"Красный террор" в Россiи 1918 - 1923 - Сергей Мельгунов

— Как шестьдесят семь? Могилу вырыли на девяносто человeк, — недоумeвающе, но совершенно спокойно, эпически, даже как бы нехотя, протянуло начальство.

Камера замерла, ощущая дыханiе смерти. Всe как бы оцeпенeли.

— Ах, да, — спохватилось начальство, — я забыл, тридцать человeк будут разстрeливать из Особаго Отдeла.

Потянулись кошмарные, безконечные, длинные часы ожиданiя смерти. Бывшiй в камерe священник каким-то чудом сохранил нагрудный крест, надeл его, упал на колeни и начал молиться. Многiе, в том числe один коммунист, послeдовали его примeру. Кое-гдe послышались рыданiя. В камеру доносились звуки разстроеннаго рояля, слышны были избитые вальсы, временами смeнявшiеся разухабисто веселыми русскими пeснями, раздирая и без того больную душу смертников — это репетировали культ-просвeтчики в помeщенiи бывшей тюремной церкви, находящейся рядом с нашей камерой. Так по злой иронiи судьбы переплеталась жизнь со смертью».[315]

«В камеру доносились звуки разстроеннаго рояля»… Дeйствительно жутко в «преддверiи могилы». И эту «психическую пытку» испытывает всякiй, на глазах у кого открыто готовят разстрeл. Я помню один вечер в iюлe 1920 г. в Бутырской тюрьмe. Я был в числe «привиллегированных» заключенных. Поздно вечером на тюремном дворe, когда он был уже пуст, случайно мнe пришлось наблюдать картину — не знаю жуткую или страшную, но по своему неестественному контрасту врeзавшуюся в память, как острая игла.

В тюремном корридорe, гдe были заключенные коммунисты, шло разухабистое веселье — рояль, цыганскiя пeсни, разсказчик анекдотов. Это был вечер с артистами, устроенный администрацiей для преступников в «домe лишенiя свободы». Пeсни и музыка неслись по тюремному двору. Я молча сидeл, и нечаянно глаза обратились на «комнату душ». Здeсь у рeшетки я увидал исковерканный судорогами облик, прильнувшiй к окну и жадно хватавшiй воздух губами. То была одна из жертв, намeченных к разстрeлу в эту ночь. Было их нeсколько, больше 20, и ждали онe своего череда. «Комиссар смерти» увозил их небольшими группами…

Я не помню дальнeйшаго. Но впредь я боялся выходить в неуказанное время на тюремный двор… Мнe вспомнились соотвeтствующiя строки из «Бытового явленiя» В. Г. Короленко, гдe автор приводит письмо, полученное им от заключеннаго, присутствовавшаго в тюрьмe в момент, когда в стeнах ея должна была совершиться смертная казнь. Тюрьма затихла. Словно она умерла, и никто не смeл нарушить этого гробового молчанiя. Очерствeло ли человeческое сердце от того, что стало слишком уже повседневным, или слишком уже малоцeнной стала человeческая жизнь, но только и к казни стали привыкать. Вот ужас нашего психическаго бытiя. Я не могу не привести картины, набросанной тeм же корреспондентом «Послeдних Новостей»[316] из Могилева: «Наканунe засeданiя Гомельской выeздной сессiи на всeх углах были расклеены объявленiя о публичном судe дезертиров в зданiи театра. Я пошел. Сидит тройка и судит сотню дезертиров. Предсeдатель кричит на подсудимаго и присуждает к разстрeлу. Я выбeжал из залы. У входа в фойэ наткнулся на публику, преспокойно покупающую билеты на вечернiй спектакль»…

А сами смертники? — Одни молчаливо идут на убой, без борьбы и протеста в глубокой апатiи дают себя связывать проволокой. «Если бы вы видeли этих людей, приговоренных и ведомых на казнь, — пишет сестра Медвeдева — они были уже мертвы»… Другiе унизительно, безуспeшно молят палачей; третья активно борятся и избитые насильно влекутся в подвал, гдe ждет их рука палача. Надо ли приводить соотвeтствующую вереницу фактов. «Жутко становилось, за сердце захватывало, — пишет Т. Г. Куракина в своих воспоминанiях про Кiев[317] — когда приходили вечером за приговоренными к разстрeлу несчастными жертвами. Глубокое молчанiе, тишина воцарялись в комнатe, эти несчастные обреченные умeли умирать: они шли на смерть молча, с удивительным спокойствiем — лишь по блeдным лицам и в одухотворенном взглядe чувствовалось, что то уже не от мiра сего. Но еще болeе тяжелое впечатлeнiе производили тe несчастные, которые не хотeли умирать. Это было ужасно. Они сопротивлялись до послeдней минуты, цeплялись руками за нары, за стeны, за двери; конвоиры грубо толкали их в спины, а они плакали, кричали обезумeвшим от отчаянiя голосом, — но палачи безжалостно тащили их, да еще глумились над ними, приговаривая: что, не хочешь к стeнкe стать? не хочешь, — а придется». Очевидно не из-за страха смерти, а в ужасe перед палачеством многiе пытаются покончить с собой самоубiйством перед разстрeлом. Я помню в Бутырках татарина, мучительно перерeзавшаго себe горло кусочком стекла в минуты ожиданiя увода на разстрeл. Сколько таких фактов самоубiйств, вплоть до самосожженiя, зарегистрировано уже, в том числe в сборникe «Че-Ка», в матерiалах Деникинской комиссiи. Палачи всегда стремятся вернуть к жизни самоубiйцу. Для чего? Только для того, чтобы самим его добить. «Коммунистическая» тюрьма слeдит за тeм, чтобы жертва не ушла от «революцiоннаго правосудiя»… В матерiалах Деникинской комиссiи зарегистрированы потрясающiе факты в этой области. Привезли в морг в Одессe трупы разстрeленных. Извозчик замeтил, что одна из женщин «кликает» глазами и сообщил служителю. В моргe женщина очнулась и стала, несмотря на уговоры служителя, в полусознанiи кричать: «мнe холодно», «гдe мой крест?» (Другой очевидец говорит, что она стала кричать, так как рядом увидала труп мужа). Убiйцы услышали и… добили. Другой свидeтель разсказывает об очнувшемся в гробу — также добили. Третiй случай. Крышка одного из гробов при зарыты поднялась и раздался крик: «Товарищи! я жив». Телефонировали в Ч. К.; получили отвeт: прикончите кирпичем. Звонят в высшую инстанцiю — самому Вихману. Отвeт смeшливый: «Будет реквизирован и прислан лучшiй хирург в Одессe». Шлется чекист, который убивает из револьвера недобитаго.

