Умрем, как жили - Анатолий Голубев

Юрий не дал разгореться зарождавшейся ссоре.

— Всем тошно. Ты не прав, Саша. Лейтенант хлебнул лагерной жизни… А это не каждому пережить дано. Смотри, лейтенант, как знаешь, так и поступай. Мы же уходить из города будем только в крайнем случае. Надеюсь, до этого не дойдет, — улыбаясь, закончил Токин.

Начальнику бригадной разведки полковнику ТРЕШНИКУ

Согласно сведениям, переданным маршевым агентом, резидент «216» при попытке взорвать электростанцию в Старом Гуже, был раскрыт, арестован и расстрелян полевой жандармерией. Причины провала выяснить не удалось. Известно лишь, что в результате частичного взрыва выведена из строя основная турбина, благодаря чему была прервана подача энергии и не работали многие промышленные и военные объекты 83-й пехотной дивизии, расположенной во втором эшелоне фронта на территории Старогужской области. Вышедшие из города показывают, что на улицах были расклеены объявления о расстреле «216» по обвинению в саботаже. По последним донесениям «216» ничего не предвещало такого исхода. Наоборот, сведения были, как всегда, точны, и операция «Электростанция», одобренная Центром, подготовкой завершена. Весь запас необходимой взрывчатки, согласно сообщениям «216», к месту доставлен. Почему взрыв оказался частичным — установить трудно. Целесообразно направить в Старый Гуж нового человека. По слухам, в городе действуют еще неизвестные нам патриотические силы. Маршевый агент, передавший сведения о «216», при обратном переходе линии фронта был смертельно ранен и скончался раньше, чем смог сообщить какие-либо дополнительные сведения.

Считаю необходимым представить «216» и маршевого агента к награждению орденами посмертно.

21 января 1942 года.

ЯНВАРЬ. 1959 ГОД

Я только отправил материал в набор, когда раздался телефонный звонок. Голос показался на редкость знакомым, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит. А звонивший спросил:

— Как живется?

— Спасибо, стараюсь… — неопределенно ответил я, мучительно пытаясь представить лицо человека, находящегося на другом конце провода.

Говоривший легко угадал мое состояние.

— Ну что, Джек Лондон, терзаетесь в догадках? С такой памятью на голоса только и распутывать старогужское дело…

Вторую фразу он мог уже не произносить — достаточно было Джека Лондона. Так меня называл только один человек — Дмитрий Алексеевич Нагибин.

— Дмитрий Алексеевич! Где вы? Откуда? Какими судьбами?

— Тихо, тихо, не спешите. Так сразу на все вопросы не ответишь, — засмеялся Нагибин. — А я тут, в Москве. Хотелось бы увидеться, если у вас есть время.

— Есть время?! — хмыкнул я. — Хоть сейчас!

— Давайте сейчас.

— Вы где?

— У Юрия Долгорукого. Время к обеду, быть может, и посидим в «Арагви»?

— Не смею отказаться.

— Сколько времени требуется Джеку Лондону на сборы?

— Голому собраться — только подпоясаться! Через пятнадцать минут буду у основателя Москвы.

Выскочив из машины почти на ходу — остановка в этом месте была запрещена, — я начал искать глазами знакомое лицо. Мне навстречу, улыбаясь, шел коренастый полковник, и это был он, Дмитрий Алексеевич Нагибин. Я широко развел руками, стараясь одновременно и выразить свое изумление, и сердечно обнять. Отстранившись, я не удержался от восклицания:

— Как понять, товарищ фельдмаршал?

— А так и понимать. За парадность прошу простить — был у начальства по случаю представления в звание и возвращения в органы.

— Значит, все обошлось?

— Скорее, пережилось. Впрочем, соловья баснями не кормят. А я голоден. Честно говоря, был бы рад с вами немножко выпить. Потом на работу?

Ресторан, как обычно в обеденные часы, был переполнен.

— Ну, рассказывайте, как живете, как поиск и как пишется книга, — когда официант отошел, спросил Нагибин и забросил в рот очередную «казбечину».

— Плохо. Как говорит Суслик, «исключительно плохо»!

— Кто такой Суслик?

— Наш общий знакомый — Сизов Алексей Никанорович.

— Поздравляю, Андрей! Точнее не скажешь. — Нагибин от души рассмеялся: — Суслик, да и только! Сразу весь облик его вспоминается.

Дмитрий Алексеевич сделал жест языком, как бы облизывая губы — ну точь-в-точь Суслик. Мы оба рассмеялись.

— А плохо-то почему?

