Новый центр - Йохен Шимманг

Снаружи шла предвыборная борьба. Еще пять недель, а потом — голосование в новый парламент. Разумеется, выборы проходили под надзором Интернациональной комиссии, обстоятельство, которое с определенных сторон подвергалось резкой критике. «Суверенитет из вторых рук» — гласил заголовок большой редакционной статьи в газете «Юнге Штимме»[83], основанной полгода назад. Автор подробно цитировал Кольберга, который культивировал тему суверенитета как собственную теоретическую нишу. Но уже сейчас было ясно, что в результате выборов в парламенте будут заседать как минимум семь партий и что правительство придется формировать самое меньшее из трех, предположительно под руководством эколибералов. Ясно было также, что Интернациональная комиссия после выборов хотя и существенно сократит свое присутствие, но оставшийся в городе штаб будет, как и прежде, вторым правительством. По этому поводу в статье из «Юнге Штимме» тоже высказывалось негодование. Я считал, что это нормально. Нормально ли? Нет, похоже, мне это было безразлично.

С тех пор как Элинор раскрыла передо мной пространство возможного и таким образом фактически предложила мне потенциального отца, мои мысли все время возвращались к этой теме. Посреди дневных забот, когда я расставлял по местам возвращенные книги или выдавал бледному пятнадцатилетнему подростку «Дом на Эльбе» Маргареты Мюленбек, передо мной постоянно всплывал образ Грегора Корфа, портрета которого у меня не было. В начале мая, за две недели до выборов, я все-таки решился и написал матери, попросив ее просто описать на словах, как выглядел тот гастролер, тот мошенник, с которым она в июне 1993 года провела ночь в маленькой борнхаймской квартире. Я спросил также, не слышала ли она позже хоть что-нибудь о некоем Грегоре Корфе, а может быть, читала или видела его по телевизору, и объяснил, почему меня это интересует. Ответ пришел через пять дней, вместе с пачкой фотографий, изображающих ее дом на Боденском озере. О Грегоре Корфе она никогда ничего не слышала; роман «Заговор Сони» был ей неизвестен. «У меня тогда было мало времени для чтения, — писала она, — приходилось заботиться о тебе и о себе. Конечно, вполне возможно, что это был он».

Этот ответ устраивал меня даже больше, чем я ожидал, потому что он сохранил полную неопределенность. Я был бы разочарован, если бы мать написала мне, мол, да, это был он, потому что мои едва начавшиеся поиски тут же бы и закончились. Такое же разочарование я испытал бы, если бы мать написала мне: нет, это был не Грегор Корф, я тоже читала тогда эту книгу, было бы здорово, если бы это был он. А так я мог идти по следу и вживаться в тот мир фантазии, который распахнула передо мной Элинор, причем мог относительно безопасно существовать в нем, ибо я точно знал, что Грегор Корф умер в октябре 2018 года и похоронен на кладбище Монпарнас. Это было одно из девяти сообщений, которые мне удалось выудить из Сети, набрав ключевые слова: «Грегор Корф Заговор Сони Бонн Париж». Так или иначе, совершенно невозможно было узнать, кто организовал ему место на столь знаменитом кладбище, если учесть, что в конце жизни он влачил довольно бедное существование. Во всяком случае, мне не придется представать перед ним лично, если он окажется моим отцом. Я всегда терпеть не мог романы, в которых кто-то ищет своего отца, потом действительно находит и в возрасте двадцати или тридцати лет впервые предстает перед ним, и тогда начинаются все эти истории с отчужденностью, разные сложности, чувство вины, ошибки, а иногда прощение, примирение, и в любом случае — много слез. Такого я не хотел; мои поиски отца, убедил я себя, должны остаться игрой.

Мой отец был существом скорее нежным и трепетным, писала мне мать, не слишком высокого роста, очень стройный для своего возраста (сорок с небольшим, по моим оценкам), слегка сутулые плечи, брюнет, узкое лицо, цвет глаз она уже не помнит. Больше ей вообще рассказать нечего, потому что от знакомства до расставания она провела с ним не более двенадцати часов, из них по меньшей мере шесть проспала. Ах да, в тот июньский вечер на нем был светлый льняной костюм свободного покроя, он в нем почти тонул. Такая тогда была мода.

