Дети Мафусаила. Уолдо. Магия, инк. - Роберт Хайнлайн

Мысль, вернувшаяся к нему, была преисполнена горечи.

«…мы помогли небесным и земным созданиям покончить с разногласиями…» «…если же вы отказываетесь от помощи, мы не будем навязывать ее вам…»

Посыльный удалился, оставив Барстоу в сильном смятении. Возможно, он слишком поспешил с ответом, не посоветовавшись со старейшинами. Ведь телепатия — не из тех даров, от которых следует отказаться; возможно, малыши смогли бы научить людей телепатии, не посягая на индивидуальность каждого из них. Однако то, что он знал о телепатах из числа кланов, не прибавляло энтузиазма: из них не было ни одного, кто был бы эмоционально здоровым, и даже наоборот — большинство из них были умственно отсталыми. Такой путь небезопасен для людей, решил он. Кроме того, к этому вопросу можно вернуться и позже, ведь время терпит.

Мысль о том, что все может подождать, была широко распространена среди колонистов: ведь им не надо бороться за выживание. Солнце грело так ласково и приятно, один день был похож на другой, и казалось, так будет продолжаться вечно. Долгожители, которые привыкли все делать не спеша, стали даже подумывать о вечности. Время теперь не играло никакой роли, так что даже исследования в области геронтологии потихоньку сходили на нет. Гордон Харди бросил свои прежние эксперименты и занялся изучением куда более занятной темы, а именно взглядами малышей на проблемы долголетия. Он занимался этим весьма неторопливо и размеренно, часами обдумывая вновь полученную информацию. Время казалось, существовало по своим законам, и Харди даже не заметил, что периоды его раздумья становились все дольше, а активные поиски секретов земного долголетия свелись к нулю.

Правда, он узнал потрясающую вещь, которая могла перевернуть основы их мировоззрения: в некотором смысле малышам даже удалось победить смерть!

Поскольку каждое «эго» растворялось во многих телах, кончина одного из тел не вызывала смерти особи. Весь мысленный опыт этого тела сохранялся и связанная с ним личность также, а физические потери могли быть возмещены переходом в молодую особь малышей. При этом групповое «эго», представленное одной особью, обращавшейся к землянами, не могло умереть, разве что погибли бы все тела, в которых оно существовало. Они попросту продолжали жить, и по всей видимости, вечно.

Их юные особи до возраста «бракосочетания» имели некоторые признаки личности, в том числе рудиментарные, а возможно, лишь инстинктивные умственные способности. Старшие собратья не требовали от них большого благоразумия, как земляне от еще не родившегося младенца. В каждой группе были десятки таких молодых особей; о них заботились так, как о горячо любимых домашних животных или беспомощных грудных детях, хотя они зачастую были весьма крупными созданиями.

Лазарусу весь этот рай наскучил гораздо быстрее, чем большинству его собратьев.

— Не может же вечно продолжаться эта легкая прогулка, — с досадой заметил он как-то Либби, мирно растянувшемуся рядом с ним на шелковой траве.

— Что тебя гложет, Лазарус?

— Да ничего особенного. — Лонг вытащил свой ножик и стал бросать его в землю, наблюдая, как он плавно входит в нее. — Просто это место напоминает мне хорошо спланированный и управляемый зоопарк. Да и перепективы у нас примерно такие же. — Он вздохнул. — Это потерянный мир.

— Но что же тебя конкретно беспокоит?

— Ничего. Именно это меня и волнует. Скажи мне, как на духу, Энди, ты не замечаешь ничего подозрительного в том, что мы оказались на этом пастбище?

Либби едва заметно улыбнулся.

— Пожалуй, нет. Вероятно, это из-за моего деревенского происхождения. Мне кажется, что здесь живем мы вполне сносно. А ты что думаешь?

— Я скажу тебе. — Лазарус посмотрел куда-то вдаль и перестал играть со своим ножиком. — Когда-то в молодости, очень давно, мне приходилось бывать в южных морях…

— Где-нибудь на Гаваях?

— Нет, гораздо южнее. Я даже не представляю себе, как теперь называются те места. Я растратил все деньги, и мне даже пришлось продать секстант. Очень скоро меня нельзя было отличить от туземца. Я уже совсем свыкся с этим, но однажды мне посчастливилось взглянуть на себя в зеркало. — Лазарус аж поморщился от омерзения.

— Я удирал от этой экзотики, спрятавшись в трюме одного из кораблей — можешь представить себе, насколько я был перепуган и как противен себе!

