Девушка лет двадцати - Кингсли Эмис

– Как бежит время! – заметил он. – Прямо-таки ничего невозможно откладывать на потом. Столько накапливается дел. Не возражаете, если мы выпьем за столиком?

– Нисколько, так даже лучше! – сказал Рой. – Но, если можно, я хотел бы сначала принять стаканчик здесь.

– А вы? – повернулся ко мне Гарольд.

Он ошибался, если рассчитывал, что Рой подчинит свое желание несогласному большинству, как ошибался, ожидая, что я хотя бы в малейшей степени отступлю от своих принципов.

– Пожалуй, я тоже пропустил бы здесь один.

– Вы хотите сказать, что будете пить и здесь, и за столиком?

– Именно так, если не возражаете!

Произведя очередной, более замедленный наклон головы, Гарольд быстрыми шагами отошел в противоположный угол зала.

– Неплохо сыграно, Даггерс! Первый раунд за нами!

– Вы считаете, что стоит его дразнить без особых на то оснований?

– Разумеется. К тому же основания все-таки есть.

Мы взяли свои напитки, однако наша победа носила чисто формальный характер. Лишь только мы их взяли, снова явился Гарольд, отклонил предложенную ему порцию, заплатил за нас и молча отступил в сторонку. И хотя Рой упорно сопротивлялся, развлекая меня всякими россказнями по поводу музыкантов и разных других лиц, которых Гарольд не знал даже по именам, все-таки ровно через десять минут мы все трое уже были в обеденном зале. Примерно половину его занимал стоявший в центре стол, сплошь заставленный блюдами с холодными закусками, к которым не просто не притрагивались, но которые вообще казались некой неприкосновенностью, вроде епископских яств на празднике урожая. Обойдя все это великолепие, мы присели за столик в углу под огромным, в полный рост, портретом какого-то герцога или иного вельможи, который если и не был фашистом, то уж во всяком случае в целом смотрелся отпетым подонком. Нас ждало меню, а рядом с тарелкой Гарольда лежал блокнотик для заказов с копиркой и шариковой ручкой наизготове. Уверенной рукой он взялся за ручку, принялся что-то выводить в блокнотике, бормоча (так сказать, на публику, а не себе под нос):

– Салат из помидоров. Бифштекс и пирог с печенкой. Мозги с фасолью.

Я заметил, что все перечисленные блюда обозначены на вставленном в меню листочке, где значился в виде комплексного обеда весь этот, на мой взгляд, до крайности дешевый набор. Я сказал, что возьму то же, и Гарольд, соответственно, запечатлел это в записи. Рою выбор блюд стоил значительно больших трудов: хмурясь и тряся головой, эту манеру он, по-видимому, перенял от собственной жены, Рой изучал меню. Наконец сказал:

– Пожалуй, салат из помидоров. И… наверное, утка под апельсиновым соусом. И еще зеленый салат.

– Три салата из помидоров! – пометил Гарольд в блокнотике. – Утка и… Откуда вы ее взяли?

– Да вот же! – Рой с некоторым нажимом ткнул пальцем в порционные блюда.

– Ах, здесь! Ага. Значит, утка, – произнес Гарольд, ненатурально изображая из себя страстного вегетарианца. Он и не старался что-либо записывать.

Рой махнул перед собой рукой, как бы ставя финальную точку:

– Простите, передумал, ничего?

– Да ради бога!

– Хочу целого омара, только, пожалуйста, холодного и фаршированного, скажем, икрой. И, как я уже сказал, зеленый салат.

– Меня исключительно время заботит. Все это не смогут приготовить быстро, как, скажем, бифштекс и пирог с печенкой.

– Пусть принесут отдельно омара и икру, не стоит утруждать ребят на кухне собственно фаршировкой. Пусть принесут как есть, я сам все сделаю.

Тут Гарольд сдался. Внешне он и глазом не моргнув удовлетворил просьбу Роя немедленно принести двойной коктейль из шампанского, и без особого нажима выступил с предложением заказать графин «шабли». Рой заявил, что от дешевых белых вин у него изжога и заказал из перечня вин какое-то с длинным названием. Все это Гарольд воспринял при явном отсутствии как положительных, так и отрицательных эмоций, собственно в его обычном, лишенном всякой реакции на события стиле, что, по всей вероятности и не нам на пользу, укреплялось его уверенностью в победоносности тайного оружия, которое он припас против Роя. Еда и питье были принесены необычайно скоро, что свидетельствовало либо о необычайно высоком качестве обслуживания, либо о тщательно отработанной Гарольдом системе запугивания. Пока Рой выскребал свою икру, Гарольд дарил его столь выразительным взглядом, что я сразу же получил ответ на изначально затруднительный для себя вопрос насчет многолюдности здесь, в подобного рода закрытом заведении. Если Роя можно будет удержать от всяческих демонстраций, впадения в буйство, может, даже физических нападок на своего более слабого противника, тогда все сойдет благополучно; если же нет, то именно здесь, как нигде, в переполненном обеденном зале клуба «Траншея», распущенное поведение Роя дорого ему обойдется. Помимо воли я почувствовал прилив уважения к Гарольду: он понимал, насколько фальшивы утверждения Роя насчет его презрения к обществу, которое нас окружало. Гарольд разлил нам вина, затем, не сводя глаз с Роя, вынул из нагрудного кармана свернутые листки машинописной рукописи, однако не торопился их разворачивать.

