Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп Раффи

Но какая сатанинская хитрость заставила мачеху одобрить решение госпожи — это мы увидим позже. А написать для Давида указ было не так-то просто. Ни один из советников царского дивана не был грамотен. Секретарь великого господина дьякон Габриэл, единственный здесь грамотей, куда-то делся. Найти его было не легко. За ним послали человека.

Нашли его в избе какого-то крестьянина перед кувшином вина.

— Напишу, родимый, уж такое заклинание составлю, что и камень прошибет, — говорил Габриэл хозяину дома.

Обещание написать заклинание, которое прошибет и камень, вызвало у хозяина ликование, и он с благодарностью обратился к дьячку:

— Давай, пиши, дорогой, жена совсем плоха. Невмоготу ей больше. Голова у бедняжки раскалывается от боли.

— Как не расколоться ей, конечно, расколется! Ох, умираю, умираю! — стонала лежащая под лохмотьями больная.

У женщины всего лишь болел зуб и слегка опухла щека. Габриэл должен был написать такой могучий заговор, что если приложить бумажку с магическими словами к щеке, опухоль спадет и боль уймется.

Услышав, что его зовут во дворец, Габриэл поднялся и сказал:

— Заклинание занесу вечером, дорогой, только приготовь дюжину яиц. Пока не получу яиц — не дам, да и не подействует без этого..

Заглянув в кувшин и убедившись, что он пуст, дьячок вышел из лачуги крестьянина.

Появление Габриэла во дворце вызвало у всех улыбки.

— Габриэл опять еле держится на ногах, — сказал Арчил, первый заметивший его.

— Не будь он пьяницей, не было бы ему равного во всей Грузии, — заметил великий господин, — у проклятого знаний больше, чем в море воды. Чего только не прочел — и Псалтырь и «Караманиани», и даже «Вепхистхаосани»[70]. Третьего дня я получил письмо из Абхазии, велел вызвать священников из монастыря, они стали, разинув рты, и не смогли ничего прочесть, а Габриэл взял в руки письмо — прочел гладко, без запинки.

Габриэл отвесил поклон и, как положено дворцовому писцу, сел на тахту.

— Ну, Габриэл, приготовь перо и чернила, — сказал великий господин, — тебе придется кое-что написать.

У Габриэла была наготове заткнутая за пояс медная чернильница. Он носил ее не столько в доказательство своей глубокой учености, сколько как свидетельство высокой должности, которую занимал при дворе. Чернильница формой в точности походила на те, что до сих пор употребляют армяне Вана и Эрзерума. В ее длинной трубочке находились тростниковые перья, перочинный ножик и маленькая медная ложечка для воды. Эту чернильницу, быть может, одну из двух во всем Мцхете, великий господин получил в подарок и поднес писцу.

Поскольку писать приходилось в несколько месяцев раз, чернильница постоянно была сухой. Это знали все, поэтому мачеха Тамар, не дожидаясь напоминания, принесла в чашке воды. Хотя для воды, как уже говорилось, в трубочке имелась медная ложка, писец Габриэл облегчил дело, окунув руку в воду и подержав пальцы над чернильницей, куда стала капать вода. Потом вытер руку полой рясы.

Чернила были готовы, оставалось заточить одно из тростниковых перьев. Когда и это было сделано, секретарь с гордостью обратился к присутствующим:

— Теперь дайте бумагу.

Это было самое трудное, о бумаге никто не подумал. Поискали во всем дворце, но не нашли ни клочка. Послали в монастырь, и там не нашлось бумаги. Однако настоятель был так мудр, что не захотел отпускать посыльного великого господина с пустыми руками: он вырвал лист пергамента из старинной рукописи и дал ему.

Как писать указы, Габриэл знал наизусть, совсем как «Отче наш», требовалось лишь узнать имя и фамилию. Вызвали юного Давида, чтобы спросить имя отца. В одетом, умытом, принаряженном юноше трудно было признать прежнего пастуха. В новом платье, высокий, статный, он вызвал всеобщее восхищение.

— Клянусь Христом, этот парень рожден быть тавадом! — воскликнул Арчил и зааплодировал.

