Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс

Понимал я, что все сложится именно так, когда затевались инвестиционные конкурсы? Понимал. Почему недостаточно эффективно душил? Политический компромисс...

Инвестиционные конкурсы в 1994 году были излюбленным детищем отраслевиков. Они их всячески поддерживали: единственное, мол, разумное, что есть во всей этой дурацкой и гнусной приватизации... Аргумент был красивый: наконец-то деньги пойдут в отрасли! Куда они пойдут на самом деле, я думаю, многие лоббисты прекрасно понимали. Однако противостоять инвестиционным конкурсам политически оказалось очень тяжело: сопротивление было мощнейшим. Министерства пошли в атаку практически все. Да тут еще и внутри Госкомимущества произошел раскол во взглядах на конкурсы. Дмитрий Васильев был всегда категорически против. Но Петр Мостовой, который отвечал как раз за работу с отраслевиками, зажегся этой идеологией и инвестиционные конкурсы поддерживал.

Помню, уповали тогда на то, что у инвестора можно будет отнять собственность, если он не выполнит своих обязательств. Однако по жизни получалось все не так-то просто. Что значит — отнять? Это суд. Но в ситуации, когда государство в целом слабое и коррумпированное, в суде зачастую выигрывал тот, кто имел возможность управлять процессом с помощью денег. У нас были совершенно парадоксальные случаи, когда Госкомимущество направляло дело в суд по причине невыполнения инвестиционных обязательств. И дело это выигрывало. Но следом прокуратура опротестовывала решение суда. Можно только догадываться, какое давление оказывалось на правоохранительные органы в каждой конкретной ситуации.

В конечном счете инвестиционные конкурсы стали одним из неприятнейших, на мой взгляд, “минусов” приватизации.

А теперь — о “пирамидах”. Этот грех на приватизацию вешают довольно активно. Но в отличие от двух предыдущих случаев я не склонен брать его целиком и полностью на себя. Простая вещь: к моим обязанностям руководителя Госкомимущества “пирамиды” не имели никакого отношения. Собственно, в том и состояла проблема: Мавроди и его последователи оказались “ни по чьему ведомству”.

Минфин? Он занимался бюджетом. Центральный банк? Банковской системой. Госкомимущество, соответственно, чековыми аукционами. Разве что Александр Шохин как зампред мог бы взять на себя это хлопотное дело. Не взял... Межведомственный вопрос — это всегда страшная неразбериха. Ну, а главное: “пирамиды” — дело денежное. Там сопротивление — о-го-го! Связываться с этим, видимо, ни у кого охоты не было.

Позже, в 1995 году, когда я сам стал вице-премьером и занялся-таки этой работой, я наткнулся на две серьезные препоны. Пирамидальные структуры были очень жестко отмобилизованы на свою защиту. Взять “Русский дом Селенга”. Там охрана человек 200. Обучены классно. Контролируют все подходы к зданию. Дальняя охрана, ближняя охрана, личная охрана. Выстроено все довольно сильно. Это — первое.

А во-вторых, на “пирамиду” очень сложно “наехать” публично, покуда она вконец не разорилась. Ну, знаю я, что у компании — сложнейшее финансовое положение. Но у нее вкладчиков — полмиллиона. И любое заявление о пошатнувшемся положении такой компании — это ускоренное и неминуемое разорение этих вкладчиков. Это мощнейшее социальное напряжение.

Стоило мне сделать подобного рода заявление, начинался сплошной кошмар: организаторы “пирамид” требовали компенсации миллиардов эдак на 50; губернаторы обрывали телефоны: “Что вы там такое говорите?! У меня люди выходят на улицы, требуют возврата денег!” А если молчать... “Где же было правительство? — спросят. — Куда смотрело?...”

Тем не менее в конечном итоге ситуацию мы взяли-таки под контроль. До албанского варианта дело не дошло. Однако к тому времени люди уже потеряли на “пирамидах” свои деньги, и деньги большие. Крах “пирамид” — один из самых тяжелых ударов по реформаторам, рыночникам, по их политическому престижу. В “пирамиды” оказались вовлечены миллионы и миллионы людей. К тому же, как правило, не самых состоятельных. А потому политические последствия оказались очень тяжелыми.

Но вот связывать “пирамиды” с приватизацией... Давайте представим себе, что последней вообще не было. И что “эмэмэмы” не появились бы? Мне так не кажется. Пирамидальные проблемы — атрибут практически всех развивающихся экономик. В Албании крах пирамид привел к государственной катастрофе, к вооруженным стычкам. При том, что приватизации в Албании почти не было.

