Купленная невеста - Алексей Пазухин

Павелъ Борисовичъ нахмурился.

— Вы полагаете?

— Осмѣливаюсь. Что такое эти хамы? Неблагодарные скоты, кои въ каждую минуту могутъ броситься на господина, ихъ кормящаго, и растерзать его.

Павелъ Борисовичъ оглянулся на стоявшаго у дверей лакея и выслалъ его изъ комнаты.

— Увѣряю васъ, что сіе вѣрно, — продолжалъ Батулинъ.

— Ну, у меня не таковы, — съ увѣренностью перебилъ его Павелъ Борисовичъ. — У меня преданный мнѣ народъ, ибо онъ любитъ меня и поставленъ прекрасно.

— То есть вы балуете его? — спросилъ Батулинъ. — Это то вотъ и нехорошо, ибо звѣри требуютъ хорошей палки.

— Вы пугаете меня, мосье Батулинъ, — обратилась къ помѣщику Катерина Андреевна. — Знаешь, Поль, можетъ быть, мосье Батулинъ и правъ. Избалованная неблагодарная дворня легко можетъ измѣнить.

— Никогда! Вѣдь она знаетъ же, что послѣ этого ее привлекутъ къ отвѣту, затаскаютъ по судамъ. Наконецъ, я увѣряю тебя, что насъ любятъ и горой встанутъ за насъ, а главное — это то, что никакого нападенія не можетъ быть: мы не Чубаровы и не этотъ купецъ.

— Хорошъ нашъ исправникъ! — съ негодованіемъ заговорилъ Батулинъ. — Дворянство удостоиваетъ его чести избраніемъ на четвертое трехлѣтіе, а онъ разбойиковъ въ уѣздѣ расплодилъ! Что же онъ дѣлаетъ, спрашивается? ѣздитъ на охоту и миндальничаетъ со своею Агаsьей Никоновной?

— Да, но вѣдь мудрено что нибудь и сдѣлать, — возразилъ Скосыревъ. — У него нѣтъ въ распоряженіи команды.

— Ахъ, не говорите! Онъ всегда можетъ устроить облаву, мы охотно дадимъ ему людей; наконецъ, въ его распоряженіи казенные крестьяне. Не заступайтесь, Павелъ Борисовичъ, за этого стараго лѣнтяя, не заступайтесь! Будь я исправникомъ, такъ я въ недѣлю переловилъ бы всю эту шайку во главѣ съ какою то миsическою атаманшей.

— А вѣрно, что у нихъ атаманша? — спросила Катерина Андреевна.

— По показанію Чубарова — да.

— Помилуйте, про эту атаманшу цѣлыя легенды ходятъ! — заговорилъ Батулинъ. — Говорятъ, она красавица, безумно храбра, ходитъ въ мужскомъ платьѣ, вооруженная съ головы до ногъ, и однимъ видомъ своимъ наводитъ ужасъ. И это подъ самою почти Москвой! Гдѣ же у насъ земская полиція? Что дѣлаетъ капитанъ-исправникъ?

— Но наша ли это Наташа? — съ улыбкой обратилась Катерина Андреевна къ Скосыреву. — Вѣдь, говорятъ, что эту дѣвицу-атамана зовутъ Наташей.

Скосыревъ пожалъ плечами.

— Я, милая, вообще не вѣрю въ эту дѣвицу-атамана, — сказалъ онъ. — Это просто фантазія, сказки, навѣянныя слухами о какой то атаманшѣ Грунѣ въ Черниговской или Полтавской губерніяхъ.

— Но почему же тамъ можетъ быть такая атаманша, а у насъ нѣтъ?

— Да потому, что тамъ совсѣмъ иные нравы, оставшіеся отъ казачества, а у насъ откуда такія героическія дѣвы?

