Грас - Дельфина Бертолон

Как бы там ни было, я начал с этого маленького, нетерпеливо разорванного пакета – но кой черт понес ее в Бразилию?! В нем оказался блокнот в коричневой кожаной обложке – дневник нашей матери. Дневник тридцатилетней давности, написанный, когда ей было столько же лет, сколько мне сегодня. Я обнаружил там и текст, который Лиз назвала «пояснительной запиской». В самом деле, эта записка содержала некоторое количество пояснений. Слава богу, я сел, чтобы прочитать ее. Я устроился на диване, все на том же диване, твоем, Кора, от Арне Якобсена, который ты так и не решилась продать, даже когда у нас было туго с деньгами. Я полистал дневник Грас, но быстро прекратил, окаменев от сквозившей в нем правды. Окаменев и от одной фразы – Лиз моя любимица . Я это знал, конечно, но вот так, написанное черным по белому… Гадко стало.

Тогда я начал «записку» Лиз, с трудом разбирая ее корявый почерк.

Малыш, с днем рождения.

Да, я жива. Прости, если ты беспокоился. Все-таки не будем преувеличивать, меня не было всего несколько недель… Вообще-то я тебя знаю: ты нытик… Так что сожалею. Мне надо было уехать. Я оставалась ради мамы, но сегодня мне надо было уехать как можно дальше, где никто ничего не знает, где никто меня не знает, где я смогу, быть может, стать кем-то другим или просто кем-то.

То, что я собираюсь тебе рассказать, не такая вещь, чтобы тебя успокоить, но так надо. Потому что как бы там ни было, я тебя люблю. Ты мой брат, и тебе из-за этого досталось, по-другому, не так, как мне, но тебе было плевать. Мы не знаем друг друга, не понимаем друг друга, но по крайней мере у нас есть что-то общее: это боль.

Я все ломаю голову, что ты думаешь о том, что произошло на Рождество, в доме. Должна тебя сразу предупредить: я тут очень даже при чем.

В прошлом году, когда у мамы случилась ее стенокардия, она пролежала неделю в больнице. Это я ухаживала за ней, потому что тебя тут не было, потому что у тебя своя жизнь (и я рада за тебя, даже если это не всегда видно). Несколько раз я заезжала в дом за сменными вещами и туалетными принадлежностями для нее. Я ведь никогда не была одна в этом бараке. Невероятно, но это правда. Представляешь, Натан? Там всегда кто-то был, либо мама, либо папа, либо бабушка, либо няня. Быть может, ты оставался там один, но я никогда не была одна в этом доме и почувствовала от этого дурноту пополам с возбуждением. Я женщина и похожа на нашу мать (позже ты поймешь, до какой степени), так что все там обшарила. Мне непременно надо было устроить обыск. А когда ищешь, то и находишь. Это как с мужиками; если поискать, обязательно что-нибудь найдешь – любовниц, измены, всякие гадости. Всегда что-нибудь найдешь. Если хочешь спокойной жизни, не надо искать, но я никак не могу удержаться. А все началось, когда я тридцать лет назад сунула нос куда не следовало. И все заканчивается по той же причине.

Пока она лежала в больнице, я и нашла этот дневник, среди бардака под крышей. Я говорю бардака, но блокнот-то был довольно аккуратно спрятан – в коробке без всякой надписи вместе с фотоальбомами того же времени и твоими рисунками, Натан, и на всех ты, как фанатик, изображал Кристину.

Я прекрасно помню тот день, когда она вдруг исчезла, внезапно, словно ее стены поглотили. Я помню маму, незадолго до Рождества, Рождества 1981 года. Ты был тогда совсем карапузом, но я-то поняла. Я знала, что что-то происходит между папой и этой девицей. Однажды я их даже застукала, когда они трахались. Мама была на работе, ты спал, а они трахались. Они меня не видели, но я тогда поняла, что такое мужчины.

Не ты, я знаю. Ты исключение, которое подтверждает правило. Это вообще-то комплимент в конечном счете.

А когда мы вернулись, все уже стало по-другому.

Я не знала, куда Грас подевала тело. Может, закопала в саду… Так и подумала. Сама-то я так бы и сделала. Все эти годы, малыш, мы играли на чертовом трупе.

Когда я узнала о папином возвращении, мама была в таком состоянии, что тут мне и пришла в голову идея сыграть на этом, воспользоваться темами из дневника, чтобы ее напугать – порча, призраки, куклы вуду и все такое. Отличный был план!.. Она бы точно слетела с катушек, опять вернувшись в прошлое, уж я-то знала. Меня так и подмывало это сделать. Это как с обыском, не смогла удержаться. Чтобы она продала, наконец, дом, а еще – чтобы досадить ей. Этот дневник засел у меня в голове, эти слова были назойливы, неотвязны, как головная боль. Мы там почти не упоминались – так, последние колеса в тележке.

