Ангел для грешника - Екатерина Янова

кровати. Бросаю взгляд на окно, занавески легко шевелятся от ночного ветерка. Окно приоткрыто. Вместе со сквозняком на меня наваливается чудовищная реальность.

Мила умерла. Ее больше нет. Это был всего лишь сон, а моя девочка там, в соседней комнате лежит в гробу мертвая.

Только не пойму, что за крики? Прислушиваюсь, голосит какая-то тетка, которая выбежала на улицу и теперь громко причитает:

- Она открыла глаза! Ведьма открыла глаза!

Выхожу в большую комнату и замираю. Вместе со мной в оцепенении стоят несколько деревенских бабок и женщин. Кто-то крестится, кто-то пораженно замер. Картина зловещая. Посередине гроб, комната залита только светом свечей. Подхожу ближе, моя девочка все так же лежит неподвижно. Вдруг, она распахивает глаза и садится в гробу.

Слышу грохот - кто-то упал в обморок, топот ног выбегающих женщин, их пораженные крики. Только все это где-то на заднем фоне, где-то далеко и не важно. Я вижу только мою красавицу. Она смотрит прямо на меня. Она живая, она вернулась ко мне. Она проснулась!

Глава 28.

Глеб.

Мила сидит в гробу, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, взгляд затуманенный. Но она точно живая!

Секунды летят, мы просто смотрим друг на друга не отрываясь. Я боюсь пошевелиться, боюсь, что сейчас все исчезнет, может, я еще сплю?

Вдруг девочка начинает падать, глаза снова закатываются. Бросаюсь к ней, подхватываю ее.

- Мила, Мила! Посмотри на меня! - зову ее.

Она открывает глаза.

- Мила! Скажи что-нибудь, пожалуйста, скажи, что ты живая - умоляю я.

- Глеб, - очень слабо. Но я слышу. - Глеб!

- Мила! - шепчу как безумный, девочка смотрит на меня пронзительно, шевелит беззвучно губами, а потом падает в мои объятия, снова теряя сознание.

Но она дышит! Точно дышит! И сердце! Я слышу его стук, какой-то нечеткий, рваный ритм. Оглядываюсь кругом, в комнате никого нет, кроме бабы Авдотьи. Она пораженной тенью застыла в углу.

- Мила жива! Она спала просто! Я ведь говорил! А мне никто не верил!

Старуха подходит к гробу, несмело протягивает руку, кладет на грудь Милы, что-то бормочет, ощупывает ее.

- Жива! Точно жива! А мы ведь ее чуть не похоронили, как же так, как же я не поняла - причитает старуха.

- Жива... - шепчу и я тихо, глажу девочку по волосам, наполняюсь ее слабым дыханием, как будто сам оживаю, выныриваю из страшной вязкой бездны и делаю первый судорожный вздох.

И это так сладко, дышать с ней одним воздухом, так восхитительно. Она жива. Она снова со мной.

- Только бы не проснуться, - шепчу тихо, потому что реально боюсь, что сейчас открою глаза и окажусь в той самой постели, а в другой комнате увижу бездыханное тело моей девочки, лежащее в гробу.

Не знаю, сколько я нахожусь в этом счастливом оцепенении, просто целую ее волосы, глажу потеплевшие руки. Из этого состояния меня вырывает громкий лай собаки.

Мы слышим крики, ругань на улице.

- Надо уходить! - говорит баба Авдотья. - Люди не поверят, что она спала. Будут придумывать всякую чушь.

В окно я вижу, что к дому идут несколько человек. Женщин и мужчин. Они шумят, кричат что-то. В открытое окно долетают обрывки фраз.

"Убить ведьму!", "Забить ей осиновый кол в сердце!", "Сжечь!".

Бред! Какой бред! Как будто я попал в средневековье. Но правда в том, что страх не имеет возраста, национальности, пола. Когда людям страшно, и они не могут объяснить что-то в своей голове, то пытаются это уничтожить. А в деревне сильны старые поверья и предрассудки.

Мысли вихрем пролетают в голове. Приходится резко прийти в себя и начать судорожно придумывать, как справиться с разъяренной толпой безумных деревенских жителей. Кто-то снаружи кричит, требует отдать ведьму им. Ага, щас прям! Баба Авдотья запирает двери и окна, мечется по комнате, собирая какие-то вещи в сумку. Милу я несу в спальню, заворачиваю в плед.

В окно залетает камень, звон стекла, крики. Дом грозятся сжечь. И, похоже, это не пустые слова. Потому что из разбитого окна доносится запах бензина, а потом вспыхивает пламя. Комнату мгновенно заволакивает дымом. Понимаю, что надо срочно выбираться из деревянной избы. Здесь мы можем сгореть в считанные минуты. Слышу крики какого-то безумного гада:

- Я давно предлагал сжечь эту заразу! Верите теперь, что тут нечистые силы процветают! Жгите, тварей! Пусть подохнут!

Сука! Да что ж такое! Из огня да в полымя! Даже оружия никакого толком нет. Оборачиваюсь в поисках того, чем бы проломить башку горластому уроду и его приспешникам. Кроме железной кочерги ничего подходящего не нахожу. Вдруг меня за руку хватает баба Авдотья.

- Пойдем. Надо уходить! Они всегда ее боялись, теперь и подавно. Бери ее на руки и иди за мной!

- Куда?

Старуха отбрасывает в сторону половик. Там люк - вход в подвал, где хранятся соленья и картошка.

- Но мы там задохнемся дымом! Надо уходить через окно! - спорю я.

- Этого они и ждут! Пойдем! Доверься мне!

Спускаемся в подвал. Баба Авдотья зажигает фонарь. Внизу я вижу только стеллажи с банками.

- Что дальше?

- Помоги мне!

Укладываю Милу на землю, помогаю бабе Авдотье отодвинуть стеллаж с картошкой и мешками с мукой и кукурузой. Там на стене висит какая-то ветошь. Старуха уверенно срывает ее, за ней старая полусгнившая дверь.

- Этот лаз со времен войны остался, - говорит старуха. - Мой отец партизаном был. Не раз этот тоннель ему и маме жизнь спасал. Надеюсь, не завалился еще.

Ступаем в кромешную темноту, здесь пахнет сыростью. Где-то пищат мыши. Лаз достаточно узкий. Приходится идти, сильно пригнувшись. Замкнутое пространство и темнота давят на нервы. Мила стонет, зовет меня. Я ее успокаиваю, как могу, вместе с ней и сам успокаиваюсь. Она жива! Все остальное не важно. Теперь бы выбраться, и все будет хорошо! Теперь точно будет!

Вскоре лаз заканчивается. Впереди еще одна дверь. Только она заперта. Чтобы ее открыть приходится применить усилие.

Мы оказываемся в старом сарае, расположенном в конце огорода за домом. Выходим тихо. Дом остался в сотне метров. Он уже вовсю пылает.

Не дожидаясь, пока нас заметит обезумевшая толпа, идем в сторону леса. Это не так просто, потому что фонарь мы погасили. Несмотря на темноту баба