ОСНОВЫ ПНЕВМАТОЛОГИИ - Владимир Шмаков

Будучи не в состоянии объяснить факт существования конкретно-эмпирического исхода из спекулятивной мысли, Гегель не мог не сознавать глубокой трагичности своего миросозерцания. Всякая трагедия есть следствие непримиренных противоположностей, результат их борьбы за одностороннее господство. Гегель не мог увидеть субъективности столь ярко раскрытой им трагедии спекулятивного и конкретного эмпирического, а потому силою необходимости принужден был искать ее истоки в самом бытии мира. Следуя этому, Гегель онтологизировал свою субъективную трагедию, возвел непримиренность спекулятивного и конкретного эмпирического до степени сущности мирового процесса. Спекулятивная мысль, Понятие, Бог, находятся в трагической связи с миром форм и явлений. Как противоположность гармонии спекулятивного, неорганизованная стихия конкретного эмпирического являет собой начало зла. Но самостоятельного бытия она лишена вовсе; сама по себе, в качестве реального злого начала, или, что то же, в качестве зла, она не существует: зло как таковое «ничтожно»30 и «тщетно»31, и даже тогда, когда оно встает в виде призрака в индивидуальном заблуждающемся духе32, судьба его в том, чтобы внутренно сокрушиться и растаять33. Гегель выражает это или так, что зла нет34, или так, что добро и зло «реально» различны только для человеческого «абстрагирующего»35 сознания, но не для Бога36, или же так, что добро и зло, не теряя своего качественного различия, состоят в единстве и так слагают ткань мира. Это можно выразить и так, что эмпирическая стихия, как потенция зла, — сразу: «необходима» и «не должна иметь бытия»38. Такое понимание зла открывает ту последнюю глубину в сущности Божества, о которой Гегель обычно избегает говорить. Эта глубина определяется термином страдания. Богу свойственно страдать потому, что сущность Его в мире раздвоена и пребывает во внутреннем противоборстве. Двойственный состав мира есть тем самым двойственный состав Божества, и несчастие мира есть и несчастие его Создателя39. Воззрения Гегеля на зло, отрицающие за ним онтологическое ens, вполне совпадают с эзотерической доктриной40, но утверждаемое им отношение зла к Божеству представляется совершенно неверным. В концепции Гегеля зло или находится вне Божества, или входит в Него. В первом случае возникает дуализм, а во втором зло оказывается включенным в самую сущность Божества, что есть или contradictio in adjecto, или кощунство. Итак, здесь вновь восстает все тот же самый, не разрешенный Гегелем и не могущий быть им разрешенным вопрос об отношении конкретного эмпирического к Божеству. Идея страдания и трагедии, вводимая Гегелем, нисколько не устраняет и не разрешает этого вопроса. Причина этого ясна: Гегель все время остается при своем исходном заблуждении — одностороннем центрировании на трансцендентном, а потому вводимое им трагическое затрагивает лишь результативную феноменологию космоса, а не его внутреннее онтологическое естество. Только при ведании изначальной двойственности мира, при признании одинаковой онтологической самобытности трансцендентного и имманентного может быть правильно поставлен вопрос о трагедии его бытия, ее истоках, конечной цели и возможностях ее творческого преодоления в трагическом пути конкретного сознания, Гегель не увидел изначальной трагичности мира, не принял ее в основу своей философии, но не мог и отстранить неизбежной с нею встречи в своих последующих построениях. Отсюда трагическая судьба его грандиозной попытки создания первой в истории философии системы, притязавшей на конкретно-спекулятивную всеобщность. Гегель не включил трагедию во внутреннее естество своей системы — трагедия ворвалась извне, он не сумел понять ее всезиждущий пафос, потому он стал для него всеразрушающим вихрем, безжалостно разметавшим пафос абсолютного рационализма.