Процитирую еще раз строки, которыми закончил свои очерк автор статьи «Корабль смерти».[318]

«Карающiй меч преслeдует не только прямых врагов большевицкаго государства. Леденящее дыханiе террора настигает и тeх, чьи отцы и мужья лежат уже в братских могилах. Потрясенныя нависшим несчастьем и ждущiя томительными мeсяцами катастрофы, матери, жены и дeти узнают о ней лишь много спустя, по случайным косвенным признакам, и начинают метаться по чекистским застeнкам, обезумeвшiя от горя и неувeренныя в том, что все уже кончено…

Мнe извeстен цeлый ряд случаев, когда М. Ч. К. для того, чтобы отдeлаться, — выдавала родным ордера на свиданiе с тeми, кто завeдомо для нея находился уже в Лефортовском моргe.

Жены и дeти приходили с „передачами“ в тюрьмы, но, вмeсто свиданiй, им давался стереотипный отвeт:

— В нашей тюрьмe не значится.

Или загадочное и туманное:

— Уeхал с вещами по городу…

Ни оффицiальнаго увeдомленiя о смерти, ни прощальнаго свиданiя, ни хотя бы мертваго уже тeла для бережнаго семейнаго погребенiя…

Террор большевизма безжалостен. Он не знает пощады ни к врагам, ни к дeтям, оплакивающим своих отцов».

И когда в таких условiях поднимается рука мстителя, может ли общественная совeсть вынести осужденiе акту мщенiя по отношенiю тeх, кто явился творцом всего сказаннаго? Мнe вспоминаются слова великаго русскаго публициста Герцена, написанныя болeе 50 лeт тому назад. Вот эти строки:

«Вечером 26-го iюня мы услышали послe побeды Нацiонала под Парижем, правильные залпы с небольшими разстановками… Мы всe глянули друг на друга; у всeх лица были зеленыя… „Вeдь это разстрeливают“, сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга. Я прижал лоб к стеклу окна. За такiя минуты ненавидят десятки лeт, мстят всю жизнь. Горе тeм, кто прощает такiя минуты».[319]

То были безоружные враги, a здeсь… самые близкiе родные…

В воспоминанiях С. М. Устинова[320] есть описанiе жуткой сцены: «на главной улицe, впереди добровольческаго отряда крутилась в безумной, дикой пляскe растерзанная, босая женщина… Большевики, уходя в эту ночь, разстрeляли ея мужа»…

Прочтите сообщенiя о насилiях, творимых над женщинами, и удивитесь ли вы неизбeжной, почти естественной мести.

В той изумительной книгe, которую мы так часто цитируем, и в этом отношенiи мы найдем не мало конкретнаго матерiала. Не достаточно ли сами по себe говорят нижеслeдующiя строки о том, что вынуждены терпeть женщины в Холмогорском концентрацiонном лагерe.[321]

«… Кухарки, прачки, прислуга берутся в администрацiю из числа заключенных, а притом нерeдко выбирают интеллигентных женщин. Под предлогом уборки квартиры помощники коменданта (так поступал, напр., Окрен) вызывают к себe дeвушек, которыя им приглянулись, даже в ночное время… И у коменданта и у помощников любовницы из заключенных. Отказаться от каких-либо работ, ослушаться администрацiю — вещь недопустимая: заключенныя настолько запуганы, что безропотно выносят всe издeвательства и грубости. Бывали случаи протеста — одна из таких протестанток, открыто выражавшая свое негодованiе, была разстрeлена (при Бачулисe). Раз пришли требовать к помощнику коменданта интеллигентную дeвушку, курсистку, в три часа ночи; она рeзко отказалась итти и что же — ея же товарки стали умолять ея не отказываться, иначе и ей и им — всeм будет плохо».