Секретный террор Сталина. Исповедь резидента - Георгий Агабеков

Среди агентов Мархова был индусский мусульманин из Читрала, ярый сторонник Надир-хана. В то время Надир-хан проживал в Париже, и этот читралец жил в его загородном имении. Там его обычно навещал Мархов. Он имел большие связи на территории независимых племен и познакомил нас со знаменитыми вождями Мулла Баширом и Падша-Гулем. Кроме того, он же дал нам несколько человек помельче для отправки на агентурную работу среди независимых племен. Мулла Башир получал из коминтерновских денег 500 фунтов стерлингов каждые три месяца за доставку сведений о положении племен и на ведение среди них коммунистической пропаганды.

Агентом Мархова был также индус, дававший уроки персидского языка директору афгано-германского торгового общества, Ибнеру. Индус, будучи связан со своей индусской колонией, давал подробную информацию о текущих событиях и о всех членах индусской колонии в Кабуле. Агенты, информируя Коминтерн по специальным вопросам, попутно освещали и другие вопросы. Вспоминаю следующий интересный проект, пересланный мною в то время в Москву.

Видный индус, представленный нам лицом, приближенным к Надир-хану (он сейчас, кажется, назначен министром просвещения в Афганистане), просил меня отправить его в Москву. На мой вопрос: «Зачем?» – он объяснил, что хочет научиться в Москве делать фальшивые фунты стерлингов, а затем поехать в Индию, печатать английские деньги и вести на них коммунистическую пропаганду… Не знаю, что из этого проекта потом вышло: им занялся Коминтерн, так как вопрос выходил из сферы ведения ОГПУ.

Я усиленно вел самостоятельную вербовку людей для работы по линии ОГПУ. После ареста Абдул-Меджид-хана я связался с его двоюродным братом, служившим в кабульской полиции, и получал через него все сведения, добывавшиеся афганской полицейской агентурой. Раджа Протап познакомил меня с одним важным правительственным чиновником, через которого я получал правительственные сведения. От него же я получал сведения о племенах мусульманской Индии, с вождями которых он, по поручению Амануллы-хана, поддерживал тесную связь.

Однажды вечером на его квартире я познакомился с начальником кабульской полиции. После продолжительной беседы мы согласились, что у нас имеются общие интересы, диктуемые враждой к англичанам. Мы с ним договорились быстро. За ежемесячное вознаграждение в 600 рупий он дал обязательство, по моим указаниям, арестовывать всех английских тайных агентов. Естественно, что это условие мною было использовано полностью. Всякий, подозревавшийся в английском шпионаже, арестовывался нами через этого начальника полиции.

В Кабуле, как я упоминал, было много немцев. Они были единственными европейцами, поддерживавшими отношения с нами. Среди них я завербовал некоего Лещинского, служившего переводчиком в министерстве иностранных дел Афганистана. Вторым нашим агентом был агроном Бюрде, работавший в Кабуле, затем командированный в район Мазари-Шерифа. В районе Кандагара работал для нас инженер-агроном Мазух, и, наконец, в самом Кабуле давал нам сведения один инженер-техник, фамилию которого сейчас не помню. Лещинский и техник были членами германской коммунистической партии, поэтому с ними мы связались просто, а остальных потом они сами завербовали. Мазух и Бюрде освещали экономическое положение страны, Лещинский давал копии с переводимых в министерстве докладов, договоров и т. д., а техник сообщал сведения о немецкой и о всей остальной европейской колонии в Афганистане.

Затем мною был завербован некто Бернарди, совмещавший должность советника министра финансов Афганистана с должностью драгомана при итальянском посольстве и представителя «Америкен Ист К°» по заготовке кишок. Бернарди освещал различные отрасли общественной и экономической жизни Афганистана, а также давал сведения об итальянском посольстве. В награду за это, по моему настоянию, ему было уступлено представительство Нефтесиндиката в Кабуле. Бернарди затем переехал в Персию и, после моего отъезда из Персии, порвал связь с Советами.

