Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп Раффи

— Ух, господи боже мой, вот вкуснятина, а?

Алекс наливал в кувшины красное вино из погребов великого господина, но прежде дегустировал и восхвалял качество каждого из них. Кто-то вопил изо всех сил:

— Где соль? Нету на вас пропасти, соль забыли, сукины дети!

Прислуга, заметив, что возня в полевой кухне, доставляет удовольствие господам, весьма охотно оставила на них многие приготовления. Глядя на мужчин, жены сыновей тавадов и их нежные сестрички тоже загорелись желанием поработать. В одну минуту все оказались на ногах, в движении, даже перехватывали друг у друга работу. Мелания чистила роги, из которых собирались пить вино. Старая княгиня, закончив свой продолжительный разговор с мачехой Тамар, то и дело спрашивала у великого господина: «Что лучше подать сначала — шашлык или хашламу?» Но к определенному мнению они не пришли, мнения склонялись то к шашлыку, то к хашламе. Мачеха Тамар раскладывала куски сыра в маленькие тарелки. Не осталась в стороне и жена великого господина: пытаясь чем-то заняться, она подобрала полы юбки, села и стала нарезать лук — и сама не зная для чего.

Скоро стол был готов: расставлены кувшины с вином, горки шашлыка высились на лавашах, в медных тарелках лежали хашлама, раскрашенные яйца, оставшиеся еще с пасхи, и отварная рыба — подношение рыбаков великому господину.

— Где же наши девушки? Я их не вижу, — спросила, оглянувшись вокруг, госпожа.

— Гуляют, наверное, — заметила старая княгиня, — в их возрасте мы тоже забывали о хлебе и вине и не скоро подходили к столу.

Сыновья тавадов расселись вокруг стола как попало, сели с ними и женщины. Они брали мясо и завертывали в лаваш вместе с зеленью. Казалось, будто это общество находилось на той стадии человеческого развития, когда люди еще не разучились есть траву и лишь недавно научились есть мясо.

— Выберите толубаши, — сказал великий господин.

— Арчила, Арчила! Руководи на славу, Арчил! — закричали со всех сторон и налили в роги вино. Но женская половина запротестовала против избрания Арчила из за его чрезвычайной строгости и подала голос за Левана.

Спор длился несколько минут, наконец Арчил получил большинство голосов. Это сильно обидело старую княгиню, которой хотелось видеть Левана в качестве тамады. Толубаши — Hеограниченный властелин стола, от него зависело что и как будут есть.

— Пусть придут сазандары! — приказал тамада.

Слуги побежали за сазандарами и через несколько минут оркестр, состоявший из зурначи и нагарачи, стоял в готовности.

— Ну-ка, сыграйте «Кёроглы», — приказал тамада.

Музыканты приступили к делу. Любопытная толпа паломников, услышав звуки зурны, приблизилась и расселась на траве, камнях, наслаждалась музыкой и с величайшим удовольствием глядела, как веселятся господа.

Чуть вдали от господского стола нa голой земле расположились вокруг часовни простые смертные со своими семьями, вкушая свой скромный завтрак. Они были рады уже тому, что хоть издали слушают музыку, которую играли для великого господина.

А толубаши приступил к тостам. Забрал он слишком высоко — первый тост провозгласил за бога, затем за Иисуса, далее за Христа (он считал их двумя разными людьми), а уже после велел выпить за великого господина. Музыканты еще продолжали играть «Кёроглы».

— Наполните роги! — приказал толубаши.

Все подчинились его приказу.

— А теперь выпьем за нашу госпожу. Хотя постойте, великий господин должен сплясать. Пожалуйте, — обратился он к великому господину.

Все ждали с рогами, полными вина. Хотя великому господину не совсем подобало танцевать перед толпой, но делать было нечего — приказ толубаши следовало выполнить (тем более, что пили за здоровье его дорогой супруги). Он встал.

— Сыграйте лезгинку, — сказал толубаши музыкантам.

Те заиграли. Толпа ближе придвинулась к господскому столу. Со всех сторон напирали.

Если святое писание даст вам интересный пример того, как Давид, израильский пророк и царь, вдохновленный свыше, танцевал перед ковчегом завета[69], то не менее интересно было видеть, как владыка и царь грузинской земли, вдохновленный кахетинским, отплясывал свой танец. Хлопали сотни рук, гремели зурна и нагара. В это время женщины взяли лежавшие подле них дайры и барабаны и стали играть и бить в них. К звукам музыки примешивались восклицания восхищенной толпы, создавая дикое неблагозвучие.

