Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

— Как же я смогу приступить к задаче столь чудовищной? Все мои инструменты уничтожены — вами.

— Все дело за расходами, и только. Вы знаете, как вызвать к жизни электрическую силу. Вы способны сделать нужные машины.

— Вы в самом деле призываете меня вынуть из могилы женщину и оживить ее?

— Если вы согласитесь, лицо это никогда более не предстанет ни пред вами, ни пред кем иным. Мы с моею спутницей будем вести жизнь безобидную, заполненную простыми трудами. Мы обретем покой на этой благосклонной земле и станем довольствоваться уединением скрытого от людей острова, мы будем пить воду из ручья и питаться желудями. Друг дружки нам будет довольно.

Я сидел, не в силах справиться с изумлением и дурными предчувствиями. Взору моему представился этот процесс во всех его подробностях: изготовление электрических машин, тело или органы женщины, взятой из могилы и привезенной в Лаймхаус, свет и тепло жуткого акта творения. А затем — еще одно существо, восстающее с этого стола, наделенное всеми теми силами, про которые мне известно — они будут! Что, если эти двое, впоследствии совокупившись, произведут потомство? Нет. Мертвые не способны плодить новую жизнь. В этом я был уверен.

— Необходимо, чтобы она была молода и прекрасна, — сказал он.

— Я не могу дать согласия.

— Мы оставим мир тем, кто в нем счастлив. Избавившись от ненависти моих собратьев, я способен буду на все то добронравие, какое вы некогда надеялись во мне обнаружить. Я более не стану проклинать вас и пылать к вам гневом. Клянусь солнечным светом! Клянусь — я покину вас навсегда.

Доводы его занимали меня лишь мгновение, ибо я оставался тверд в своем отказе — мне претила затея, могущая иметь недопустимые последствия.

— Об этом нельзя и думать.

— Вы не оставите мне и единственного шанса на счастие? На спасение?

— Я не дам вам шанса принести миру новые разорения и беды, соединившись с особой, равной вам по силе и решимости.

— Что ж, прекрасно, сэр. Я бесстрашен, а следственно, могуществен. Я говорю с вами сейчас, будучи в трезвом уме, несмотря на окутывающие меня гнев и помыслы об отмщении. Дни ваши будут протекать в страхе и ужасе, и недалек тот час, когда вы раскаетесь во всех тех бедах, которые мне причинили. Настанет день, и вы проклянете солнце, взирающее на ваши горести.

— Я требую одного: не смейте следовать за мною!

— Ах, так вот к чему сводятся ваши страхи? Позвольте же мне вам сказать: вы никогда не убежите от меня. Коли вы не желаете создать мне спутницу, я выбираю себе в супруги вас. Мы будем неразлучны — два живых существа, соединенных вместе. Надеюсь, перспектива эта радует вас не менее, нежели меня!

— Я могу уехать на край света…

— Не помышляйте о том, чтобы скрыться в пустыне. Пустыня внутри меня огромнее. Я вас разыщу.

— Неужели вы не способны прислушаться к доводам разума?

— Разума? Что мне разум? Договор наш скреплен огнем и кровью.

— Так, значит, вы станете моею тенью? Тогда вы будете существом подчиненным, рабом моих желаний.

— Нет. Я буду с вами не всегда. Я буду с вами не часто. Но тогда, когда вы будете к этому готовы наименее всего, я буду с вами. Что, если я явлюсь вам в вашу брачную ночь?

— Таковой не бывать, коль скоро мне известно, что вы где-то поблизости.

— Именно так. Я не раб. Я ваш господин. Запомните это, сэр. Будьте уверены — вам предстоят мои визиты. — Он подошел к двери — казалось, мощь ночи и реки вселила в него радость. — А теперь — к устью, — произнес он. — Да здравствует вечное страдание!

Я сидел — вернее, притулился, сгорбившись, — в креслах, среди обломков — это было все, что осталось от моих трудов. Время шло. Говорят, невзгоды проходят, но страх остается навеки. Я вступил в состояние, могущее прекратиться лишь с моей смертью. О, с какою силою, с какою страстью мечтал я о смерти в эти первые часы! Просидевши в мастерской до рассвета, я, подчиняясь какому-то животному инстинкту, лондонскими улицами возвратился домой. Шел сильный дождь, на который я едва обращал внимание; казалось, он, выкидывая свои шутки с туманом и грязью на каждой улице, лишь сопутствует моему ужасу.

Когда я наконец подошел к своей двери на Джермин-стрит, Фред встретил меня с лицом в высшей степени озадаченным.

— Да вы же весь мокрый, сэр! Того и гляди, в канаву стечете!

— Помоги мне войти, Фред. Я едва держусь на ногах.

