Арденны - Михель Гавен

Он поцеловал ее с нежностью, потом еще раз, сильнее. Не размыкая век, она подняла руку и положила ему на плечо — жесткая ткань мундира коснулась ладони. Она обвила его шею. В ответ крепкие мужские руки сжали ее, приподнимая, и это было уже не во сне.

Маренн открыла глаза. Фриц Раух прижимал ее к себе, губы почти касались ее лица. Мгновение он смотрел, потом приник к устам сильным, жадным поцелуем. Рядом завозился Айстофель, отряхиваясь после сна. Она пыталась оттолкнуть Фрица, но потом бессильно опустилась на лежанку. Она позволила ему целовать и обнимать себя со всей страстью, которая в нем клокотала. И отвечала на его поцелуи. Молча, не произнося ни слова. Она понимала, надо сказать: «Нет», надо сейчас же остановиться, но как-то не получалось. Айстофель взволнованно зачесался. Раух с силой сжал ее бедра, словно желая втиснуть ее в себя. Она в полной мере ощутила весь жар страсти, которая обуревала его. Ее точно пронзило раскаленным прутом, насквозь.

Тихо звякнув, расстегнулись пуговицы на кителе, затем и на рубашке. Он несколько мгновений смотрел на ее груди, выступающие из тонкого шелка бюстгальтера, потом, наклонившись, начал целовать их. Остановить она не могла. Не то что его — себя. В последней отчаянной попытке предотвратить неотвратимое она уперлась руками ему в плечи, отстранилась, хотя все внутри нее протестовало и желало обратного. Между щелями в досках, которыми было заколочено окно, брезжил серый свет. Вдали нарастал какой-то гул. Маренн прислушалась.

— Фриц, что это?

Он с неохотой оторвался от ее груди, подняв голову. Его зрачки были расширены, черны от эмоций.

— Что? Где? Все еще спят, — голос прозвучал хрипло.

— Мне кажется, это моторы, — она взглянула на него и провела рукой по спутанным светлым волосам. — Не один, не два, много.

Он приподнялся, не выпуская ее из объятий, тоже вслушался. Через мгновение лицо его изменилось.

— Черт, «шерманы». Проспали. Отто был прав, какие праздники. Расслабились. Собирайся.

Он вскочил, поправив обмундирование, поднял упавшую фуражку. Несколько секунд неотрывно смотрел на Маренн, потом, сжав ее в объятиях, крепко поцеловал.

— Выходи на поляну, — сказал негромко. — Сейчас начнется. Айстофель, пошли, — позвал пса.

Маренн быстро застегнулась. Затянула ремень, проверила оружие в кобуре. Схватила плащ и выбежала вслед за Фрицем. В сторожке уже никого не было. Фриц ждал ее у порога, взял за руку.

«Шерманов» уже не было слышно. Их перекрыл гул немецкой техники — танки и БТРы разъезжались с поляны, спеша занять боевые позиции. Суетились люди. Слышались громкие крики команд.

— Они еще в получасе отсюда, — Маренн услышала голос Пайпера. — Рано утром далеко слышно. Так что успеем. Нормально.

Пайпер стоял у своего БТРа и разговаривал по рации. Рядом они увидели Скорцени.

— Идем, — Раух направился к нему. За ним весело побежал Айстофель.

Но Маренн не торопилась, она высвободила руку.

— Иди, я сейчас. Хочу узнать о раненых, — и подошла к главному хирургу «Лейбштандарта», прикомандированному на время операции к группе Пайпера.

Она слышала, как Фриц, подойдя, спросил:

— Американцы?

— Что, рано? — глаза Скорцени зло блеснули. — Могли бы и попозже, чтобы ты успел вволю повеселиться с госпожой докторшей?

— С кем? — Фриц пожал плечами. — Если речь идет о Маренн, я думал, она твоя жена.

— Я тоже думал, что ты так думаешь.

— Я говорил тебе, что, если она захочет, я не смогу отказаться.

— Она захотела? — Отто взглянул ему прямо в лицо.

Раух промолчал. Но взгляда не отвел. Вопрос повис без ответа.

— Она захотела, и десять лет дружбы — вон, — Отто ответил сам. — Я знаю, всех тянет к ней, как пчел на мед. Здесь — любой готов, только помани. Но ты меня удивил, Фриц. Второй после Шелленберга. От него я тоже не ожидал, что он способен на такое. Вплоть до развода, рискуя сломать карьеру.

— Я только могу повторить, что готов отправиться на Восточный фронт. Простым солдатом, — холодно ответил Раух.

— Вот-вот. И он тоже, я думаю. Прямо из своего кабинета на Беркаерштрассе.

Маренн не хотела никаких объяснений, но Скорцени сам нашел ее. Группа выходила с поляны, когда она почувствовала, как он положил ей руку на плечо и резко повернул к себе. Лицо его было серым от ярости, которая его переполняла.

— Чего ты хочешь? Я не понимаю, чего ты хочешь. Чего тебе не хватает? Видно, мне никогда этого понять. Ты как вода, ускользаешь между пальцами. После того, как мы вернемся в Берлин…

Рука Скорцени сильно сжала ее плечо.

— Не надо. Не надо ничего делать.

— Ты хочешь, чтобы я терпел, глядя, что он вытворяет прямо у меня под носом? Этого не будет, Маренн. Я многое изменил в своей жизни, чтобы ты оставалась со мной. Я отказался от многих привычек, которые тебе не нравились. Я на многое закрывал глаза. На то, что происходит у тебя с Вальтером в Гедесберге, в том числе. Но делать вид, что не вижу, как ты отдаешься моему собственному адъютанту, — этого ты не добьешься. Не говоря о нашей дружбе — с ней покончено. Он адъютант и больше никто. Я говорю о нас, о тебе и о себе тоже.

— С этим тоже покончено? — она сбросила его руку и отступила на шаг.

— Если все происходит так, как происходит, — то да. С меня достаточно Шелленберга. Раух — это чересчур. Да и как ты себе все это представляешь? Кстати, я догадываюсь, в чем дело. Ты думаешь, ты у него единственная, он будет любить только тебя и никогда ни на кого не променяет? В этом главная причина. Все идет из юности. У этого английского художника, отца Штефана, ты была не одна, он параллельно с тобой встречался с Шанель и еще с дюжиной дам. Ты не простила его, несмотря ни на что. То же самое тот француз, из-за которого ты оказалась в Германии, он тоже делил твою любовь с девушкой, на которой женился, когда ты уехала. У Шелленберга, как ни крути, все-таки есть Ильзе. И пока Клаус не вырастет, он никуда от нее не денется. Любит — не любит, но она будет вокруг него вертеться и тянуть с него деньги, это раздражает. Насчет меня — у тебя и вовсе длинный список, даже перечислять скучно. Начиная с Анны фон Блюхер и так далее. А вот Раух — ты для него богиня, ты для него все, ты для него одна. Это верно, у него нет постоянной любовницы, и сколько я его знаю, он ни в кого не был влюблен всерьез. Ни с кем не встречался долго. Так, случайные подруги, имена которых он вряд ли помнит. Наверное, он ждал тебя. Но если так, что ты медлила все эти годы? Ты дотянула, дальше некуда, большевики уже в Польше, до Берлина рукой подать. Боялась, что я тебя не отпущу? Да делай что хочешь! Не пострадает Джилл, а Штефану теперь и вовсе все равно. Можешь начинать прямо сейчас. Впрочем, ты уже начала, не дожидаясь моего разрешения. Но если так, Маренн, я только руководитель группы, остальное — все.