— Однако, прошлаго года въ Звенигородскомъ уѣздѣ была конокрадка Лизавета. Она также ходила въ мужскомъ платьѣ и сводила лошадей и у помѣщиковъ, и у крестьянъ.

— И ее поймали бабы, которыя своимъ судомъ и расправились съ нею. Хороша героиня, которую изловили и засѣкли бабы! Нѣтъ, милая, это не похоже на наши нравы, — это сказки! Повѣрь мнѣ, не пройдетъ мѣсяца, какъ всю эту легендарную шайку переловятъ.

Разговоръ о разбойникахъ тянулся до самаго ужина. Француженка ахала, взвизгивала, когда вѣтеръ особенно сильно хлесталъ въ окна деревьями, а Катерина Андреевна нервно вздрагивала и косилась на эти темныя окна. Трусили и господа кавалеры, за исключеніемъ Скосырева и Черемисова. Батулинъ ни за что не хотѣлъ ѣхать домой, хотя у него было дома какое-то важное дѣло, а застѣнчивые помѣщики съ особенной радостью приняли приглашеніе ночевать, хотя пріѣхали съ короткимъ визитомъ. Не задолго до ужина вошелъ лакей и доложилъ Павлу Борисовичу, что его желаетъ видѣть по очень важному дѣлу дворецкій.

— Зови его сюда, — приказалъ Павелъ Борисовичъ. — Вы позволите, господа?

Гости молча поклонились, и дворецкій вошелъ.

— Непріятное извѣстіе, батюшка Павелъ Борисовичъ, — заговорилъ онъ озабоченнымъ тономъ.

— Что такое?

— Присталъ тутъ на дворнѣ дня три тому назадъ какой-то невѣдомый прохожій, молодой парень. Попросилъ онъ ночлега, съ дороги де сбился, и его безъ моего вѣдома пустили и держали три дня. Сейчасъ приходитъ ко мнѣ Прошка псарь и говоритъ, что человѣкъ тотъ подозрительный… Угощалъ де дворню виномъ, звалъ гулять на село, говорилъ, что вы де дураки, ежели барина слушаетесь, а лучше де вамъ рукой на него махнуть, ежели придутъ тѣ, которые у Чубарова были. Барина де вашего…

Дворецкій запнулся.

— Ну, говори! — крикнулъ на него Павелъ Борисовичъ.

— Осмѣлюсь доложить, что негожія рѣчи онъ произносилъ…

— Говори!

— Барина де вашего покончатъ тѣ люди, и вамъ житье будетъ привольное, особливо съ барскими деньгами… Дворня слушала его, развѣся уши, а Прошка пришелъ и доложилъ обо всемъ мнѣ.

— Гдѣ же этотъ человѣкъ?

— Приказалъ я его связать, сударь, и посадить въ темную до вашего распоряженія.

Павелъ Борисовичъ всталъ съ потемнѣвшимъ лицомъ. Катерина Андреевна поблѣднѣла, какъ полотно, всѣ три помѣщика дрожали словно въ лихорадкѣ.

— Я тебя, старый дуракъ, въ пастухи отдамъ! — загремѣлъ Павелъ Борисовичъ на дворецкаго. — У тебя тамъ бродяги какіе то на дворѣ проживаютъ, народъ мутятъ, а ты ничего не знаешь, скотъ!.. Переписать всѣхъ тѣхъ, которые его слушали, и списокъ подать мнѣ, а Прошкѣ выдать десять рублей. Ступай вонъ, болванъ, и жди меня!

Все общество заволновалось и заговорило разомъ, когда ушелъ дворецкій. Француженкѣ, которой перевели слова дворецкаго, Батулинъ подавалъ воды и спирта; помѣщики пожимали плечами и подавали совѣты, одинъ другаго нелѣпѣе.

— Надо допросить этого парня и отправить его въ городъ подъ строгимъ карауломъ, — сказалъ Черемисовъ. — Это превосходно, что онъ пойманъ: теперь переловятъ и всѣхъ остальныхъ по его указанію.