В то время в Кабуле строилось новое здание для английской миссии. На этих постройках работал русский эмигрант Семехин. Он был завербован мною с условием, что после года работы будет амнистирован и получит разрешение возвратиться на родину в Советский Союз. Через Семехина мне удалось завербовать несколько индусов при английском посольстве, которые сначала освещали внутреннюю жизнь английского посольства, а затем, по мере откомандирования в Индию, работали там, посылая оттуда сведения через того же Семехина.

В начале 1925 года, когда восстание в Хосте несколько стихло, полпред Старк получил письмо от бывшего шейх-уль-ислама с просьбой увидеться с ним или с его доверенным человеком. Письмо было доставлено сыном шейха. Старк, вызвав меня, предложил заняться этим делом. В тот же вечер я вместе с сыном шейха отправился к нему на дом, где меня встретили сам старик и его старший сын. Старик начал свой рассказ с 1916 года, говоря, что он уже тогда мечтал пробраться в Россию, увидеться с русскими властями. Затем перешел к событиям 1919 года, когда в Вазиристане вспыхнуло восстание против англичан. Он подробно рассказал о своей встрече в то время с Джемал-пашой, турецким министром, приезжавшим в Кабул. Джемал-паша предложил ему поехать в район независимых племен и поднять восстание против англичан, обещав помощь оружием и деньгами от имени советского посла в Кабуле Раскольникова и советского правительства. Шейх отправился с сыновьями в район племен и поддерживал восстание в течение восемнадцати месяцев, но обещанное оружие не прибыло. Ныне, в связи с восстанием в Хосте, он опять выражал готовность поехать к восставшим племенам и направить их против англичан. Он предлагал вести партизанскую войну, уничтожать форты, разрушать дороги, мосты, блокгаузы, все сооружения, воздвигнутые англичанами.

Для этой работы шейх просил 100 тысяч рублей и 5 тысяч винтовок со 100 патронами к каждой. Я обещал доложить о нашей беседе послу и сообщить ответ. С первой же почтой я передал предложение шейха в ОГПУ в Москву. ОГПУ ответило, что против предложений шейха советское правительство не возражает, но отказывается дать оружие, так как доставка оружия из СССР или через СССР вскроет нашу работу и может вызвать нежелательные политические осложнения с Англией и с Афганистаном. Переговоров с шейхом продолжать не пришлось. В месяц Рамазана, не выдержав длительного поста, он умер.

Месяц спустя после его смерти я возобновил переговоры с его сыновьями. Мы условились, что они будут вести для нас информационную работу. Сфера их деятельности должна была охватывать район племен от Джелалабада до Газни. К своей работе они привлекли некоего Мовлеви Мансура, индийского эмигранта, числившегося на афганской службе. С Мовлеви я был знаком со времени моего пребывания на должности начальника отделения КРО в Ташкенте в 1923 году. Тогда Мовлеви, бывший секретарем афганского посольства в Ангоре, направлялся через СССР в Афганистан. О его приезде в Ташкент мне донесли агенты ОГПУ, причем в донесении указывалось, что Мовлеви везет письма ташкентским афганцам, подозревавшимся нами в шпионаже. Кроме того, агенты сообщали, что он везет с собой подозрительные по размерам ящики, в которых могло быть запаковано оружие. Когда Мовлеви выехал из Ташкента на пограничный с Афганистаном пункт Кушку, начальнику Кушкинского особого отдела было приказано выяснить, какие письма и какой груз везет с собой афганский дипломат. Начальник особого отдела понял телеграмму ОГПУ в прямом смысле и велел арестовать и обыскать Мансура, не обращая внимания на дипломатический паспорт. Во время обыска Мансур пытался сопротивляться. Его жестоко избили и принудили сдаться. Результатом инцидента явилась нота афганского посла в Москве в Наркоминдел, и мне было предложено выехать в Кушку для расследования дела. Там я и познакомился с Мансуром.