Смерть в наследство - Анна и Сергей Литвиновы

Нет, черт возьми, прожил он хоть, похоже, недолго, зато ярко. Что было бы сейчас с ним, ко-гда б он был как все?.. Он представил себе. Служил бы он нынче в какой-нибудь московской конторе… Ну, получил бы двести – нет, триста рублей премии к Новому году. Прослушал бы поздравление секретаря парткома. Напился бы со всеми сослуживцами прямо в отделе, нажрался бы салата «оливье», прямо у кульмана зажал бы какую-нибудь практикантку… Потом ехал бы на мерзлом трамвае домой, в коммуналку… Ф-фу… представить страшно… Хуже любой камеры…

Ледяной Василий Блаженный – словно вазочка с шариками мороженого… На улице – ни души. Москва стынет. Замерзает. Сколько сейчас? Минус сорок, наверное. Таких морозов в столице еще не бывало. Старожилы, как говорится, не припомнят. Говорят, во всех этих панельных многоэтажках на окраинах люди пальто не снимают. Хорошо, что хоть в «России» топят, как в сауне. Цековская блатная гостиница. Еще б здесь не топили!

Громкий стук в дверь.

В сердце, в животе, в горле – все мгновенно оборвалось. Все клетки тела заледенели. Вот оно. Пришли. Как быстро!.. Боже, что делать?

Секунду он стоял, надеясь, что ошиблись дверью.

Громкий стук повторился.

Он решительно шагнул к двери и, не спрашивая – что там спрашивать, неужто не ясно, кто пожаловал? – распахнул дверь.

На пороге стояла она.

Пылающие с мороза щеки. Гневные голубые глаза.

– Боишься? – презрительно спросила она.

Он не мог вымолвить ни слова, пораженный внезапной радостью. Все его клетки затопляло чувство освобождения. Он жив, он жив! Он на свободе!

– Позволишь войти? – в том же суховато-надменном тоне продолжала она.

Он отступил и сделал преувеличенно-широкий, барский приглашающий жест.

Она вошла в номер.

– Раздеваться не буду, – бросила она.

– А я хотел бы, – скабрезно хмыкнул он.

– Паяц! – обдала она его презрением.

Презрение-то презрение, гнев-то гнев, но ты приехала ко мне. Без предупреждения и без приглашения. В два часа ночи приехала. По стылой Москве. По ледяным улицам, где не ходят трамваи, а такси будешь ловить два часа – не поймаешь.

– Позвольте, сударыня, предложить вам с морозца добрую рюмку коньяку…

Она не ответила, внимательно и быстро оглядывая номер. Номер был роскошным. Приемная, спальня… На столе стояла бутылка армянского коньяка «КВ» и валялся распечатанный блок «Мальборо».

– Значит, ты и вправду стал обыкновенным жуликом… – высокомерно и грустно протянула она.

Он пожал плечами.

– Но сколько веревочке ни виться… – произнесла она ту же самую клишированную фразу из судебных очерков в «Известиях», которая и ему сегодня приходила в голову.

– Теперь слушай, – продолжила она. – Тебя возьмут. Очень скоро. Наверно, даже завтра…

– Ты служишь на Петровке?

– Не перебивай. Раз я говорю – я знаю.

– Откуда?

Она продолжала, словно не замечая его вопросов:

– У тебя еще есть время. Бросай все. Уезжай. Бросай, бросай все, сматывай удочки и беги! Беги! В тайгу, в тундру, в пустыню!.. Может, они тебя не найдут… А может, лучше, чтоб нашли. Тебе же лучше.

– Ты меня любишь?

– Я ненавижу тебя. Негодяй. – Она развернулась, отворила дверь: – Прощай, мелкий жулик.

Он бросился к ней, схватил за рукав каракулевого пальто:

– Постой!

– Если ты думаешь, что я тебя простила, ты очень сильно ошибаешься. – Она брезгливо вырвала рукав из его рук. – Прощай!

Дверь номера с силой захлопнулась. Ее каблучки застучали по гостиничному коридору.

Объясняться бесполезно.

«О, эти русские женщины, – подумал он. – О, эти советские женщины! Они любят и ненавидят, спасают и презирают, оскорбляют и жертвуют для тебя собой – и все это одним махом, одновременно. В едином, так сказать, порыве!..»

