Пашкины колокола - Арсений Рутько

- А приказчик?

- Этот побоится! Вдруг Ершинов узнает - выгонит! Нет, Шиповник, не продадут они Лопуха...

Девушка с минуту молчала.

- Ты, Павлик, вывести Лопуха со двора можешь?

- Когда все уйдут - смогу! Я уж думал об этом, Шиповник-джан. Но ведь что получится? Выведу я Лопуха, он набегается всласть и опять к Ершиновым вернется. Какой-никакой, а дом, конура его там. Да и ко мне он привык. Обязательно вернется...

Люсик снова на минутку задумалась. А потом засмеялась - легко и беспечно.

- Знаешь что, Павлик? Ты только сумей его вывести! Мы его спрячем знаешь где?

- Ну? - с надеждой спросил Пашка.

- Во дворе студенческой нашей столовки. Будет караулить запасы тети Даши. А то она боится: обкрадут ее погреб. Ведь там и крупа, и мука, и капуста, на студенческие гроши куплены.

Пашка тоже от души рассмеялся:

- Здорово вы придумали, Шиповник! Там Ершиновым Лопуха никак не сыскать.

- Вот и договорились!

Так Лопух и поселился в сараюшке возле студенческой столовки. Тете Даше Пашка сказал:

- Лопушок мой дорогой будет верный сторож твой!

И уже знавшая всю "собачью" историю тетя Даша привычно шлепнула Пашку по затылку:

- Ишь ты, сочинитель какой!

- Это не я, теть Даш! Это Александр Сергеевич Пушкин!

- Скажешь! Лександр-то Сергеич когда жил?

- Ну, он про золотого петушка писал, а я на Лопуха переделал. Все равно сторож!

Лопух рыскал и носился по всему просторному двору без всякой привязи, всласть грелся на солнышке, улегшись у крыльца кухни. На улицу его не выпускали, но он не обижался на новую неволю - по сравнению с прежней она была сущим раем. И кормили тут сытнее, и цепь не душила горла, не рвала шею.

А Танька...

Она притворилась, будто и не было того злобного ночного шепота. Столкнувшись на улице с Пашкой, смотрела на него такими невинно-доверчивыми глазами, что мальчишка диву давался. До чего же ловко некоторые умеют притворяться!

- Ты все злишься на меня, кузнечик? - спросила девчонка с улыбкой, в которой не было и тени раскаяния. - Думаешь, я виноватая?

Пашка оглядел "принцессу", спросил:

- А наябедничал кто?

- Кому? Про кого наябедничал?! - Танька так искренне таращила глаза, что Пашка засомневался: а не правду ли говорит девчонка?

- Папане твоему! Про Лопуха, вот про кого! Что кормлю его! Донесла, да?! Куда вы его дели? На живодерку отвели, а?!

- Сам сбежал. И не виновата я ни перед тобой, ни перед твоим Лопухом! Зря зверем на меня глядишь! Да и разве сказать правду - ябеда? Врать-то, кому ни соври, грех великий, всегда и всем правду говорить надо! Об том и батюшка Серафим на уроках закона божия...

- У вас, у пузатых, одна правда, у нас - другая! - буркнул Пашка и зашагал прочь.

22. ВОЗВРАЩЕНИЕ АНДРЕЯ

А жизнь, хотя она и без колес, по выражению Андреича, катилась и катилась дальше.

Введенное Грузиновым "положение второй охраны" начало действовать. Для его поддержания начальнику военного округа пришлось стянуть в Москву воинские части из соседних губерний. Но, как Пашка не раз слышал в "красной", самой надежной опорой Временного правительства во второй столице России были юнкерские училища. Их в Москве насчитывалось порядком, и в каждом - несколько сот юнкеров. Сейчас из них ускоренно выпускались юные офицеры, которым предстояло сложить голову в боях "за веру и отечество" - царя больше не упоминали. Пополнялись училища из военных и зажиточных семей, на них временные правители могли положиться. "Нет, траурные странички "Нивы" не будут пустовать!" - однажды горько пошутила Люсик.

Да, царя не стало. Но проходили день за днем, и все возвращалось в прежнюю, наезженную колею. Ничто не изменилось - те же богатые заправилы заседали в городской думе, в земстве, в военно-промышленном комитете.

Так же ревели по утрам гудки Бромлея и Михельсона, Гужона и Листа, так же маялись у горнов кузнецы и подручные. Непрерывным потоком вывозились с заводов пулеметы и мортиры и те орудия, которые Николай Обмойкин называл "гаубийцами". И газеты снова трубили о войне за святую Русь, за веру православную до победного конца.

После занятий кружка Пашка любил провожать Люсик до дому, но так получалось не часто: то подружки торопили ее куда-нибудь, то провожали девушек ребята-студенты. Но сегодня Люсик задержалась в столовой, пошла домой одна - Пашка увязался с ней. И снова спросил ее о "нашей республике". Люсик ответила не сразу.

