Русская колонизация - Матвей Любавский

Польза этих городов сказалась не только в том, что они сделали более безопасным существование русского населения на верхней Оке и верхнем Дону и их притоках, но и в том, что они много содействовали общей защите государства от татар. С построением этих городов оказалась нужной правильная организация сторожевой и станичной службы на степной Украйне. Города эти сделались центральными пунктами, откуда высылались сторожа и станичники для наблюдения за движениями татар, где эти сторожа и станичники отдыхали и находили себе, в случае надобности, убежище. Наконец, гарнизоны этих городов по вестям сторожей и станичников нередко преграждали путь татарским отрядам, вторгавшимся в Русь или возвращавшимся оттуда с добычей. Это оказывалось тем более возможным, что татары сравнительно редко вторгались большими массами, но, в большинстве случаев, мелкими отрядами в 20, 30, 60, более 100 человек. Организация сторожевой, пограничной службы и борьба с хищничеством мелких татарских отрядов были даже едва ли не главной причиной, вызвавшей постройку перечисленных городов. Испытав пользу этой постройки на деле, московское правительство решило пойти еще дальше в этом направлении. Царь Федор Иванович, говорит летописец, «видя от татар государству своему частые войны и многие разорения, послал воевод своих с ратными людьми и велел им построить города Белгород, Оскол, Валуйку». Воеводы построили города и населили их ратными людьми. Годунов к этим городам присоединил еще Царев-Борисов, построенный при слиянии Донца с Осколом. Таким образом, к концу XVI в. московская государственная колонизация передвинулась на юг по течению Оскола и Донца до их слияния. В новопостроенных городах, кроме постоянного контингента служилых людей, стояли по сменам прибылые люди из разных городов, дворяне и дети боярские. Благодаря этим городам, расставленным вдоль татарских шляхов, татарские отряды, отправлявшиеся за грабежом и полоном в недра Московского государства, постоянно перехватывались, и в окраинных областях русскому человеку стало гораздо безопаснее жить. Мало того, эти города сделались форпостами и рассадниками русской колонизации, которая благодаря им подвигалась все более и более на юг, все более и более приближалась к татарским кочевьям. Русское население в своем поступательном движении на юг шло совершенно другими путями, чем татары в своих набегах на Русь. Татары вторгались в недра русской оседлости по степным водоразделам; русское население медленно, но неуклонно проникало в недра татарской степи по лесистым берегам рек. Победил оседлый человек, при каждом шаге вперед создававший себе опору, новую твердыню, загораживавший все новыми и новыми перегородками степные шляхи и, в конце концов, оттеснивший татарина к самому морю.

Вникнем теперь в самые подробности этого поступательного движения русской колонизации. Обыкновенно каждый новопостроенный город становился не только простым укреплением, но и пунктом постоянной русской оседлости. В городе поселялись на вечное житье с женами и детьми низшие разряды служилых людей: солдаты, стрельцы, казаки, пушкари, затинщики и воротники. Их усадьбы располагались около центрального укрепления особыми слободами и от поля так же огораживались валом или же одним тыном (надолбами). Эти служилые люди отчасти составились из «переведенцев» других городов, а отчасти набирались вновь из разных вольных и гулящих людей. Такие люди чаще всего встречались на Украйне в лице так называемых казаков, ходивших в степь за рыбой, медом, зверем. Я уже неоднократно указывал вам на то, что черноземные степи не лишены были русского населения, несмотря на господство в них кочевников, но только это население не имело там прочной оседлости, было бродячим. Это население московское правительство и старалось теперь привлечь в свои города. Когда построен был, например, город Царев-Борисов, воеводам велено было привести в известность число «юртов» по рекам Осколу и Донцу и количество жившего в них населения. В этих юртах жили атаманы, казаки и черкасы. Черкас воеводы должны были согнать, а атаманов и казаков вербовать на службу, обещая хлеб и денежное жалованье, и право владения занятыми ими юртами безданно и беспошлинно. На службу в украинские города вербовались и все отбившиеся от тягла посадские люди и крестьяне внутри государства. Недостаток в людях заставлял иногда московское правительство не брезговать даже и преступниками. Так, например, при Михаиле Федоровиче человек вдовы Пелагеи Волкинской Сенька Епанчин «за его воровство, что он у записи подписал руку Степана Охлябьева», был бит кнутом и отправлен в казачью службу в город Карпов. Позже московское правительство перебирало на службу в украинных городах выходцев из-за рубежа, преимущественно малороссов. Эти низшие служилые люди в украинных городах долгое время составляли преобладающее население, а во многих даже и единственное. Торговля, ремесла, какие только существовали в украинных городах, сосредотачивались в их руках. Это было вполне естественно и по значению украинных городов как передовых пунктов подвигающейся колонизации, и по происхождению этих служилых людей из посадских крестьян. Но чаще всего эти служилые люди совмещали свою военную профессию с земледельческим занятием. Правительство, поселяя этих служилых людей в украинных городах, давало им денежное и хлебное жалованье только на первых порах, пока они не обзавелись еще хозяйством, не построили себе дворов и не распахали пашни. Но постоянным обеспечением для них предназначались земельные наделы, которые отдавались им в разных местах и которые они должны были обрабатывать. Воеводам украинных городов предписывалось строго следить за тем, чтобы присланные на вечное житье в эти города люди немедленно распахивали пашни и сеяли хлеб, чтобы в случае надобности воеводы заставляли их пахать пашню «в неволю».

