Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что я должна делать?
Я откинулся на спинку стула. Накрахмаленный воротник вонзился в шею. Есть, правда, тонкость в умении управлять воспоминаниями, главное – не стереть лишнего… Я пытался не бояться. Середит не сомневалась, что переплет мне под силу; говорила, что я рожден переплетчиком.
– Просто расскажи мне обо всем. Своими словами.
– О чем?
– О том, что хочешь… забыть.
Она на дюйм приподняла плечи. Открыла рот, но не произнесла ни звука. Прошло немало времени, и я стал поглядывать на колокольчик. Я мог бы вызвать служанку, оставить записку и выскользнуть за дверь прежде, чем Дарне-старший или младший ее прочтут.
Я встал. Взгляд Нелл последовал за мной с опозданием на секунду. Тут я подумал, что она, возможно, пьяна; но нет, я бы учуял запах или понял это по ее речи.
– Нелл, послушай, – сказал я, еще больше поджимая пальцы в тесных туфлях, – я никогда… я не могу переплести тебя, понимаешь? Меня прислали сюда по ошибке. Я ученик переплетчика и никогда… Я объясню мистеру Дарне, что ты ни в чем не виновата и к тебе это не имеет отношения. Через пару дней мистер де Хэвиленд сможет приехать сам. Но сейчас я не смогу тобой заняться. Зря я начал говорить с тобой… зря пытался создать впечатление, что… Я думал, что у меня получится. – Я замолк и добавил чуть тише: – Ты понимаешь, о чем я говорю?
Она закрыла глаза.
– Да, – ответила она, и голос ее прозвучал словно издалека.
– Приношу свои извинения. – Слова были чопорными, как мой накрахмаленный воротник.
Она не пошевелилась. Что-то блеснуло на ее щеках, и я понял, что она плачет – недвижно и беззвучно, как статуя под дождем. Я отвернулся и оказался лицом к лицу с застекленным шкафом-витриной. На одной из полок стояла красивая китайская шкатулочка, а рядом с ней лежало что-то сморщенное и маленькое, похожее на черносливину. Я пригляделся и увидел, что это маленькая голова с ракушками вместо глаз. Я повернулся к Нелл.
– Давай просто посидим здесь немного. Потом я позвоню в колокольчик и все объясню мистеру Дарне. – Я не мог позвонить сразу; возникнет впечатление, будто я и не старался вовсе.
– Посидим здесь?
– Да. Просто отдохнем.
Она моргнула, и слезы усилившимся потоком покатились по щекам и закапали с подбородка. Она вдруг стала тереть лицо передником, и я на мгновение увидел в ее лице черты девочки, какой она была когда-то, – впрочем, она ей по-прежнему оставалась.
– Отдохнем? Здесь?
Голос Нелл прозвучал хрипло, словно на поверхность проступило какое-то чувство, но я не смог угадать, какое именно.
– Да. Если захочешь.
– Я… – Она замолкла, не договорив, как будто хотела сказать что-то опасное, но передумала. Затем кивнула, и ее лицо вновь превратилось в бесстрастную маску.
– Вот и хорошо.
Я выдохнул как можно медленнее, пытаясь расслабить узел в желудке. Затем пересел на другой стул, чтобы смотреть на огонь в камине, не выворачивая шею. Пламя прогорело; остались лишь красно-золотые пузырьки, росшие на головешках, как грибы; они уменьшались, но одновременно разрастались и множились, распуская в стороны голубоватые корни. От очага постепенно распространилось тепло, смягчая боль в моих ногах и расслабляя напряженные мышцы, после долгого путешествия в карете в Каслфорд болевшие беспрестанно. Подняв голову, я увидел узор на обоях, то расплывающийся, то проясняющийся; пятна становились изящными завитушками, а потом снова пятнами цвета освежеванной плоти. Газовые лампы горели неровно и пришептывали. Дыхание Нелл замедлилось. Теперь мы дышали в такт.
Так прошло много времени, и наконец пробили часы. Я взглянул на Нелл. Та смотрела в стену, и взгляд ее был столь неподвижным, что я уж решил, что она заснула с открытыми глазами.
– Я позову горничную, – тихо сказал я. – Ты готова вернуться к себе?
Она не ответила. Я встал и наклонился к ней.
– Нелл?
Ничего. Она не спала, в этом я не сомневался; вероятно, она впала в тот же транс, что и я, убаюканная тишиной и теплом. Я смотрел на нее, видел, какой красивой она могла бы быть, если бы не была такой грустной, и сердце мое разрывалось. Потом я снова позвал ее по имени – «Нелл?» – и положил руку ей на плечо.
Мир ухнул и завертелся. А потом вывернулся наизнанку.
XI
Печаль текла, как серая река, затягивая меня в свои пучины так стремительно, что я успевал увидеть картинки лишь урывками. Проносились дни. Черными вспышками мелькали ночи. Меня не существовало, я был частью ледяного потока, оком всевидящим, но неслышащим. Что происходит? Я пытался вспомнить, кто я – свое имя, облик, что угодно, – но меня больше не существовало, а потом не стало и «я».
Серый поток. Его скорость чуть не сбила меня с ног. Потом постепенно он замедлился. Я стал смотреть чужими глазами и видеть мир не таким, каким привык, а искаженным чужим зрением, инаковостью восприятия. Все было таким же, но совершенно иным, настолько иным, что я бы закричал, если бы существовал, если бы от меня осталось хоть что-то, что могло бы бояться.
Постепенно картина выровнялась, и я увидел детали, которых никогда бы не заметил, будь я собой; то же, на что я обычно обращал внимание, казалось размытым. Узнал ли я… впрочем, я слишком прочно сросся с Нелл, чтобы понимать, что чувствовал в тот момент; я знал лишь, что она смотрит на парадную дверь с витражным стеклом в центре, изображавшим горящую лампу, обвитую зеленой лентой. Она была довольна, взволнована, предвкушение теплилось внутри угольком. Она дернула за колокольчик, и это было странно, будто я надел чужую перчатку.
И снова мир завертелся. Раздался голос, оборвавшийся, как крик, подхваченный ветром: «…не в эту дверь! Вход для слуг за домом!» — и растворившийся, проглоченный накатившей серой волной. Последовали другие вспышки, яркие, как лихорадочные сны; в них мелькали тени – черные, неразличимые. Крошечная спаленка в мансарде, серые стены и отваливающаяся штукатурка на побеленном потолке. Холод. Ночи, когда от усталости она валилась на кровать и мгновенно забывалась сном. Старик-хозяин – присмотреться, не такой уж и старый, – который относился к ней по-доброму. Черно-белое лицо, едва замечавшее ее присутствие. Пышногрудая женщина в переднике, отвесившая ей пощечину и той же рукой угостившая ее куском кекса с цукатами. Волны мыльной воды на плиточном полу, сырость, въедающаяся в колени, как плесень. Старик стискивает ей плечо. И снова спальня. Дверь, запертая снаружи.