Из исходной ошибки Гегеля естественно вытекает смешение пневмато-логических категорий. Первоначально Гегель определяет Понятие как разумную стихию41. «Мысль есть принцип и сущность мира»42. В дальнейшем он вкладывает в него все большее содержание, благодаря чему оно и получает все признаки органической жизненности. Так, стихия разума оказывается неразрывно сопряженной со стихией воли и даже, более того, вторая оказывается сущностью первой43. Этим, бесспорно, Гегель совершает измену своей основной доктрине о первенстве и абсолютности стихии разума. Если Божественное Понятие не может быть раскрыто одной только стихией разума, то это тем самым с очевидностью свидетельствует о категориаль-ности природы данного начала. Вступив на этот путь, Гегель приходит и к необходимости утверждения третьей категории, которую он хотя и не объективирует в означенном конкретном смысле, но все же ее концепция оказывается вполне тождественной эзотерической доктрине о категории мистики. Именно таковой является в философии Гегеля идея любви. Гегель справедливо усмотрел, что диалектика, поскольку она есть разум in actu, выражается стремлением ко множественности, к дифференцированию. Процесс становится сомкнутым и целесообразным только благодаря наличию некой иной субстанциальной силы, стремящейся к единству и восстанавливающей его. «Выше всего и глубже всего стоит сила сращивающего единения. Ею держится мир вещей и людей, ибо эта входящая сила есть сила Божественной Субстанции. Эта последняя основа философии была воспринята Гегелем из Евангелия: этическое и религиозное учение о любви как силе, соединяющей человека с человеком в Боге, открыло Гегелю тот опыт, конгениальное проникновение в который указало ему на основной закон спекулятивной философии»44. Иначе говоря, закон диалектического раскрытия сам по себе имеет сложную природу и органически объединяет два различных начала. Одно из них есть разум, а другое Гегель воспринял под символом Любви. Здесь именно Гегель вплотную подошел к эзотерической доктрине о различии природ разума низшего и разума высшего. Первый из них, тяготея к праразуму, отмежевывается от животворящих веяний мистики и вырождается благодаря этому в мертвенную абстрактно-формальную дисциплину; второй, напротив, представляет собой органическое сопряжение разума с мистикой, созерцаемое с точки зрения разума. Трудно сказать, с какой степенью конкретности сознавал это Гегель, но интуиция этого проявляется в его системе с несомненностью. Спекулятивная конкретность неразрывно связана с идеей «всеобщего», а «сущность идеи «всеобщего» (Allgemeine) при всяком понимании и с любой точки зрения слагается в качественном сопоставлении множества и единства45. Делая «всеобщность» основным предикатом «Понятия», Гегель тем самым и переходит от элементарного низшего разума, формального рассудка, к высшему разуму, спекулятивному мышлению, и в этом именно и заключается причина трудности и даже прямой невозможности усвоения его философии в категориях рассудка (ratio). Основная ее концепция — диалектический закон — есть закон высшего разума, так как он родился из органического слияния начал мистики и разума, из которых первая есть носительница единства, а второй — носитель множественности. «Так, «логика» его возникла в результате слияния двух законов: евангельского закона любви и логического закона противоречия; оба закона видоизменились: второй подчинился первому, а первый переместился в царство второго. Это можно выразить так, что Божественное открылось Гегелю как начало Разума, живущее во всем мире по закону любви, т. е. спекулятивной конкретности»46.

Гегель все время продолжал утверждать не только примат стихии разума, но и исключительность его реальности и абсолютности. Поэтому его система носит все внешние признаки, характеризующие ее как систему абсолютного рационализма. Однако по существу дела Гегель принимает все три пневматологические категории и органически включает их в содержание Понятия. Очевидно, что разум, по Гегелевой системе, не имеет ничего общего с формальным рассудком и не может быть выражен адекватной формулой на языке кантианской гносеологии. Только в эзотеризме гегелевскому спекулятивному разуму находится эквивалентное понятие — высший разум. Назревает вопрос: есть ли система Гегеля абсолютный рационализм, понимая разум как высший разум? Ответ должен быть дан двойственный: по пафосу Гегеля — да, но по действительно исполненному им — нет. Гегель в своей концепции высшего разума соподчинил категорию мистики и игнорировал полярную концепцию высшей мистики, где соподчиненным является разум. Этим определилась односторонность его философии, но в своей односторонности она последовательна. Однако она перестает быть даже и односторонне закономерно-последовательной поскольку подчиняет разуму волю. Последняя является или функцией разума, а это ошибочно, или она образует самостоятельную ипостась Понятия, а это в корне разрушает исходный постулат. Итак, в проблеме соотношения разума и воли кроется неправомерный скачок гегелевской системы через недоступную ее разрешению пропасть. Результативный вывод будет таков: Гегель вполне выявил категорию разума, категорию мистики выявил наполовину, поскольку она выражается в высшем разуме, и лишь обозначил категорию воли, не дав ей никакого пневмато-логического места (в Понятии) или приписав ей неправомерно приниженное положение (как модуса разума).