Исповедь четырех - Елена Погребижская

Умка смотрит на меня потеплевшим взглядом и продолжает миролюбиво:

«Я же тебе говорила, вот ты выйдешь в Нью-Йорке на Таймс-сквер, там точно такие же».

Мы идем вдоль бульвара.

Умка: Вот на той лавочке, где они (показывает на козырную первую скамейку, где расшумелась сейчас уголовная компания) сейчас сидят, можно было сидеть зимой (86–87) и петь песни.

Я прошу объяснить мне мотивы человека, который зимой идет петь песни на лавочку. Умка укоризненно смотрит, но терпеливо все объясняет.

Умка: Ну, было такое ощущение праздника, такой победы непрекращающейся. В чем праздник заключался? В том, что ты все бросил, все послал и пошел на улицу шляться, томсойерство такое, в общем-то.

Я слушаю Аню и упускаю момент, как нас окружают еще какие-то люди.

Аня моментально повышает голос и говорит уже не мне, а этим людям:

«Смотрите! Вот это Хоббит! (оборачивается ко мне и оператору) Вот это хорошие люди, вот это можно и нужно снять».

Не абсолютно трезвый мужчина подходит к Умке и церемонно целует ей руку: «Анна, здравствуйте. Мы пьем водку». Еще один бородатый человек наклоняется и целует руку. Аня им очень рада, это видно. Хотя потом она мне говорит, что не любит, когда ей целуют руку, и потом тайно вытирает ее. Лицо у нее стало совсем другим, не тем, которое она носила с нами по Арбату. Улыбка не сходит. «А вы понимаете, что попадаете в кино?» — говорит она честной компании. «А хуй с ним», — по-доброму отвечает кавалер, целовавший ручку. Хоббит, мужчина в бороде и бейсболке, кружит легким пританцовывающим шагом вокруг нас. «А почему вы хоббит?» — спрашиваю я его. «Потому что у него ноги волосатые», — шутит кавалер с манерами. «Но вы совсем не похожи ни хиппи», — говорю я беспомощно. Умка (продолжает заливисто смеяться): «А я похожа?» Хоббит объясняет мне, что у него есть некий внутренний хайр, так что внешний необязателен. Мы с группой тактично отходим, оставляя друзей поговорить, а микрофон-петличка на груди Умки продолжает, конечно, фиксировать разговор. Нетрезвый кавалер обсуждает с Аней последний альбом Боба Дилана. Умка говорит с ним про Дилана, а следом объясняет всем, где будет ее следующий концерт. Хоббит спорит с компанией, что группа (название не разобрать), от которой в восторге остальные, ему совсем не нравится. Все время разговора еще один товарищ двухметрового почти роста с длинными рыжими волосами и бородой стоит, молчит и улыбается. Похож на викинга. Хоббит рассказывает анекдот. Аня очень задорно хохочет. Мы стоим в отдалении.

Умка: Ништяк. Спасибо.

Хоббит: Пожаба.

И мы оставляем теплую компанию и уходим.

Я: Дааа, нежные души скрываются за этими маргинальными лицами…

Умка: А они совсем не маргинальные. Просто вышли побухать.

Я: А как было в 80-е?

Умка: В 80-е вот так все и было, только все были моложе.

Глава пятая

Снег

Эпиграф:

Вот девочка в папиной рубашке и чужих левисах,Она зависает на неслышных другим голосах,Она заплутала в каменных лесах, как мустанги в её волосах,И она так непохожа на Люси в небесах.

А я бросаю мужа, сына и институт,Я играю на чужих гитарах то там, то тут,Ради чего? Ради кого? Разве меня здесь ждут?Я не стану отвечать — ответ был бы слишком крут.

Хей! Посмотрим на себя, разве мы дети цветов?Мы живем, не любя, мы боимся даже кустов.И ради чего-то, чем травят клопов.Твой друг тебя кинуть готов.Хей! Посмотрим на себя, дети цветов!

Говорят, что у эскимосов 32 слова, обозначающих «снег». То есть они различают 32 его вида. А для нас «снег» и «снег». Именно это я и говорю Ане, когда мы едем назад. И дальше говорю, что для меня пьяницы на первой скамеечке такие же, что и на второй, и что я ни за что не отличу, где плохие типы, а где хорошие хиппи, ну или бывшие хиппи, и что мой бэкграунд призывает все эти скамеечки обходить за километр. Аня искренне удивлена, как же, разве же ты не видишь. Я тоже искренне удивляюсь, что господа, раздавившие пузырь на скамейке, могут целовать руку и говорить о последнем альбоме Дилана. Я в итоге понимаю, что, говоря по-умному, мое восприятие стереотипно, а разница между скамеечками на самом деле принципиальная. Мы сидим на бульваре, и Аня говорит с глубоким сожалением таким:

«Мне не хотелось влипать в этот фильм, но я почему-то верю, что у тебя получится честный фильм, обычно получается такая попса и такая дрянь (на лице брезгливая гримаса), когда посторонние люди в это влезают. Это личное для всех нас, это очень не хочется вытаскивать на поверхность».

Очевидно, пора поговорить про хиппи.

Умка: Почему я сопротивляюсь теме про хиппи? По моему глубокому убеждению и вследствие многолетних наблюдений за окружающей средой, на самом деле ничего не меняется. Общество остается таким же, каким было, и люди не меняются по большому счету.

Я: Да.

Умка: Тем более противно, что те же самые люди, которые 25 лет назад подвешивали хиппанов за ноги и поджигали им волосы, те же самые люди проявляют к этой теме нездоровый интерес, потому что она немножко щекотливая, там же и наркотики, и свободная любовь, какое-то отклонение от общественных норм. Какой-то гаденький интерес, как на тему гомосексуализма, или проституции, или… какие еще бывают темы… каких-нибудь преступных кругов.

Я: Тебе не кажется, что прошло достаточно много времени, чтобы относиться к этому как к чему-то историческому?

Умка: Нет, ничего исторического в этом нет, это моя жизнь, — пока я жива, это жизнь не является исторической, она является современной. И обыватель остался абсолютно таким же, я как тогда я его не боялась, так и сейчас его не боюсь. Мне просто противен праздный обывательский интерес. А с тобой я, естественно, так подробно разговариваю, потому что у тебя не обывательский, но и не журналистский, а какой-то глубокий личный интерес. Мне это приятно, и именно поэтому я пытаюсь насколько можно открыто об этом разговаривать.

Мне приятно, действительно. Аня продолжает чеканить слова.

Умка: Те основы, на которых стояла вся цветочная революция 60-х, для меня до сих пор являются живыми действующими основами, на которых стоит вся моя деятельность и вся моя вообще голова, и вообще все то, как я строю свою жизнь. Мне на самом деле совершенно все равно, во что это на самом деле все превратилось. Я имею внутри себя вот эту основу. Такая же самая основа существует внутри ныне действующих старых музыкантов, которых никак не назовешь хиппи. Боб Дилан, Игги Поп, Кит Ричардс и многие другие. Преуспевающие западные музыканты. С огромными гонорарами, всенародным именем всемирным, но это люди, выросшие на этой почве. Я скромно надеюсь, что я делаю одно с ними дело. Меня не волнует, насколько это дело безнадежно. Конечно, оно безнадежно.