Быть драконом - Андрей Стерхов

Помимо того, я в поте лица зарабатываю средства на жизнь, а Ашгарр ведёт хозяйство. Спускаемся мы с ним в бункер редко, только тогда, когда нужно пополнить провиант. А ещё тогда, когда Вуанг вспоминает, что в мире помимо службы есть ещё и солнце, и требует для себя выходной. В такие дни кто-то из нас двоих подменяет воина, а второй бродит с ним по городу. Одного его отпускать нельзя — чуть что, сразу лезет в драку, а в драке он страшен, себя не помнит.

А всё оттого, что Вуанг относится к людям с подозрением. Он изначально считает всякого человека дурным и только потом, по ходу дела, разбирается, достоин ли этот человек уважения.

Ашгарр, напротив, будучи романтиком, относится к людям благожелательно. Мне иногда кажется, что он считает людей драконами, позабывшими, что они драконы. Всякого нового человека он склонен считать априори хорошим, и авансом наделяет благородными качествами. Оттого-то так часто и разочаровывается.

Ну а я, нагон Хонгль, отношусь к людям так, как сами люди относятся к душевнобольным, — со смесью сочувствия, снисхождения и настороженности. Присматриваясь к новому человеку, я стараюсь понять, кто передо мной — безобидный божий одуванчик, просто слабонервный или буйно помешанный. С бешенными и клиническими идиотами не вожусь, а с остальными веду себя ровно: к их недостаткам подхожу с пониманием, а к достоинствам — с уважением. Относись я по-другому, не смог бы с ними ужиться. А если бы не смог ужиться, не смог бы с ними работать. А если бы не смог работать, тогда бы дракон Вуанг-Ашгарр-Хонгль сдох бы с голоду. Просто-напросто сдох. Натуральным образом.

И это не шутка, это суровая реальность.

Дело в том, что за охрану Вещи Без Названия нам не платят, поэтому хочешь, не хочешь, а работать нужно, причём не только за себя, но ещё за двоих. Такие вот пироги с курагой.

То, что мы не берём с Большого Совета ни копейки, вовсе не означает того, что служим задарма. Просто мы выторговали нечто большее, чем деньги, и это «нечто большее» называется красивым словом «независимость». Это факт: возложив на себя исполнения долга по охране Вещи, драконы раз и навсегда вывели себя из-под компетенции Советов. И Чёрного — Великого круга пятиконечного трона. И Белого — Большого собрания несущих Дар во благо. И Великого — Предельного съезда сыновей седьмого сына. Ни один из этих Советов нам больше не указ. С той самой секунды как наблюдатель от драконов Хмонг-Зойкуц-Эрль, пресветлый примиритель Ойкм и претёмный усмиритель Жан Калишер одновременно произнесли «Да будет так», драконы (не только Стражи — все) стали абсолютно свободными в плане реализации своих магических талантов.

Вообще-то, положа руку на сердце, мы и раньше не особо подчинялись Советам, точнее сказать, совсем не подчинялись, но постоянно ощущали с их стороны жёсткий прессинг. Нам то и дело говорили: «Да, господа, любезные, вы не люди, вы драконы, но вы маги, причём поголовно, так что будьте любезны». И предъявляли разумные аргументы, почему должно поступать так, а не иначе. Мы же в ответ упрямо заявляли: «Да мы маги, но мы не люди, так что отвалите от нас со своим общим аршином». И, не желая быть ручными, жили по своим правилам, без какой либо оглядки на мнение регуляторов колдовского мира.

Ни к чему хорошему такое положение дел не приводило. Излишняя подозрительность со стороны магов-людей выливалась в постоянные инсинуации. Когда по частной инициативе, когда реализуя решения своих собраний, но они постоянно чинили нам всяческие козни. Ну и за нами, конечно, не ржавело. И тянулось вся эта бодяга веками. Но теперь-то — слава, Силе! — все вопросы на этот счёт сняты. В этом и заключается наш гешефт, бакшиш и форшмак.

Пока я принимал душ, Ашгарр зажарил десяток яиц на сале и по-мужски крупными ломтями порубил в салат огурцы-помидоры.

— Водки дай, — попросил я, когда он выставил сковороду на стол. — Или, знаешь, лучше горилки. Она под шкварки лучше ляжет.

— Сегодня, между прочим, и часа не проходило, чтобы ты не поддал, — выразил мне своё фи Ашгарр.

— Ты что мне мама? — возмутился я.

Он напомнил:

— Я тебе не мама. Я тебе ты. А ты мне я.

— И что с того?

— Да ничего, просто в Ночь Полёта у нас одна печень на всех.

— Не ной, я почищусь маслом росторопши.

Ашгарр ехидно хмыкнул, но бутылку из бара всё-таки вытащил. Почему-то — рома.

— Отчего так затейливо? — удивился я. — Не слишком ли эклектично — ром и жаренное сало?

— Я говорю тебе: Сибирь и этот иней где-то инде, — выставив бутылку на стол, начал он.

— Вот ром ямайский, как имбирь, как лихорадка жёлтых Индий, — закончил я строфу.

После чего налил и выпил.

— Ты, Хонгль, натуральный алкоголик, — глядя на меня, поморщился Ашгарр.

— Это на меня так наш Город действует, — неожиданно придумал я для себя свежее оправдание.

— Причём тут город?

— Как это причём? Есть города, в которых пить не тянет, а есть такие, где нельзя не пить.

— Ой ли, — не поверил Ашгарр.

— Точно говорю, — проглотив прожёванное, сказал я. — Привести пример?

— Давай.

— Балабанова режиссёра знаешь?

— Ну.

— После второго «Брата» затеял снять боевик с рабочим названием «Американец». Это про приключения в Сибири одного залётного америкоса. На главную роль пригласили Майкла Бина. Того самого.

Я посмотрел на Ашгарра — знаешь? Ашгарр пожал плечами, дескать, нет, не знаю. Пришлось напомнить:

— Ну тот Бин, который у Джеймса Кэмерона во всех фильмах играет.

Ашгарр кивнул — вспомнил.

— Так вот, — продолжил я. — В Нью-Йорке отсняли все эпизоды без проблем. В Норильске отсняли. Приехали в Город и всё. Майкл запил, начал выпадать из кадра. Помучились парни с ним, помучились и забили на это дело. Так ни одной сцены и не сделали. Короче говоря, погиб фильм. Не сняли, и уже не будут снимать. Никогда. Ушёл поезд. — Я подёргал за воображаемый шнур. — Ту-ту.

— И вывод?

— Очевидный. Этот город располагает к питию.

— Ерунда. Я-то ничего такого на себе не чувствую.

— Значит, тебе прописан другой город, — нашёлся я. — И возможно, в том, твоём городе мы с Майклом Бином были бы трезвенниками.

— Левые отмазки, — пригвоздил меня к позорному столбу Ашгарр.

Я ничего не ответил, сосредоточился на харче, но через время стал краем глаза наблюдать за своим собратом. Его явно что-то мучило. И по лицу было видно, и так, через флюиды, ощущалась. Но я прежде — эгоизм, конечно, и душевная чёрствость, но уж больно голод терзал — сначала прикончил глазунью, вычистил дно сковородки коркой и выхлебал сок со сметаной из салатницы, только потом спросил: