Любовь и другие диссонансы - Януш Вишневский

— На похоронах Бориса мой отец плакал… — закончила пани Анастасия, сама утирая слезы.

Мы вернулись к Иоанне около полуночи. И нетерпеливо занялись любовью на полу рядом с диваном. Я даже не успел снять с нее плащ. Потом, вопреки всем принципам, мы пили благородное вино стоимостью более тысячи злотых на балконе прямо из бутылки, глядя на звезды. А потом, в одних наушниках, согревали друг друга на диване ладонями и губами и слушали музыку, которую выбрала Иоанна. А в кровати лежали обнявшись и никак не могли наговориться.

Я рассказал Иоанне кое-какие эпизоды из своей жизни за последние шесть лет, время от времени возвращаясь к более ранним событиям. Это был калейдоскоп тоски, упоения, падений, надежд, унижений, ненависти, бессилия и эйфории. Калейдоскоп имен. Добруся, Изабелла, Константин, Джошуа, Аннета, Свен, Норберт, Дарья, Магда Шмидтова, Иоганн фон А… Мне казалось, что я читаю Иоанне книгу, автор которой поставил себе целью описать на двух сотнях страницах двести одну трагедию. В какой-то момент она зажала мне рот ладонью и сказала:

— Ты отыщешь Дарью. И найдешь себя. Все будет хорошо. Вот увидишь. Я знаю, ты тоскуешь. А тоска — это надежда. Поверь. Я в этом разбираюсь.

На следующий день утром она отвезла меня сначала к фотографу, а потом в российское консульство на улице Бискупя. Я терпеливо отстоял длинную очередь, чтобы подать заявление на получение визы. Молодой чиновник был несколько озадачен, когда я предъявил немецкий паспорт, но в конце концов соблаговолил принять заявление. Проблема возникла при определении срока моего пребывания в России. Я и сам не знал, как долго собираюсь там пробыть. Сначала попросил визу на полгода. Чиновник удивленно посмотрел на меня и ответил: «Мы не выдаем туристических виз на такой срок, максимум на шесть недель». Потом я снова стоял в очереди — в кассу. Толпившиеся в тесном помещении мужчины, несмотря на то, что дело было утром, дышали запахом перегара и чеснока. Самая отвратительная вонь, какую только можно себе представить. Мне предстояло вернуться в консульство за паспортом ровно через неделю, четырнадцатого апреля, но, «не исключено, что ваш паспорт будет готов уже в понедельник, двенадцатого», вежливо проинформировал меня чиновник, когда я вручил ему выписанный от руки счет из кассы.

Из консульства я отправился в турбюро на Столярской. Забронировал билет на Москву на среду четырнадцатое апреля, а обратный, поскольку не знал, когда вернусь, взял с открытой датой. В книжном магазине на рынке купил несколько учебников и дисков для изучающих русский язык. Хоть я принадлежу к поколению, для которого русский входил в обязательную учебную программу начальной и средней школы, к тому же учил его два года в вузе, мои знания далеки от совершенства. Прогуливать уроки русского считалось, во всяком случае в моей среде, патриотичным. «Мы не будем изучать язык оккупантов. Не будем, и точка!» Теперь это кажется мне ребячеством. Хотя в Советском Союзе, а потом и в постперестроечной России я никогда не был, мне случалось общаться с российскими музыкантами, гастролирующими по всему миру, от Сиднея до Сиэтла, и во время таких встреч, особенно после нескольких бокалов вина или шампанского, русский язык всплывал у меня в памяти, и я чувствовал себя истинным полиглотом: мало того, что говорил по-немецки, по-английски и по-польски, так еще и экзотическим русским владел. Хотя, произнося фразы «по-русски», я на самом деле говорил по-польски и только менял окончания слов и ударение. Русские были в восторге, остальные ничего не понимали. Но я отдавал себе отчет в том, что через неделю, в Москве, все будет иначе.

Я вернулся в Новую Гуту и отправился в Могильский лес. Я гордился тем, что стал прежним. Я организовывал. Предвидел. Планировал. Радовался. Мне хотелось отпраздновать обретение себя, кричать об этом, и лес казался самым подходящим для этого местом. Я прогуливался под сенью деревьев и разговаривал сам с собой, сам себя ободряя. Мне хотелось, чтобы мое «воскресение» продолжалось. Я набрал подснежников на лугу и поехал в школу, к Иоанне. Отыскав на парковке ее автомобиль, позвонил. Она спустилась. Я стоял, смущенно прикрывая лицо букетом. Она подошла и сказала:

— Мне сегодня приснилось, что ты станешь скучным. Никуда не уедешь, построишь дом, посадишь дерево, и я рожу тебе сына. А ты вдруг приносишь мне цветы. Не делай этого, прошу тебя. Не надо. Я все равно не смогу полюбить тебя сильнее…

Цветы она не взяла и вернулась в школу.

Вечером мы ужинали с пани Анастасией, которая по такому случаю надела выходное черное платье. Мы ели гороховый суп с капустой и свиную рульку, которую я ненавижу, но которую обожал незабвенный Борис. Иоанна об этом знала. На столе, в вазочке, стоял букет подснежников. Ночью мы с Иоанной опять занимались любовью, а потом о ней говорили.

— Я думаю, что любовь между мужчиной и женщиной, — начала Иоанна, сев на кровати и прогнав кошку, — это болезнь, к тому же коварная, потому что поражает человека неожиданно. Достойно удивления, с какой легкостью люди поддаются любовной эйфории, после которой им неизменно приходится страдать. Одно время меня занимал вопрос, можно ли разработать стратегию безболезненной любви. Влюбиться раз и навсегда, без потрясений и расставаний. Но я тут же спросила себя: а кому нужна любовь без страданий? И пришла к выводу: взаимная любовь со временем подвергается метаморфозе. От стадии чувственного влечения и бури эмоций она переходит в стадию привязанности, не менее сильной, чем влечение: люди просто не могут жить друг без друга. Но прежде чем наступит этот период, может снова нагрянуть шквал страстей, потому что любовь подобна наркотическому опьянению. Не исключено, что кризис в супружеской жизни сопровождает процесс выхода из ломки. Когда приходит привычка и охлаждение, в душе рождается тоска по тому, что было в начале отношений. Но вновь пережить это с тем же самым человеком, скорее всего, уже не получится. Тут и машина времени не помогла бы, разве что возможность стирать из памяти не только прошлое, но и будущее. Как ты думаешь? — спросила она, и я понял, что вопрос был риторический. — Я думаю, что любовь и привязанность могут иногда соперничать. Это называют любовным треугольником. Вопрос в том, когда любовь сильнее: на стадии влечения или на стадии привязанности. Интересно было бы сравнить статистические данные и понять, действительно ли люди, изменяющие своим партнерам, охотнее и чаще разрывают многолетнюю любовную связь во имя новой. Кризис в любви кажется мне пустяком по сравнению с ушедшей любовью, с равнодушием, которое неизбежно предваряет конец отношений. Кризисы, по крайней мере, переживают вдвоем, а вот расставшись, каждый рискует оказаться в одиночестве. Иными словами, состояние влюбленности — это желание завоевать другого человека и сделать его своей собственностью. И даже когда любовь оборачивается привязанностью, если она настоящая, то выражается во взаимной заботе, опеке, понимании, поддержке, родстве душ… Легче ли живется тем, кто не испытывает привязанности? Люди ведь стремятся быть свободными, а любовь заставляет постоянно нервничать, сомневаться, бояться потерять партнера. Не случайно говорят о любовных оковах. Что же лучше: влюбиться раз и навсегда или вовсе не влюбляться?

Она замолчала. Я привлек ее к себе и поцеловал в веки.

— А может, всю оставшуюся жизнь ждать от тебя подснежники и ни о чем не думать? — прошептала она.

С каждым днем я все больше привязывался к Новой Гуте. Утром Иоанна уходила на работу, я скармливал кошке очередную банку кошачьих консервов, завтракал и отправлялся в магазинчик за покупками. В полдень брал такси, ехал в Краков и бродил по старинным кварталам. Ближе к вечеру возвращался, слушал музыку, учил русский, беседовал с пани Анастасией, готовил суп для Иоанны, заучивал наизусть ее любимые стихи, проверял тетрадки с контрольными работами и ставил ее ученикам оценки. Потом возвращалась Иоанна. Мы рассказывали друг другу о себе. По вечерам зажигали свечи и читали вслух стихи Лесьмяна[18]. Потом я по-русски пересказывал Иоанне новости, которые слушал по радио, и она говорила, что ей удалось из этого понять. Около полуночи, иногда на диване в комнате, иногда на кровати в спальне, иногда в ванной мы занимались любовью. Мы оба помнили, что все это продлится лишь до среды следующей недели. И если честно, оба ждали этот день. Иоанна хотела, чтобы я уехал и потом вернулся. Я хотел уехать и по ней тосковать.

В субботу утром нас разбудил громкий стук. Завернувшись в простыню, я открыл. Пани Анастасия стояла на пороге и кричала, трясясь от возбуждения:

— Русские убили нашего президента! Я знала, что этим кончится! Включите телевизор. Я же говорила: русским нельзя верить…

— Успокойтесь, пани Анастасия, — вышла к нам Иоанна. — Какого президента?