Главное – любить (СИ) - Веленская Наталия

— Неужели, ты никогда не мечтал заниматься чем-то другим? Помимо рисования и строительства?

— В детстве хотел быть космонавтом. Это считается?

— Ну а если серьёзно? Ты же служил в Президентском полку, — вспоминаю я. — Почему не пошёл делать военную карьеру?

— Служил я не по доброй воли, а потому что был наказан за небольшой бунт, — усмехается Корсаков. — Отец был уверен, что военная служба сделает из меня серьёзного человека.

— И он оказался прав?

— Сомневаюсь. Служба никого кардинально не меняет. А серьёзного человека из нас может сделать только жизнь… Ну или мы сами, если действительно этого захотим.

В разговорах раскрывалась и я сама, понемногу в каких-то отдельных словах и мыслях, которые я решалась озвучить вслух. И сегодня мне совсем не хотелось вредничать, даже сарказм почему-то получался какой-то добрый. Всему виной неверное была Москва.

Вёрстка очередного номера, совместный конкурс, подготовка к которому, откровенно говоря, шла со скрипом, странный недоброжелатель и чёртово пари — всё это осталось там, в Самаре. А здесь были мы, просто двое счастливых людей, наслаждающихся обществом друг друга и этими мгновениями абсолютной свободы, которые мы так спонтанно организовали в своей жизни. Без масок, без игры, без притворства. С моей стороны так точно. А Саша… хотелось бы думать, что тоже.

Захлестнувшая влюбленность делала меня очень тактильной. И если раньше, я по большей части лишь принимала все причитающиеся знаки внимания, то сейчас мне очень хотелось отдавать — тепло и ласку, заботу и внимание. Я не боялась сама тянуться за поцелуями и целовать, обнимать крепко-крепко, будто в последний раз, задыхаясь от переполнявших меня чувств. Чувств, которые не прорывались словами, застревая то ли в горле, то ли в области сердца, заставляя его болезненно сжиматься. Сердцу ведь нет никакого дела до разума, который просит не спешить и не растворять себя без остатка в другом человеке. Оно истосковалось по любви и по тому, как это здорово — просто наконец что-то чувствовать.

Мы идём, держась за руки, наслаждаясь шумом вечернего города. В Москве всё по-другому, и воздух, и люди, и ритм жизни. Я чувствую себя маленькой любопытной песчинкой, которая плывёт в этом вечно спешащем и озабоченном людском потоке. Но моя ладонь захвачена в плен сильной и крепкой ладонью Корсакова. Он рядом. Идёт, приноровившись своими длинными ногами к моему уже уставшему замедленному шагу.

Где-то вдали сверкнула молния, и следом над нами загремели небеса.

— Кажется, сейчас ливанёт, — с опаской смотрю я на резко потемневшее небо. А я даже не знаю, сколько нам идти до квартиры Александра третьего. В столице во мне просыпался географический кретинизм, и я совершенно не ориентировалась в улицах.

— Уже, — говорит Саша, в унисон огромной капле, упавшей мне на нос. — Можно вызвать такси, но нам идти пару кварталов. Поэтому у меня есть идея получше.

— Какая?

— Бежим!

[1] Речь идёт о доме № 1/2 стр 2 по ул. Таганской. В народе ему дали прозвище «Плоский дом» из-за архитектурных особенностей

Глава 42

Обогнать дождь не удалось. Я смеялась, бежав следом за Сашей, пока тот крепко держал меня за руку и лавировал между нескончаемым людским потоком, большая часть которого явно была не рада перспективе промокнуть под дождем. А я вот почему-то не боялась дождя. На дворе был май, а на мне тёплая ветровка Корсакова, которую он заботливо нацепил на меня после ресторана. Стоит ли переживать, что нас решил почтить своим вниманием настоящий весенний дождь?

Однако мои излишне позитивные мысли быстро сменил лёгкий дискомфорт, когда я нехило так зачерпнула кедой воды в луже и промочила ноги. Весенний дождь грозил переквалифицироваться в какой-то жуткий тропический ливень.

И всё же было во всей этой ситуации какое-то ребячество, веселье, чувство неожиданно ворвавшейся в душу эйфории.

Мы побежим по улицам Москвы,

Я догоню и дам последний шанс…[1]

— Что ты там мурлычешь? — оборачивается Корсаков. Несмотря на окружающую обстановку притормаживает, взирая на меня с любопытством.