Часть земель отводилась служилым людям под самым городом, а часть вдали от него, иногда на весьма значительном расстоянии от города. Эти последние земли назывались «отхожими» или землями «в отъезде». Служилые люди долгое время не имели на них никаких хозяйственных построек и приезжали на них только для исполнения сельскохозяйственных работ, а все собранное с них увозили в город. По условиям местности служилые люди отправлялись на работы с оружием в руках и работали по сменам: в то время как одна партия пахала или косила, другая стояла на карауле. Но с течением времени, когда в местности устанавливалась большая безопасность, на этих отъезжих полях появлялись выселки из городов. Служилые люди строили себе на этих полях дворы сначала для приезда, а затем поселяли в них либо своих детей и родственников, либо крестьян, пристраивавшихся к ним в качестве захребетников, подсуседков или же подрядившихся к ним «во крестьянство». В писцовой книге города Воронежа читаем, между прочим: «На Воронеже, на атаманских и на казачьих придаточных землях деревни, в тех деревнях дворы атаманские и казацкие, поставлены на приезд, а за ними живут бобыли, пашут их земли». Так было не в одном Воронеже. В писцовых книгах южной окраины сплошь и рядом вслед за описанием города следует описание одного или нескольких сел и деревень, а затем подводится общий итог дворов, населению и землям как города, так и сел и деревень. Ближайшее изучение этих случаев обнаруживает, что эти села и деревни не что иное, как выселки из городов, построенные на дальних землях служилых людей города и еще не настолько обсидевшиеся, чтобы быть записанными самостоятельно. Таким образом, украинные города были рассадниками сел и деревень, возникавших в их окрестностях.

Не было бы ошибочно представлять себе, что все села и деревни, возникавшие на Украйне, были выселками из городов. Параллельно с этими выселками возникали села и деревни самостоятельно и независимо от города. Служилые люди, особенно высших разрядов, т. е. дворяне и дети боярские, иногда прямо поселялись вне города в особом селении, где-нибудь в безопасном месте, и около своих усадеб поселяли крестьян и бобылей. Так, в Корейском стану Белгородского уезда по лесистым берегам р. Корени и Корочи в начале XVII в. стояло несколько сел, по тогдашнему времени крупных (дворов по 40–50), принадлежавших детям боярским и станичным атаманам и населенных их крестьянами и бобылями. Кроме служилых людей, такие села и деревни устраивали монастыри на пожалованных им землях. Так, по писцовым книгам 1615 и 1629 гг., за Воронежским Успенским монастырем в уезде числится деревенька Клементьева, в которой живет приказчик и монастырские работники числом 15 и, кроме того, в 24 деревнях крестьяне. Некоторые монастыри, по писцовым книгам, являются сами самостоятельными поселками. Так, например, в Воронежском уезде в начале XVII в. существовали два монастыря, Борщевский и Карачунский, около которых сгруппировались два селения. Некоторые из монастырей, по писцовым книгам, являются в роли починков русской оседлости. В Корейском лесу Белгородского уезда в начале XVII в. застаем две полянки, на которых живут два старца-пустынника, Иона и Пимен. Писцы 1626 г. отвели этим старцам «в тех полянках на пашню 4 чети в поле и лесу на полверсты». Такие же пустынники являются и в лесах при впадении р. Волчьих Вод в Донец и в некоторых других местах; им также были отведены пашни, сенокосы, угодья.