И все-таки... Остается во всей этой полемике один упрек, который я отвергнуть с порога не могу. Мне говорят: народ с легкостью поверил в “МММ” не в последнюю очередь и потому, что психологически был подготовлен к этому всей предшествующей пропагандой приватизации.

Логика этих обвинений выглядит следующим образом. Людям много говорили о том, что все они могут стать собственниками, получив чеки. И люди поверили. Поверили в то, что вот возьмут они какие-то бумажки, и эти бумажки станут приносить немыслимые дивиденды. С этой-то психологией, сложившейся в ходе чековой приватизации, россияне пошли вкладывать в “эмэмэмы”. Когда же все “пирамиды” рухнули, народ, не особенно разбираясь, в чем отличие ваучера от бумаги “МММ”, заодно хулил и Мавроди и Чубайса, искренне полагая, что первый — прямое порождение второго...

Что я могу сказать по поводу этих обвинений? Можно было бы, конечно, порассуждать о том, откуда, из каких психологических глубин рождается это

извечное стремление вот так запросто получить многое. Но я не стану этого делать. Потому что пришлось бы очень глубоко копать. И тут я не могу даже обижаться на своих критиков — психология — дело тонкое. Оправдать меня смогут, пожалуй, только потомки.

Но если читатель ожидает раскаяния: не так, мол, велась пропаганда приватизации, перебрали с обещаниями и т.д., — я с этим утверждением не соглашусь. Это сейчас можно со знанием дела говорить о переборах в пропагандистской кампании. Но тогда... Надо было не только придумать эффективные схемы, написать хорошие нормативные документы, но и убедить Думу в необходимости принятия этих документов, а главное — убедить 150 миллионов человек населения встать со своего места, выйти из квартиры, получить ваучер, а потом еще и осмысленно вложить его! Конечно, пропагандистская составляющая была фантастически важна.

Наверное, были ошибки, были неточности. Две “Волги” за ваучер — это ко мне, видимо, припечаталось на всю оставшуюся жизнь. Конечно, сверхвысокая стоимость акций, купленных за ваучеры, на отдельных предприятиях и в лучшие дни фондового рынка (стоимость, вполне сопоставимая с пятью-шестью тысячами рублями за подержанную “Волгу”) — это не самый веский аргумент для основной массы вкладчиков. Конечно, на старте реформ я недооценил масштаба неизбежного падения цен. Недооценил степень подготовленности рыночной инфраструктуры, а это тоже очень сильно сказалось на стоимости имущества. Результатом всего этого и стали завышенные оценки стоимости чека. И эффект краха надежд гораздо больший, чем тот, который я мог предполагать.

Итак, пусть перебрали с пропагандой, впали в эйфорию... Цена ошибки — тяжелейшие негативные последствия для имиджа приватизаторов: народная ненависть к приватизаторам и реформам; долгосрочный политический ущерб для партий и движений, связанных с реформой и реформаторами.

Но давайте сравним, что было бы, если бы ошиблись по-иному? Если бы недобрали мы с пропагандистским напором. Цена такой ошибки была бы гораздо выше: крах приватизации. А значит — осталась бы командно-административная экономика, усиленная криминальным накалом закулисного передела собственности. И — никакого экономического базиса для демократического развития общества.

Вот, собственно, цена тех и других ошибок. А все разговоры про то, что следовало бы, мол, найти некую золотую середину и так умудриться провести разгосударствление, чтобы никаких сбоев, и все довольны... Оставим их на совести наших критиков. Ошибок, как известно, не делает только тот, кто вообще ничего не делает.

ГЛАВА 3. ПРИВАТИЗАЦИЯ В РЕГИОНАХ

Александр КАЗАКОВ

БИТВА ЗА СОБСТВЕННИКА

ГЛАВК, СОСТОЯЩИЙ ИЗ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА

Вскоре после того, как новая команда пришла в Госкомимущество, я был приглашен туда на работу. С Анатолием Чубайсом мы были знакомы еще до этого. Я работал заместителем начальника экономического управления Госкомитета по науке и технике. Это подразделение занималось переводом на хозрасчет такой сложной сферы, как наука и научное обслуживание. Анатолий Борисович занимался теми же проблемами в Ленинграде. Мы совместно работали над несколькими проектами, стало очевидным, что наши взгляды совпадают. Возможно, именно поэтому он пригласил меня в Госкомимущество.