В тот день, когда я получил это письмо, — я так давно не получал никаких писем, а то, которое я сам написал пять дней назад, было первым моим письмом за три года, — в тот самый день был арестован Генерал, около пяти вечера, вместе со своими ближайшими соратниками, во втором дворе доходного дома на Мартин-Лютерштрассе, недалеко от новой резиденции правительства возле бывшей Шенебергской ратуши. Об этой его квартире было известно на протяжении нескольких месяцев. Генерал жил там вместе с тремя ближайшими сподвижниками: «типичная мужская рабочая группа», иронизировала позже Элинор. Спецслужбы — тут тоже не сразу установилось взаимопонимание между отечественными и международными представителями — потратили уйму времени, чтобы убедиться в том, что эта квартира не является одновременно складом оружия. У этих четверых было только их личное оружие, пистолеты старой доброй системы «Вальтер». Все трое сподвижников Генерала были лет на пятнадцать-двадцать моложе его. Именно эта квартира рассматривалась как координационный штаб для восстановления прежней власти; однако о том, как этого добиться, не было никаких конкретных представлений, а после того, как была раскрыта сеть частных такси и таким образом исчез главный источник финансовой поддержки, дело вообще замерло. За Генералом и его сообщниками установили постоянную слежку и наблюдали, как они наведываются к своим «отрядам», располагавшимся в пяти опорных пунктах внутри города. Сколь-нибудь значимой базы заговорщиков за пределами столицы никогда не существовало. «Это были никакие не партизаны, — сказал позже один эксперт, — а скорее так называемые десперадос — одиночные бойцы, которые прячутся в джунглях и понятия не имеют, что война давно закончилась».

Операцию осуществляли после обеда, в часы всеобщей расслабленности. Генерал прилег вздремнуть. Все трое сподвижников сидели в гостиной и смотрели кино. Пока не было возможности ринуться в атаку, чтобы отвоевать власть, в настроениях всего квартета доминировала скука. Оперативная группа в составе двенадцати мужчин и четырех женщин из подразделения специального назначения столичной полиции, а также из миротворческого отряда подобралась ко входу в подъезд через второй двор позади дома, где еще несколько недель назад без особого шума было снято подвальное помещение. Дверь отомкнули с помощью устройства «Portas 1/6», что заняло не более секунды. Троица в гостиной и сообразить не успела, что это к ним нагрянули неожиданные гости, как все уже были схвачены. Чтобы арестовать Генерала, пришлось его разбудить, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что происходит. Со слов одного из участников операции, он выглядел стариком, гораздо старше своих шестидесяти лет.

Одновременно были окружены все пять опорных пунктов с личным составом — в общей сложности три тысячи человек. Несмотря на численное превосходство полиции и четкое исполнение плана операции, завязались короткие бои, в ходе которых несколько человек были ранены и пятеро серо-зеленых убиты; еще двое застрелились.

«Призрак прошлого изгнан прочь» — этот лейтмотив переполнял в последующие дни почти все СМИ, кроме тех, кто почти неприкрыто оплакивал старый режим, вроде «Юнге Штимме». Неоднократно звучал вопрос, не связан ли день операции с предстоящими выборами и не следовало ли провести ее полгода назад. Разумеется, эти предположения яростно оспаривались как временным правительством, так и Интернациональной комиссией. Сэр Джордж Теннант лично выступил с официальным заявлением, в котором подчеркнул, что все операции такого рода готовятся очень основательно и выбирается момент, когда удастся избежать масштабного кровопролития, что, собственно, и было сделано. Видя его на экране телевизора, в голубом костюме, черной рубашке и скромном гладком галстуке в тон костюма, несколько рассеянного, глядящего все время куда-то мимо камер, я подумал, что он выглядит как человек, который уже упаковал свои чемоданы и скоро нас покинет.

А потом произошло нечто ошеломляющее и вызвавшее у меня в первый момент чувство стыда. Когда Теннант объявил, что покидает свой пост, я вдруг заплакал. Безо всякой осторожности, без всхлипов и шмыганий, я просто-напросто взвыл, потом ручьем потекли слезы, и я скулил еще целую минуту. Если кто-то случайно проходил мимо моей квартиры, мог все хорошо расслышать, потому что в тот майский вечер, вернувшись домой часов в семь, я распахнул все окна. Я выплакался до полного изнеможения, потом секунду колебался, не отказаться ли мне от запланированного ужина в «plaiser’e» с Торстеном Теделем, который был намечен на половину восьмого. Потом я все-таки решил, что сейчас мне лучше не оставаться одному, и пошел ужинать.