— Песню о Москве… и не только, — слово «любовь» застревает у меня в горле, но я, повинуясь кому-то внезапному порыву, обхватываю ладонями лицо Саши и оставляю долгий неспешный поцелуй. Есть всё-таки в этом какая-то романтика. Пускай и подпорченная мокрыми кедами.

— Наконец-то.

— Что?

— Ты перестала меня отталкивать, — задумчиво говорит Александр третий, склонившись к моему лицу и чертя большим пальцем по моим слегка опухшим зацелованным губам. — Даже не верится. Я уже стал бояться, что эту стену мне никогда не пробить.

Да какая уж тут стена. Тут грудная клетка сломлена, и в ней основательно поселилось это улыбающееся сероглазое чудо. Которое правда об этом пока не догадывается…

Угробив по дороге в очередной луже вторую кеду, мы всё-таки добрались до Арбата и нырнули в спасительное тепло подъезда. И только там я по-настоящему поняла, как замёрзла.

— Мне срочно нужен душ и горячий чай, — пробормотала я, стараясь унять дрожь. Ещё не хватало заболеть и пустить под хвост мини-отпуск. Плевать, что там будет дальше! Но так хочется, чтобы эти дни действительно запомнились. И вовсе не болезненной температурой.

— С малиной, — кивает местный Карлсон.

— А она у тебя есть? — изумляюсь я.

— Будет.

Ну да, это же Москва. Тут, наверное, не только варенье, тут и черной икры могут в бочке прикатить к порогу, были бы деньги. Показав мне мою гостевую комнату, в которой имелась в наличии даже собственная ванная, Саша вручил мне полотенце по-джентельменски удалился к себе.

Квартира на Арбате по атмосфере была очень похожа на его самарскую квартиру — также много света и воздуха, спокойные оттенки, лаконичность, но всё же было в ней что-то неуловимо знакомое. Я долго не могла понять, что именно, пока смывала с себя в душе последствия московского ливня. И неожиданная догадка заставила меня улыбнутся. Эта квартира, несмотря на явно дорогой дизайнерский ремонт и кучу всяких стильных штук напоминала мне мою съёмную сталинку. Будто бы они были кем-то вроде дальних родственников.

Завернувшись в полотенце и рассыпав по плечам влажные волосы, я решила исследовать содержимое своего чемодана. Ходить по квартире в уличных джинсах, конечно, странно, но с домашней одеждой у меня была полная катастрофа. На единственном более-менее приличном домашнем комплекте красовалось огромное пятно: прямо посередине футболки. Кажется, это было бабушкино варенье. Какого чёрта я не застирала его раньше, непонятно… Наверное, стоит предупредить Сашу, что варенье от меня лучше держать подальше, чтобы не испортить к чертям его дизайнерский ремонт.

Разложив свои немногочисленные пожитки на кровати, я удрученно взирала на них, скрестив руки на груди. Удлиненных футболок нет, домашний костюм испорчен, старые поношенные вещи, в которых я ковырялась на огороде и помогала по дому, надевать в этой квартире было бы по меньшей мере кощунством. Неужели придётся надевать уличную одежду? Не могу же я ходить в одном полотенце до самой ночи! Или можно будет немного понаглеть и ограбить гардероб Саши?

Будущая жертва ограбления аккуратно постучалась в дверь.

— Можно?

— Заходи, — со вздохом отзываюсь я.

— Варенье приехало, — говорит Саша, сначала просовывая в дверь свою голову, и оглядывая обстановку.

— Ты что реально одно варенье заказал? — удивляюсь я, мысленно выкидывая всю эту бесполезную кучу тряпья, которая лежала передо мной на кровати. Александр третий времени зря не терял и тоже принял душ — на его тёмных волосах ещё блестели капли воды. Но в отличие от меня с домашней одеждой у Корсакова всё было в порядке: серые домашние брюки и белая футболка были тому явное подтверждение.

— Ещё ужин для нас и продукты на завтра, — медленно отвечает Саша, не отводя от меня взгляд. А мне становится жарко, невыносимо жарко от того, как он на меня смотрит. И идея позволить ему войти, пока я в таком виде кажется настоящим безумием, о котором я могу потом пожалеть.