– Теперь перейдем к делу. Как приятель вы для моей дочери не подходите и еще более не подходите ей в качестве мужа. Я предлагаю прекратить первое и не доводить до второго. По причинам, в которые я вдаваться не намерен, моя дочь вышла из-под моего контроля. Возможно, лет десять тому назад, до окончательного распада семейных уз и канувших вместе в ними всяческих обязательств и понятий о послушании и тому подобном, я сумел бы положить конец всему этому вздору и удержать ее. Теперь же, куда бы я ее ни отправил, она все равно вырвется и вернется к вам. И все это из-за вас и таких, как вы. Единственное место, где она оказалась бы в безопасности, то есть в относительной безопасности, хотя бог его знает, чем это обернется при всех идиотских воплях насчет виновности общества и того, что нельзя проявлять жестокость к несчастным детям, ведь они свободны делать все, что им…

Тут Гарольд осекся, потом продолжал:

– Я всерьез подумывал, не отправить ли ее в тюрьму. За хранение марихуаны. Это вам не шуточки. Но даже если она не выберется оттуда, заплатив десять шиллингов штрафа и выслушав напутствие недели две повоздержаться от этих дел, если это ее не очень затруднит… Словом, все это коснется вас. Небольшой скандал. Это нанесет вам некоторый ущерб, что само по себе даже весьма желательно, но тогда ваши отношения будут преданы огласке, и, значит, я не смогу ни на вас, ни на нее воздействовать. Поэтому…

– Совершенно не согласен с вашим утверждением, будто я ей не подхожу! – проговорил Рой с полным ртом. – Я, черт побери, смогу заботиться о ней во много раз лучше, чем вся эта мелюзга – все эти сопляки, с которыми она носилась до того, как мы встретились. Возраст тут никакой роли не играет. Просто на ваше представление о счастье Сильвии накладывается ваша неприязнь к моим политическим взглядам, а это…

– Мне противны ваши политические взгляды, вернее, та бредовая мешанина, которую вы именуете политическими взглядами. Я в курсе, как вы извращаете факты. Как продаете нашу страну России. Но не в этом дело. Вы совершенно не тот человек, который нужен моей дочери. Ей нужен стойкий, рассудительный, надежный, умеющий владеть собой, выносливый мужчина. Вы же…

– Бросьте! Так к какому делу вы хотели перейти?

– У меня при себе примерный текст статьи о вас, которую я готов опубликовать в своей газете, если через сорок восемь часов, начиная с этого момента, вы не прекратите всякие отношения с моей дочерью. Позвольте, я ознакомлю вас с содержанием. – Гарольд развернул отпечатанную на машинке рукопись: «Отцы и дети».

– Да в гробу я это видал!

– «Известные личности нашего времени глазами своих детей».

Рой прекратил жевать.

– «Девиз моего отца – любить только себя», – говорит двадцатилетний Крис Вандервейн, сын сами понимаете кого. Далее – краткий обзор ваших достижений на музыкальном поприще, а также политических взглядов. Не делайте каменного лица! Тут все без обмана. В нем нет необходимости ввиду последующего материала. Пожалуй, мы несколько акцентируем внимание на вашей приверженности молодежи, на том, с каким пониманием и симпатией вы к ней относитесь. Так ведь и вы это подчеркиваете. Да, кстати, я показывал текст юристам. Фразы три их слегка покоробили, но ведь это пока только черновой вариант. Можете сами просмотреть, чтоб окончательный вариант выглядел убедительно. Ну вот, теперь перейдем к вашему дому и к его нынешним обитателям: Пенни Вандервейн, двадцати четырех лет, сожительствует с литератором из Вест-Индии по имени Годфри Александер, двадцати четырех лет…

– Гилберт Александер! – поправил Рой. – Можно мне еще бренди?

Гарольд сделал пометку в рукописи:

– Благодарю! Ах, бренди? Да-да, разумеется! Закажем, когда перейдем в кофейный зал. Может, хотите сыр или пудинг?