— Дмитрий Алексеевич, дорогой, газета вообще молотилка, а спортивная и того хуже. Если ты ошибешься на два миллиона рублей, рассказывая о проектной смете новой гидростанции, никто, кроме начальника строительства, и слова не скажет, а вот, поди, одну десятую секунду не тому засчитай — сотни писем! В спорте, как и в литературе, понимают все! — Я махнул рукой. Нагибин успокоил:

— Бросьте, Андрей. Все идет прекрасно. Квартиру получили?

— Уже знаете?

— Привыкаю к старой службе. Она у нас на информации зиждется.

— Как же случилось, что вы опять в органах?

— Так и случилось. Из запаса вызвали, наговорили кучу комплиментов об опыте, заслугах… Будто их не было, когда шел другой разговор — крутой и несправедливый. Ну да кто старое помянет — тому глаз вон!

— Когда уезжаете в Таллин?

— Не уезжаю вообще. Остаюсь работать в центральном аппарате.

— Прекрасно! — не удержался я от восклицания.

— Я бы сказал, интересно, — сдержанно поправил Нагибин.

— А у меня плохо, ой как плохо! — опять заныл я. — Ничего не успеваю, мелкая суета затирает, и нет времени заняться Старогужьем всерьез. Кстати, хорошо, что мы с вами увиделись, — я завтра на пять дней уезжаю с хоккейной командой в Австрию, а потом в Прагу…

— Наслышаны, — улыбнулся Нагибин.

— Ну, Дмитрий Алексеевич, тогда что же вы меня расспрашиваете? Может быть, вам уже известно и кто предал старогужское подполье?

— Пока нет, — слегка нажал на слово «пока». — Но у меня есть согласие руководства помочь вам разобраться в этом деле.

— Помочь мне! — хмыкнул я. — Это я должен помочь вам.

— Не будем считаться, Джек Лондон, свои же люди…

Мы проговорили три часа. Записав рабочий телефон Нагибина, я вернулся в редакцию в отличном настроении. Вадька сразу же мне его испортил.

— Шеф свирепствует. В сданном тобой материале нашел фактологическую и грамматическую ошибки. Сказал, что подарит тебе ко дню рождения учебник русского языка.

— А фактологическая какая?

— Не помню. Мелочь. Ты же знаешь его память.

— Нашел — и славно! Он ведь тоже за что-нибудь деньги получает.

Я сел к столу и выволок из нижнего ящика кипу пришедших самотеком материалов, плохих и непрофессиональных, до которых по этой самой причине руки не доходили. Принялся их разбирать, но работать не хотелось. Сказав Вадьке, что у меня болит голова, я собрался домой.

— Надо закусывать лучше, — бросил мне в спину Вадька. — И не забудь про шефа!

Но я был уверен, что второй раз сегодня шеф обо мне не спросит: инструкцию на поездку я уже получил, паспорт и деньги лежали в кармане, а билет будет у начальника команды, и я возьму его прямо в Шереметьевском аэропорту.

ФЕВРАЛЬ. 1942 ГОД

Последние три дня подготовки к переходу линии фронта пришлось особенно повозиться. Выяснилось, что лыжи, на которые рассчитывали, оказались непригодными. Добыв, наконец, лыжи, стали забрасывать оружие, одежду и продовольствие в деревню Карцево к тетке Трушина, ибо уходить прямо из города было рискованно.

Лейтенант возглавил группу и проявил максимум оперативности, но собрались все равно с опозданием на сутки.

Тетка Трушина предложила для укрытия просторный, но давно не ремонтированный коровник, сквозь щели которого, казалось, дули все ветры мира.

За сутки лишнего ожидания умяли добрую часть съестного, приготовленного в дорогу. Но порешили, чтобы не тратить время на пополнение запасов, уменьшить дневной рацион, но переход не откладывать.

Одевались в потемках. Трушинская тетка голосила, провожая племяша. Но тот на все предложения остаться отмалчивался, упрямо прилаживая свой сидор.

Ночь для выхода была отменной: снежной и ветреной. Когда выстроились цепочкой на огородных задах, под ветлами, задул попутный ветер, и мелкая пороша тут же кутала следы. Опасаться неприятной погони не приходилось, да к тому же отпадало беспокойство за тетку Трушина, почему лыжня ведет от ее лабаза.

Поначалу шли споро, но чувствовалась неравномерная подготовка. У Поливанова то и дело спадали крепления, и тогда группа застывала в молчании, а лейтенант, замыкавший цепочку, чертыхаясь вполголоса, копался в сыпучем снегу и морозил руки, пытаясь помочь закрепить неудачнику лыжи.