- Обязательно будет, Павлик! Уж если народ царя скинул, то с десятью министрами-капиталистами как-нибудь справится!

Несколько шагов прошли молча. Тихая апрельская ночь висела над уснувшим городом. Несмотря на то что солнце давно скрылось, с сосулек на карнизах крыш со звоном падали капли.

- Сейчас, Павлик, я открою тебе маленький секрет, - сказала Люсик у подъезда дома на Большой Дворянской. - Завтра я уезжаю.

- Совсем? Навсегда?! - испугался Пашка.

- Нет-нет, Павлик! В Петроград на неделю. Товарищи посылают меня на партийную конференцию! Я ведь в партии с шестнадцатого года. В Питере я, наверно, увижу и услышу Ленина. Он вернулся недавно в Россию...

- Когда приедете, расскажете о Ленине? - спросил Пашка.

- Конечно! Но смотри, Павлик, никому пока не говори... Хорошо?

- Слово! Разве я подводил вас когда-нибудь, Люсик-джан?

- Нет-нет!.. Вернусь - мы такие дела завертим, увидишь! Хотя Костя Островитянов и шутит про "дырку от бублика", нам все же кое-чего удалось добиться. Вернусь, и мы вместо кружка организуем на вашем заводе молодежную ячейку в помощь партии...

Люсик не было в Москве целую неделю. Вернулась такая веселая и бодрая, какой Пашка никогда ее не видел. Дел у нее стало, как она выражалась, "выше головы". Без устали бегала по фабрикам и заводам, по институтам и рабочим общежитиям, рассказывая об "апрельских тезисах" Ленина: "Война войне!", "Мир без аннексий и контрибуций!", "Вся власть Советам!"; рассказывала о жизни Владимира Ильича. О том, как царские судьи сослали его в далекую сибирскую ссылку, как жил он в изгнании, за границей, как боролся всю жизнь за счастье простых, обездоленных людей.

- Это человек необыкновенный, - сказала Люсик Пашке при первом же разговоре. - Иногда кажется, что в нем какая-то молния спрятана, вот-вот вспыхнет и ударит! И в то же время удивительно простой, - добавила девушка. - Глаза у него на редкость добрые и такие живые - вот уж и правда как молнии...

Занятия молодежного кружка Люсик с помощью Островитянова перенесла в завком михельсоновского завода, и назывался кружок теперь громко и звучно: "Молодежная ячейка имени Коммунистического Интернационала", первая в Москве!

Пашка оставался верным помощником Люсик. Все свободное время проводил в "красной", бегал с поручениями, относил рукописные листочки в типографию Сытина, где с марта печаталась большевистская газета "Социал-демократ". Редакция газеты и работала в то время в "красной". Редактор ее, Иван Иванович Скворцов-Степанов, тоже привязался к Пашке, относился к нему, словно к родному сыну.

Была у Люсик еще одна радость, о которой она не уставала рассказывать. На апрельской конференции в Питере она встретилась с любимой учительницей, Еленой Стасовой. Перед февральской революцией Елене Дмитриевне удалось добиться разрешения приехать в Петроград на свидание с родителями. Революция застала ее здесь, и в ссылку Стасова не вернулась. С приездом Ленина стала одной из самых деятельных его помощниц.

- Для меня, Павлик, эта встреча, - как-то сказала Люсик, - была самым драгоценным подарком, какой я могла получить. Помнишь, я говорила тебе о книгах и людях-колоколах. Так вот Елена Дмитриевна и есть для меня один из таких колоколов!.. Ты представь: я думаю, что она томится в минусинской ссылке, а вхожу во дворец Кшесинской - и навстречу мне... Кто? Она... Елена Дмитриевна! Когда я была совсем девчушкой, она учила меня справедливости и добру, учила бороться за торжество правды на земле. И поверь, Павлик, эта старая большевичка, прошедшая тюрьмы и ссылки, заплакала, когда здоровалась со мной! Да-да! И добавила: "Я ведь всегда верила, Люся, что мы обязательно встретимся!"

А через три месяца из Питера пришел страшный слух о расстреле третьего июля на Невском рабочей демонстрации и о намерении временных правителей предать суду Ленина!.. Ленина, который всю жизнь боролся за освобождение рабочих от кабалы, за справедливость на земле!

В начале осени - самое радостное в Пашкиной жизни событие: возвращение брата.

Вернулся Андрей не так, как его с трепетом ожидала семья: не с пустым шинельным рукавом, не на деревянной ноге-култышке, а живой и невредимый, хотя и ужасно похудевший. "Ну, чисто шкелет!" - сказала о нем соседка Никитична.

Произошло это так.

Андреевы уже поужинали, мамка убирала со стола, батя крутил цигарку. Пашка принялся читать вслух статью из "Социал-демократа". Теперь по утрам он вскакивал задолго до первого гудка и, схватив приготовленный матерью завтрак, торопился в сытинскую типографию. Как и прочим добровольным газетчикам-мальчишкам, ему вручали пачку пахнувших краской листов, и он мчался с ними к проходной завода.