— Допросить его подъ розгами? — спросилъ Скосыревъ.

— Предоставь это судьямъ.

— А, вздоръ! Я безъ всякаго суда допрошу его и самъ переловлю эту шайку. Хочешь взглянуть на него?

Посмотрѣть задержаннаго захотѣли всѣ, и Павелъ Борисовичъ приказалъ ввести его въ пріемную комнату, куда и вышло все общество. Два охотника ввели бродягу. Это былъ молодой еще черноволосый парень съ дерзкимъ взглядомъ бойкихъ черныхъ глазъ, чисто одѣтый, похожій на зажиточнаго торговаго крестьянина или прасола. Съ завязанными назадъ руками, немного помятый во время ареста, онъ смѣло вошелъ въ барскіе покои и остановился въ дверяхъ, дерзко окинувъ всѣхъ взглядомъ.

— Кто ты такой? — обратился къ нему Павелъ Борисовичъ.

— Человѣкъ.

— Какъ зовутъ тебя, спрашиваю я?

— Зовутъ зовуткой, а величаютъ уткой. Сегодня зовутъ и завтра зовутъ.

— А, ты не хочешь отвѣчать? Ну, братъ, у меня заговоришь! Приготовить тамъ розогъ!

Парень тряхнулъ головой.

— Смотри, баринъ, худа бы не было, — проговорилъ онъ. — Тебѣ допрашивать не положено, на это судъ есть. Сказать я ничего не скажу, хоть до смерти задери, а тебѣ хлопоты.

— Не заботься обо мнѣ, а вотъ посмотримъ, что ты заговоришь сейчасъ у меня. Уведите его, я сейчасъ приду.

Парня допросили, но онъ не произнесъ ни единаго слова, не издалъ ни звука. Его связаннаго посадили въ амбаръ и поставили двухъ караульныхъ.

Долго еще сидѣли всѣ послѣ поздняго ужина въ столовой и разговаривали о происшедшемъ. Катерина Андреевна рѣшила немедленно переѣхать на жительство въ Москву и оставаться тамъ до тѣхъ поръ, пока не переловятъ всю шайку. На дворѣ оставили усиленную стражу, всѣхъ тѣхъ, которые слушали неизвѣстнаго парня и не донесли о немъ барину, строго допросили и тоже заперли, кого въ амбары, кого въ чуланахъ и флигеляхъ. Въ числѣ такихъ «совращенныхъ», какъ назвалъ ихъ Батулинъ, были двѣ горничныя Катерины Андреевны. Онѣ показали на строгомъ допросѣ «съ пристрастіемъ», что неизвѣстный бродяга говорилъ имъ о разныхъ льготахъ и наградахъ, ежели онѣ въ назначенный день тихонько отопрутъ двери въ барскія комнаты и подсыплютъ въ кушанье ужинающихъ въ людской даннаго имъ порошка. Порошокъ этотъ, бураго цвѣта съ сильнымъ прянымъ запахомъ, былъ спрятанъ горничными за чулки. Обо всемъ случившемся Павелъ Борисовичъ написалъ донесеніе исправнику и немедленно послалъ съ этимъ донесеніемъ верховаго.

— Не бойся, моя милая, все это пустяки, — успокоивалъ Павелъ Борисовичъ Катерину Андреевну, когда гости разошлись по своимъ комнатамъ. — Моихъ людишекъ я завтра же отправлю въ городъ и прикажу сослать, а всю эту сволочь, конечно, переловятъ теперь. Если пойманный бродяга ничего не сказалъ мнѣ, такъ на допросѣ то въ судѣ онъ все скажетъ: пытки вѣдь только на бумагѣ запрещены, а съ такими господами на самомъ дѣлѣ не церемонятся и узнаютъ все. Наконецъ, мы немедленно уѣдемъ въ Москву, если ты боишься.