— Довольно! — велел толубаши.

Музыка умолкла, великий господин поклонился всем и сел па место. Роги с вином опустели.

Затем толубаши приказал выпить за наследника. Теперь уже полагалось танцевать его матери. Госпожа пользовалась славой хорошей плясуньи. Великий господин полюбил и женился на ней только из-за того, что она прекрасно танцевала. Хотя полнота мешала ей кружиться легко и изящно, тем не менее она и сейчас восхищала зрителей грацией.

Музыканты продолжали наигрывать разные мелодии. Тосты следовали один за другим. Толубаши никого не обижал, после каждого тоста приказывал музыкантам играть и кому-нибудь сплясать или спеть. Сыновья тавадов пили, ели и танцевали. Это не мешало им время от времени вставать, бежать к полевой кухне, снимать с огня пару горячих шампуров с шашлыком и, держа в каждой руке по шампуру, радостно предлагать пирующим.

— Попробуйте, попробуйте, как вкусно!

Каждый снимал для себя с шампура куски мяса и, роняя капли крови и жира, отправлял в рот, приговаривая:

— Пах-пах-пах! Как вкусно!.. Как хорошо!

Все пребывали в крайнем блаженстве. Все, что связано с умственными потребностями, отодвинулось назад, говорила лишь возбужденная плоть. За всех уже выпили, и толубаши велел, чтобы гости сами предлагали тосты. Существовал обычай — во время этих тостов, теперь уже добровольных и лишенных официальности, — чествуемому целоваться со всеми, кто сидит за столом. Такие тосты большей частью поднимались за прекрасный пол.

— Можете выбрать любую женщину, кроме моей жены, — сказал со смехом толубаши.

Мелания покраснела. Шутка мужа заставила великого господина выпить именно за нее. С большим рогом вина в руке Мелания грациозно поднялась, перецеловалась со всеми, поклонилась и потом выпила.

— Разве бог позволит, чтобы на моих глазах целовали мою жену? — говорил тамада, возведя очи горе. — Подойди, Мелания, услада ты моя, дай я тоже поцелую тебя, — умолял он жену. Но она не пошла, сочтя неудобным при всем честном народе целоваться с мужем.

— Видите, у этих баб все наоборот, — сказал Леван, ударив себя по коленям. — На виду у всех целуется с другими, а с собственным мужем стесняется.

Все рассмеялись.

Сын тавада Левана все время искал глазами Тамар. Он хотел провозгласить тост за нее, чтобы иметь возможность сорвать с ее уст давно желанный поцелуй. Но ее нигде не было видно, девушки еще не вернулись с прогулки. Сын Левана поднял чашу за старую княгиню, та, очень довольная, поднялась и стала прикладываться иссохшими губами ко всем. Когда она подошла к толубаши, тот со смехом сказал:

— С чем-нибудь приятным ты ко мне, небось, не подошла бы!..

Пока хозяева страны развлекались, пока играли зурна и нагара, среди толпы богомольцев бродил со своей волынкой ашуг. Он играл и пел и ему давали кто кусок хлеба, кто медяк. Проделав круг, он подошел к княжескому столу и, как живое олицетворение протеста, запел:

Пташка, пичужка, пестрая грудка, лети. Дам тебе зерен, только скорее расти. А как потребует сборщик годичный налог, я подарю тебя барину, милый дружок. Телочка, телка, гладкая шкурка, гости́. Дам тебе сена, только скорее расти. А как потребует сборщик годичный налог, я подарю тебя барину, милый дружок. Доченька, дочка, алые шечки, цвети. Дам тебе хлеба, только скорее расти. А как потребует сборщик годичный налог, я подарю тебя барину, милый дружок. Бык мой, бычок мой, труженик смелый, трудись, поле паши, сей семена, в бричку впрягись. А как потребует сборщик годичный налог, я подарю тебя барину, милый дружок. Женушка, женка, ясные глазки, трудись, пряжу пряди, шей побыстрей, не ленись. А как потребует сборщик годичный налог, я подарю тебя барину, милый дружок. Звездочка, искорка, гасни скорее во мгле, в небо возьми меня, тяжко мне жить на земле. Век отработал, душу и горб натрудил, а недовольному барину не угодил.