оставившие после себя никаких следов. Утром аббата нашли мертвым, он был одет и лежал на полу. Причина его смерти до сих пор остается тайной».[69]