Эту девицу, Натан, убила ее ревность, а смерть этой девицы убила нас.

Я тоже ревнива. Всегда ревновала – к маме, к тебе, ко всем на свете. В старших классах ревновала к подружкам, у которых был отец; позже – ко всем людям, способным на счастье. Я не ищу себе извинений, но они – Грас и Тома Батай – загубили мою судьбу, отняли у меня все возможности. Она даже больше, чем он, – неспособная его удержать, поверхностная и чокнутая. Вот папа и ушел, бросил нас. А я забросила учебу, делала черт знает что, губила свою жизнь. Если бы Тома не трахал эту девицу, если бы Грас ее не убила, если бы мы были нормальной семьей, может, и я стала бы кем-то другим.

Я двадцать лет сидела на минимальной зарплате или почти, у меня никогда не будет ребенка, никогда – семьи. Ты-то преуспел. Мама все уши мне прожужжала: «Я так горжусь Натаном, он всегда был таким способным!» – а я вкалывала, как на заводе, воняя Шанелью, Диором и Мобуссеном… Ты преуспел благодаря незнанию. Ты преуспел, потому что в то время был еще не совсем личностью и зло в твоих глазах еще не существовало.

Я больше не хотела такой жизни, понимаешь? А мама отказывалась продать свой барак… Оформить дарственную при ее жизни было бы так просто! А эта ее страховка на случай смерти! Мама ведь могла мне помочь, но нет: пришлось ждать, когда она умрет. Что за мудачество… Она мне говорила об «осуществлении». Говорила, что моя каторга рано или поздно приведет меня к какому-то откровению, обновлению, к «новому пути». Она говорила мне это, а я перебирала в голове ругательства, которые не произносила вслух. Наверняка я ее разочаровала. Наверняка я не была той дочерью, на которую она надеялась. В детстве, по ее словам, я была ее любимицей. Быть может. Но с тех пор многое изменилось, поверь мне. Грас меня не любила. Грас никого больше не любила. Кроме близнецов, быть может, родившихся после катастрофы.

Я тогда была влюблена, мне нужны были деньги, чтобы начать новую жизнь. Я бросила этого мужчину, потому что он влиял на меня как гуру, и после маминой смерти некоторые вещи бросились мне в глаза. Потому что я никогда не позволяю мужчинам выбирать себя, а сама выбираю их плохо.

В общем, как она и говорила.

Что я теперь в некотором смысле и делаю, даже если это и не так просто, как предполагалось. Я впервые поставила печать в паспорт, представляешь? А ты говоришь об «осуществлении» – прождать сорок лет, чтобы сменить континент! Прости, я не умею писать, перескакиваю с пятого на десятое. Ты из нас двоих самый умный, сам поймешь.

У меня были ключи, это оказалось легко. Я открыла шторы, вбила нож в потолок, встав на стремянку, молотком, обернутым кожей, чтобы заглушить звук, но мама так накачалась «Стильноксом», что даже ухом не повела. Я кидала камнями в окна, поработала над старой Барби и засунула ее в кукольный дом (это ты должен был ее найти! Но все нельзя предусмотреть. Я вообще-то не собиралась бросать в огонь твой подарок маме. Это как-то само пришло, по вдохновению). Что касается угля в окно, то я подрядила сыновей Фаржо; с ума сойти, что могут наделать мальчишки за три блока сигарет… Но с рогаткой эти два кретина управляются не лучше, чем их папаша: я им велела целить в стеклянную дверь, а они расхлестали окна близнецов. Впрочем, я на них наорала, на следующий день после Рождества. По телефону, может, ты помнишь… В общем, я решила, что это заходит слишком далеко. Твои детишки такие маленькие, они не заслуживали ни испуга, ни простуды. Прости меня, если сможешь. Я дрянь, конечно, но из-за этого все-таки проревела полдня. Однако все, казалось, играло мне на руку, прямо нагромождение дерьма какое-то – то ворона, то стекло в гостиной… Водогрей над ванной меня по-настоящему напугал, потому что тут уже была какая-то связь, и я это знала. Словно Кристина присоединилась к моему плану. И после змеи я по-настоящему прекратила. В любом случае, хоть и напуганная, Грас все равно не собиралась продавать дом. На самом деле я была гораздо сильнее напугана, чем она. Всегда теперь буду изводить себя вопросом, не разбудила ли я демона. Не была ли тут на самом деле замешана Кристина, в конце-то концов.