Либби никак не отреагировал.

— Ну, а ты, Энди, как проводишь время?

— Как всегда: думаю о математике, пытаюсь придумать новое устройство вроде космического двигателя…

— Ну и получается что-нибудь? — Вдруг Лазарус сильно занервничал.

— Пока что нет. Для этого нужно время. Обычно я просто наблюдаю, как плывут облака. В любом деле можно найти математические аналогии, даже там, где этого совсем не ждешь. Например, в кругах, расходящихся по воде, в скульптурах, функциях пятого порядка…

— Ты хотел сказать четвертого порядка?

— Пятого. Ты не учел временного фактора. Мне нравятся уравнения пятого порядка, — задумчиво протянул Либби.

— Фух! — Лазарус нетерпеливо поднялся. — Тебе, может быть, это и подходит, но мне — нет.

— Ты куда-то идешь?

— Да, надо прогуляться.

И Лазарус отправился в путь. Он шел в северном направлении, по ночам укладываясь прямо на траве. На рассвете он двигался дальше. Так прошло несколько дней… Идти было легко, как будто прогуливаешься по парку — даже слишком легко, подумалось Лазарусу. За то, чтобы по дороге ему встретился хоть какой-нибудь вулкан или водопад, он готов был дорого заплатить.

Пищевые растения подчас отличались странноватым вкусом, но зато их было чрезвычайно много. Раз или два он видел небольшие группы малышей, торопливо бегущих по своим делам. Они не спрашивали, куда он идет и зачем, а просто приветствовали его как своего старого друга. Лазарусу даже захотелось специально встретить какого-нибудь незнакомца — иначе можно было подумать, что за ним просто следят.

Со временем ночи стали холоднее, погода все больше портилась, а малыши попадались реже. Тот день, когда он не встретил ни одного малыша, он решил посвятить изучению своей души, да прихватил еще ночь и весь следующий день.

Что ж, обвинить малышей в чем-либо у него не было никаких оснований. Но столь же решительно ему что-то здесь не нравилось. Ни одно из философских учений, о которых он слыхал или с которыми был знаком, не давало определения смыслу человеческой жизни и четких критериев его поведения. Греться на солнышке — ничем не хуже, чем заниматься другими делами. Единственное, что он знал наверняка — такое занятие не для него, хотя и не понимал, откуда эта убежденность.

Бегство Кланов было ошибкой. Было бы гораздо естественнее и благороднее, остаться на Земле и побороться за свои права. Вместо этого они прошли чуть ли не пол-Вселенной. Казалось, они нашли себе убежище и даже очень неплохое, правда, уже заселенное существами, намного превосходящими их, причем до такой степени, что люди просто не могли этого вынести. Существа, однако, были так безразличны к землянам, что даже не уничтожили их, а просто отправили в этот затерянный мирок показного благополучия.

Но ведь это само по себе и было унижением. «Новый рубеж» представлял собой венец более чем пятисотлетних творений человеческой мысли, лучшее, на что было способно человечество. Но его швырнули в глубины космоса так же небрежно и легко, как человек мог бы вернуть в гнездо выпавшего из него птенца.

Скорее всего, у малышей не было намерения выгонять пришельцев, но они оказывали на землян не менее деморализующее воздействие, чем Боги на джокайра. Каждая особь в отдельности ничем особым не отличалась, но все вместе, группы малышей представляли собой гениев, которые могли заткнуть за пояс самых выдающихся землян. Человеческие существа не могли на равных соперничать с группами малышей, с таким видом организации жизни. И даже если бы земляне захотели организовать такие же группы, то при этом они утратили бы нечто очень ценное из того, что делает их людьми.

Про себя он отметил, что к своим собратьям он никогда не будет беспристрастным, ведь он один из них.

Дни летели, как прежде, а Лонг все еще размышлял, не в силах побороть смятения чувств. Это были вечные проблемы, появившиеся тогда, когда первый обезьяночеловек осознал себя личностью, и эти проблемы нельзя было решить простым пресыщением желудка или изощренными техническими приспособлениями. Бесконечные тихие дни, проведенные в раздумьях, ни на шаг не продвинули Лазаруса в постижении истины, впрочем, как все столетия раздумий его предшественников. Почему все есть так, как есть? Какая людям от этого польза? Ответа он не находил, кроме, пожалуй, одного: человек не предназначен и внутренне не готов к вечному безделью в таком, пусть даже райском, уголке.