Ангел для грешника - Екатерина Янова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мила умерла. Ее больше нет. Это был всего лишь сон, а моя девочка там, в соседней комнате лежит в гробу мертвая.
Только не пойму, что за крики? Прислушиваюсь, голосит какая-то тетка, которая выбежала на улицу и теперь громко причитает:
- Она открыла глаза! Ведьма открыла глаза!
Выхожу в большую комнату и замираю. Вместе со мной в оцепенении стоят несколько деревенских бабок и женщин. Кто-то крестится, кто-то пораженно замер. Картина зловещая. Посередине гроб, комната залита только светом свечей. Подхожу ближе, моя девочка все так же лежит неподвижно. Вдруг, она распахивает глаза и садится в гробу.
Слышу грохот - кто-то упал в обморок, топот ног выбегающих женщин, их пораженные крики. Только все это где-то на заднем фоне, где-то далеко и не важно. Я вижу только мою красавицу. Она смотрит прямо на меня. Она живая, она вернулась ко мне. Она проснулась!
Глава 28.
Глеб.
Мила сидит в гробу, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, взгляд затуманенный. Но она точно живая!
Секунды летят, мы просто смотрим друг на друга не отрываясь. Я боюсь пошевелиться, боюсь, что сейчас все исчезнет, может, я еще сплю?
Вдруг девочка начинает падать, глаза снова закатываются. Бросаюсь к ней, подхватываю ее.
- Мила, Мила! Посмотри на меня! - зову ее.
Она открывает глаза.
- Мила! Скажи что-нибудь, пожалуйста, скажи, что ты живая - умоляю я.
- Глеб, - очень слабо. Но я слышу. - Глеб!
- Мила! - шепчу как безумный, девочка смотрит на меня пронзительно, шевелит беззвучно губами, а потом падает в мои объятия, снова теряя сознание.
Но она дышит! Точно дышит! И сердце! Я слышу его стук, какой-то нечеткий, рваный ритм. Оглядываюсь кругом, в комнате никого нет, кроме бабы Авдотьи. Она пораженной тенью застыла в углу.
- Мила жива! Она спала просто! Я ведь говорил! А мне никто не верил!
Старуха подходит к гробу, несмело протягивает руку, кладет на грудь Милы, что-то бормочет, ощупывает ее.
- Жива! Точно жива! А мы ведь ее чуть не похоронили, как же так, как же я не поняла - причитает старуха.
- Жива... - шепчу и я тихо, глажу девочку по волосам, наполняюсь ее слабым дыханием, как будто сам оживаю, выныриваю из страшной вязкой бездны и делаю первый судорожный вздох.
И это так сладко, дышать с ней одним воздухом, так восхитительно. Она жива. Она снова со мной.
- Только бы не проснуться, - шепчу тихо, потому что реально боюсь, что сейчас открою глаза и окажусь в той самой постели, а в другой комнате увижу бездыханное тело моей девочки, лежащее в гробу.
Не знаю, сколько я нахожусь в этом счастливом оцепенении, просто целую ее волосы, глажу потеплевшие руки. Из этого состояния меня вырывает громкий лай собаки.
Мы слышим крики, ругань на улице.
- Надо уходить! - говорит баба Авдотья. - Люди не поверят, что она спала. Будут придумывать всякую чушь.
В окно я вижу, что к дому идут несколько человек. Женщин и мужчин. Они шумят, кричат что-то. В открытое окно долетают обрывки фраз.
"Убить ведьму!", "Забить ей осиновый кол в сердце!", "Сжечь!".
Бред! Какой бред! Как будто я попал в средневековье. Но правда в том, что страх не имеет возраста, национальности, пола. Когда людям страшно, и они не могут объяснить что-то в своей голове, то пытаются это уничтожить. А в деревне сильны старые поверья и предрассудки.
Мысли вихрем пролетают в голове. Приходится резко прийти в себя и начать судорожно придумывать, как справиться с разъяренной толпой безумных деревенских жителей. Кто-то снаружи кричит, требует отдать ведьму им. Ага, щас прям! Баба Авдотья запирает двери и окна, мечется по комнате, собирая какие-то вещи в сумку. Милу я несу в спальню, заворачиваю в плед.
В окно залетает камень, звон стекла, крики. Дом грозятся сжечь. И, похоже, это не пустые слова. Потому что из разбитого окна доносится запах бензина, а потом вспыхивает пламя. Комнату мгновенно заволакивает дымом. Понимаю, что надо срочно выбираться из деревянной избы. Здесь мы можем сгореть в считанные минуты. Слышу крики какого-то безумного гада:
- Я давно предлагал сжечь эту заразу! Верите теперь, что тут нечистые силы процветают! Жгите, тварей! Пусть подохнут!
Сука! Да что ж такое! Из огня да в полымя! Даже оружия никакого толком нет. Оборачиваюсь в поисках того, чем бы проломить башку горластому уроду и его приспешникам. Кроме железной кочерги ничего подходящего не нахожу. Вдруг меня за руку хватает баба Авдотья.
- Пойдем. Надо уходить! Они всегда ее боялись, теперь и подавно. Бери ее на руки и иди за мной!
- Куда?
Старуха отбрасывает в сторону половик. Там люк - вход в подвал, где хранятся соленья и картошка.
- Но мы там задохнемся дымом! Надо уходить через окно! - спорю я.
- Этого они и ждут! Пойдем! Доверься мне!
Спускаемся в подвал. Баба Авдотья зажигает фонарь. Внизу я вижу только стеллажи с банками.
- Что дальше?
- Помоги мне!
Укладываю Милу на землю, помогаю бабе Авдотье отодвинуть стеллаж с картошкой и мешками с мукой и кукурузой. Там на стене висит какая-то ветошь. Старуха уверенно срывает ее, за ней старая полусгнившая дверь.
- Этот лаз со времен войны остался, - говорит старуха. - Мой отец партизаном был. Не раз этот тоннель ему и маме жизнь спасал. Надеюсь, не завалился еще.
Ступаем в кромешную темноту, здесь пахнет сыростью. Где-то пищат мыши. Лаз достаточно узкий. Приходится идти, сильно пригнувшись. Замкнутое пространство и темнота давят на нервы. Мила стонет, зовет меня. Я ее успокаиваю, как могу, вместе с ней и сам успокаиваюсь. Она жива! Все остальное не важно. Теперь бы выбраться, и все будет хорошо! Теперь точно будет!
Вскоре лаз заканчивается. Впереди еще одна дверь. Только она заперта. Чтобы ее открыть приходится применить усилие.
Мы оказываемся в старом сарае, расположенном в конце огорода за домом. Выходим тихо. Дом остался в сотне метров. Он уже вовсю пылает.
Не дожидаясь, пока нас заметит обезумевшая толпа, идем в сторону леса. Это не так просто, потому что фонарь мы погасили. Несмотря на темноту баба