Сказанное не лишено было оснований. Давид и в самом деле происходил из знатного рода, хотя сам об этом не знал. Был он из сюнийских Орбелянов, но его отец обеднел и попал в крестьянское сословие.

Секретарь положил кусок пергамента на дощечку, устроил ее на коленях, составив себе таким образом подобие письменного стола, и стал писать. Как бы бегло он ни писал, несколько часов на это все же понадобилось. Окончив, Габриэл стал монотонно читать, как читал в церкви Евангелие. Потом пергамент и чернильницу положил перед великим господином. Оставалось поставить печать. Великий господин окунул палец в чернильницу, нанес чернила на большую квадратную печать, которая всегда висела у него на поясе, и поставил печать над указом. После этого Габриэл, тавады Арчил, Леван, Закария и Алекс — пять выдающихся государственных мужей Грузии — тоже заверили указ своими печатями.

— Иди сюда, сын мой, — сказал великий господин и протянул пергамент юноше, — будь достоин его.

Давид подошел, опустился на колени перед великим господином, поцеловал край его одежды п принял указ.

XII

Мы вкратце обрисовали обстоятельства, которые после приезда Давида в Грузию помогли ему вступить на тот путь, на котором он смог занять столь высокое положение при грузинском дворе. Возвращаясь вновь к прерванному повествованию, посмотрим, что предпринял Давид Бек после того, как получил письмо от своего друга Степаноса.

Утром следующего дня Мхитар спарапет, завернувшись в длинную бурку, шел к дому Бека. На глухих улочках было безлюдно, все спрятались от ливня в своих хижинах. Спарапет шагал быстро, нетерпеливо. Обещание Бека рассказать утром тайну появления Агаси подхлестывало его. Что могло привести сюнийца в грузинскую страну, размышлял он, какие дела у этого молчаливого юноши с Беком? И почему вечером, когда все гости пили и радовались, Давид выглядел озабоченным и о чем-то упорно думал? Какая-то причина должна быть, и довольно серьезная, размышлял он, прибавляя шаг и проходя по утопающим в грязи улицам.

Мхитар был коренным сюнийцем, отпрыском старинного княжеского рода. В Грузии он не занимал никакой должности и не желал этого. Почему этот блистательный изгнанник оставил родину — никто не знал. Его прошлое было окутано глубокой тайной. В Мцхете он жил как чужеземный гость и находился в близких отношениях с великим господином. Ему было немногим больше сорока пяти лет, среднего роста, широкоплечий, стройный, с грозным львиным взором, который вызывал у собеседника трепет и уважение. Наши историки говорят о нем не иначе, как «муж отважный», «непобедимый».

Во дворе дома Давида спарапет увидел старую Кетован, которая, неся полный передник кукурузных зерен, шла в хлев кормить кур.

— Здравствуй, Кетеван, — сказал Мхитар спарапет, подходя. — Давид еще спит или встал?

— Доброго здоровья тебе, — ответила старуха, в нерешительности останавливаясь. — Что сказать тебе, господин, спит или нет, бог знает. После вас ночью он долго был без сна — свеча горела до утра. Под утро вызвал меня и сказал: «Кетеван, хочу поспать. Если кто меня спросит, не буди, разве что спарапет придет». Теперь вот ты пришел.

— Да, пришел, ты же видишь, что пришел. Так ступай, разбуди хозяина, моя дорогая Кетеван, — видя, что она не трогается с места, сказал спарапет.

— Пойду, родимый, пойду, — ответила старуха, направляясь к хлеву. — Вот только кур покормлю, а там пойду и разбужу.

— А мне что прикажешь — ждать под дождем, милая Кетеван? — спросил спарапет, слегка раздражаясь.

— Для чего тебе ждать, дорогой, пойдем со мной, подбросим курам зерен, в хлеву есть крыша, не промокнешь.

Увидев, что старуха желает сначала заняться курами, потом идти будить хозяина, спарапет не стал ждать и вошел в дом. Из гостиной, с которой читатель уже знаком, узкая дверь вела в спальню, служившую первому государственному деятелю Грузии также и кабинетом. Спарапет несколько раз постучался. В дверях появился Давид Бек. По усталому, бледному лицу его было видно, что ночью он или вовсе не сомкнул глаз, или немного подремал на рассвете.