Об Екатерине Медичи - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ту минуту, когда Мария Стюарт коснулась рукой довольно замысловатого замка кабинета Екатерины, итальянка, успевшая уже познакомиться с грандиозными планами принца Конде, нажала скрытую в каменной плите кнопку, и одна из панелей откинулась. Королева-мать собиралась в эту минуту спрятать лежавшие на столе бумаги и проследить за тем, чтобы тайный посланец мог безопасно вернуться. Услыхав, что дверь отворилась, она сразу же догадалась, что явиться так, без предупреждения, могла только королева Мария.
– Ты погиб, – сказала она Кристофу, видя, что теперь она уже не успеет спрятать бумаги и быстро закрыть тайник и что все раскрыто.
Кристоф взглянул на нее полным благородства и решимости взглядом.
– Povero mio![110] – прошептала Екатерина, прежде чем повернуться к своей невестке. – Нас предали, и вот кто предатель! – закричала она. – Позовите сюда кардинала и герцога! Пусть сию же минуту его задержат, – сказала она, указывая на Кристофа.
Эта сообразительная женщина сразу решила, что ей следует выдать несчастного юношу: спрятать его она не могла, спасти его тем более было немыслимо. Это еще можно было бы сделать, если бы он явился неделю тому назад, но как раз в то самое утро Гизы уже узнали о заговоре: они, по-видимому, перехватили те списки, которые она сейчас держала в руках, и теперь готовили ловушку для реформатов. Поэтому королева-мать, обрадованная тем, что ее противники оказались людьми достаточно проницательными и оправдали ее ожидания, тем не менее вменила себе в заслугу раскрытие их замысла – политические соображения этого требовали.
Весь этот жестокий расчет был делом нескольких мгновений, пока молодая королева открывала дверь. В первую минуту Мария Стюарт не произнесла ни слова. Взгляд ее утратил прежнюю веселость и приобрел особую проницательность, которая обычно появляется во взглядах людей, охваченных подозрениями, и которая была особенно заметна, потому что лицо молодой королевы переменило выражение за один миг. Она переводила взгляд с королевы-матери на Кристофа и с Кристофа на королеву-мать. Потом она позвонила. Явилась одна из фрейлин Екатерины.
– Мадемуазель де Руэ, позовите сюда дежурного капитана, – сказала Мария Стюарт. Она нарушала этикет, но на этот раз необходимость требовала им пренебречь.
В то время как молодая королева отдавала этот приказ, Екатерина впилась глазами в Кристофа. Взгляд ее говорил: «Мужайся!» Реформат его понял и ответил ей взглядом, означавшим: «Жертвуйте мною так же, как пожертвовали они».
«Надейся на меня», – знаком сказала ему Екатерина. После этого она принялась разглядывать бумаги. Невестка ее обернулась.
– Ты что, реформат? – спросила она Кристофа.
– Да, ваше величество, – ответил он.
– Значит, я не ошиблась, – пробормотала она, встретив во взгляде реформата все то же смирение, за которым скрывалась холодная ненависть.
Явился Пардальян; его послали сюда оба Лотарингца и сам король; вслед за этим верным слугою Гизов шел вызванный Марией Стюарт капитан.
– Передайте от моего имени королю, гофмаршалу и кардиналу, чтобы они шли сюда, и скажите им, что я не позволила бы себе вызывать их, если бы обстоятельства этого не требовали. Ступайте, Пардальян. А ты, Льюистон, карауль этого предателя-реформата, – сказала она шотландцу на своем родном языке, указывая на Кристофа.
Молодая королева и королева-мать хранили молчание до прихода Лотарингцев и короля. Это были ужасные минуты.
Мария Стюарт невольно открыла свекрови во всей полноте ту роль, которую оба дяди заставили ее играть; ее постоянная и вошедшая в привычку неуверенность в себе была вдруг обнаружена, и, как она ни была молода, она отлично понимала, что во всем этом было что-то недостойное настоящей государыни. Что же касается Екатерины, то она выдала себя из страха: она боялась, что ее скомпрометируют, и трепетала за свое будущее. Обе королевы: одна – пристыженная и гневная, другая – исполненная ненависти и спокойная – подошли к амбразуре окна и облокотились на подоконник, одна справа, другая слева; взгляды их так ясно выражали обуревавшие их чувства, что они обе опустили глаза, а потом, притворяясь друг перед другом, стали смотреть на небо. Обе эти замечательные женщины в ту минуту опустились до уровня самых заурядных мещанок. Может быть, впрочем, так бывает каждый раз, когда обстоятельства подавляют человека. Перед большой катастрофой бывают минуты, когда даже гений ощущает свое ничтожество. Что же касается Кристофа, то он чувствовал, что летит куда-то в бездну. Льюистон, шотландский капитан, хранил молчание. Он взирал на сына меховщика и на обеих королев с чисто солдатским любопытством. Появление молодого короля и его двух дядей положило конец этой тягостной сцене. Кардинал направился прямо к королеве.
– Все нити заговора еретиков в моих руках: они послали ко мне этого мальчишку и поручили ему передать мне свое послание, и вот эти документы, – сказала Екатерина вполголоса.
В то время как Екатерина объяснялась с кардиналом, Мария сказала несколько слов на ухо гофмаршалу.
– Что случилось? – спросил молодой король, который остался одиноким среди этих неистовых страстей, столкнувшихся друг с другом.
– Доказательства того, о чем я докладывал вашему величеству, не заставили себя ждать, – сказал кардинал, схватив бумаги.
Герцог Гиз отвел брата в сторону и, не прерывая его речи, сказал ему на ухо:
– Ну, отныне я верховный главнокомандующий, противиться никто не станет.
Вместо ответа кардинал многозначительно посмотрел на брата: взгляд этот говорил о том, что он уже знал, как использовать в своих целях ложное положение Екатерины.
– Кто тебя послал сюда? – спросил герцог Кристофа.
– Шодье, проповедник.
– Юноша, ты лжешь, – живо возразил ему герцог, – тебя послал принц Конде!
– Принц Конде, монсеньор? – с изумленным видом повторил Кристоф. – Я его и в глаза не видел. Я занимаюсь юриспруденцией у господина де Ту, я служу у него секретарем, и он даже не знает, что я принадлежу к Реформации. Склонил меня на это только проповедник.
– Довольно, – сказал кардинал. – Позовите господина Роберте, – приказал он Льюистону, – этот желторотый плут оказался хитрее старых политиков: он обманул