Он помог мне переступить порог и тотчас же принялся снимать с меня сапоги, приговаривая:

— Воды тут столько, что целый Флит [24] наполнить хватит.

Он стал выжимать мои грубые шерстяные чулки. Затем он направился к моему бельевому шкафу и принес оттуда несколько полотенец; взявши их, я удалился к себе в спальню, где разделся и лег на постель.

Не знаю, сколько часов я проспал. Разбудил меня Фред, вошедший неся блюдо с отбивными и томатами. Он осторожно поставил его на постель подле меня и вынул из кармана письмо, запечатанное сургучом.

— Это от того джентльмена, — сказал он. — Сами знаете от кого.

То было письмо от Биши, где он упрашивал меня приехать в Марлоу и присоединиться к нему в его «прибрежном раю» — так называл он это место. В момент, когда я обдумывал это предложение, я осознал, что в меня вселилась слабость престраннейшего свойства. Я потерял всю энергию ума, весь интерес к житейским делам. По сути, я потерял всю волю, все чувство решимости. То было ощущение самое необычайное изо всех, что только встречаются на свете. Из страха и ужаса родились мягкость и податливость. Страх меня не покинул — отнюдь. Однако он сделался моим вечным спутником, моим двойником, моей тенью, без которой я не мог существовать. Итак, я был до странности не способен или не желал принимать никаких собственных решений в любых делах, касавшихся моей участи. Я съел отбивные с томатами, приготовленные для меня Фредом, и велел ему собирать мой саквояж для поездки в Марлоу. Он спросил, нельзя ли ему сопровождать меня в путешествии — или, как он сказал, выражаясь уличным языком, в «потешествии», — и я, не раздумывая, согласился.

Вскоре после того мы покинули Джермин-стрит и наняли почтовую карету от Кэтрин-стрит до Марлоу;.

Фред все время без умолку болтал, что было мне чрезвычайно по душе. Это освобождало меня от необходимости говорить или же думать по дороге из столицы к полям и живым изгородям Бекингемшира. По пути он указывал на дорожные столбы, на многочисленные гравийные копи в Кенсингтоне, на гусей в Чизике и на плохие дороги в Брентфорде. Он рассказал мне, что они с братом имели обыкновение плавать в Темзе, пока река не сделалась непереносимо грязной. Он рассказал мне, что по Лондон-бридж ежедневно проходят двенадцать тысяч человек и что в Хайгейтском лесу водятся эльфы. Марлоу, по его представлениям, был городком «приличным». Он в подробностях изъяснил мне, как отыскал дом Биши — тут ему помогли настойчивые расспросы среди лавочников. После недолгого молчания он поведал мне о том, что и он наблюдал казнь Дэниела Уэстбрука.

— Что?! — воскликнул я. — Так ты, дождавшись, пока я уйду из дому, отправился в Ньюгейт?

— Да, сэр. Надеюсь, ничего плохого я не совершил. В доме, сами знаете, приглядывать было не за чем — все чисто, как положено.

— Ах ты злодей! Ты уверял меня, что несешь службу постоянно.

— Ничто в мире не постоянно, мистер Франкенштейн. Мне надо было воздуху глотнуть.

— Скверного ньюгейтского воздуху.

— То-то и оно, сэр. Я ведь прежде никогда и не бывал на повешении. Хотелось увидать, что это за штука.

— Что ж, ты увидал. — Я перегнулся к нему. — И я тоже.

Внезапно я заплакал. Склонившись вперед на сиденье кареты, я зарыдал — непрошеные, нежданные слезы. Фред дал мне платок, а после не отрывал глаз от окна, покуда я не овладел собою. Наконец я откинулся назад и положил голову на кожаную подушку. Мы ехали по участку дороги рядом с Темзой, и я заметил, что течение реки бурно и беспорядочно. В воде что-то лежало, препятствуя ее движению.

— Вот и пограничный камень, — сказал Фред. — Скоро приедем.

Прибыли мы с началом сумерек. Воздух у реки был холоден и пропитан сыростью, однако Фред быстро повел меня по главной улице городка. Она была широка — тут разъехались бы две кареты — и грязна после недавнего дождя, но мы пересекли ее без труда. Свернувши налево, мы оказались на дороге поменьше, по обеим сторонам которой тянулись богатые лавки и дома.

— Вот мы и пришли, сэр. Вот его дом.

То была двухэтажная вилла новой постройки с простым решетчатым крыльцом и большими окнами на первом этаже.

— Ты бы постучал, Фред. — Я совершенно обессилел.

Дверь отворил сам Биши — казалось, он никак не ожидал увидать меня столь скоро после того, как отправил свое приглашение.

— Милый мой Франкенштейн, — произнес он. — Вы точно призрак. Я как раз говорил о вас! А вот и мальчишка — отмыт дочиста, свежий, что твое тентерденское яблоко. Входите же.