Он задумчиво выпил рюмку коньяку. Постоял в раздумье, а потом решительно вышел из номера.

В парижском пригороде Марн-ле-Вилле малыш Жак в темноте своего переулка сразу приметил «Пежо» с парижскими номерами. Может, это полицейские так маскируются? Да нет, они бы приехали как полагается, с мигалкой… Жак мрачно подумал: «Сейчас в полицию еще один сигнал поступит… Ворчливая Жаклин позвонит, скажет, что я пропал».

Из машины вышли два человека. Они говорили по-английски. Надежно скрытый кустами Жак прислушался: как хорошо, что с английским у него все тип-топ!

– Их там может быть сколько угодно, – мрачно сказал один, тот, что постарше.

– Не больше четырех, – возразил второй, помоложе.

Жак решительно выскочил из кустов и возбужденным полушепотом проговорил:

– Месье! Пока их там всего двое! Я покажу, где черный ход!

Столовка громко рыгнул:

– Тошнит меня от этих долбаных сандвичей!

Бомж сердито буркнул:

– А меня тошнит, когда ты рыгаешь… Пойду отолью.

Он лениво поднялся и направился к двери.

Его остановил Столовка:

– Тормозни… Кажись, кто-то ходит.

Бомж среагировал мгновенно. Он одним прыжком подскочил к Татьяне и приставил к ее виску пистолет.

А Столовка осторожно подкрался к двери.

Часы показывали начало первого.

Самолет приземлился в полночь.

Виза ему была не нужна. Семь лет назад он за пять штук «гринов» купил паспорт гражданина Государства Израиль. Теперь мог ездить, куда душа пожелает.

Сонные французы быстро произвели все формальности, и уже в двадцать минут первого Михаил Ефремович Шлягун пожал руку Рустаму и небрежно кивнул Мелешину.

В полночь удалось выйти на связь с водителем того такси, в которое пересели бандиты вместе с заложницей. Тот сообщил адрес, по которому он отвез подозрительную компанию.

В двенадцать ночи дошло дело до телефонного звонка маленького Жака. По адресу дома мадам Мартин отправили наконец освободившуюся патрульную машину.

В голове плескалось море, кричали чайки. Промелькнула южнороссийская Набережная и ее красный «пежик»… Вспомнилось почему-то, как она первый раз пришла на лекцию в университет. Выплыло озабоченное милое лицо Валеры и встревоженные глаза мамми.

Татьяна закрыла глаза еще крепче.

Она тоже слышала, что в доме кто-то есть.

Но если этот кто-то – спаситель? – сейчас войдет в комнату, она мгновенно получит пулю в голову.

Татьяна так сильно зажмурилась, что теперь перед глазами плавали оранжево-красные круги.

Том недаром служил в морской пехоте.

Когда его напарник с непонятным угрожающим русским криком ворвался в дверь, он бросил с платана, росшего перед домом, булыжник в окно.

Пистолет, прижатый к виску Тани, дернулся в сторону обманки.

Первый бандит выстрелил в сторону русского, но тот уже успел отпрыгнуть в угол.

Том бросился с дерева прямо в окно, раздирая руки и лицо стеклом.

Пистолет стал поворачиваться в его сторону. Хватка, сжимающая Таню, ослабла.

С подоконника Том выстрелил прямо в лицо бандиту. Струя раскаленного газа ударила тому в глаза.

Второй бандит стал переводить пистолет на Тома.

И в этот момент лежащий на полу напарник в нечеловеческом прыжке кинулся на бандита и сшиб его с ног.

Выстрел, предназначенный Тому, угодил в потолок.

Таня не поняла, что случилось.

Она только слышала грохот распахнувшейся двери и дикий выкрик по-русски:

– Спецназ! Всем лечь!

Затем прогремело два выстрела, зазвенело разбиваемое стекло, на долю секунды мелькнуло, кажется, в окне лицо Тома, а потом снова чей-то нечеловеческий крик. И дикая боль в голове. Неужели человек чувствует, когда его голову разносит на куски?

Она потеряла сознание.

Рустам успел остановить таксиста. Машина свернула в проулок за пятьдесят метров до дома мадам Мартин. На подъездной аллее стояли три полицейские машины.

Первой мыслью было: «Неужели на том свете так сладко пахнет?»

Она двигалась куда-то. Голова по-прежнему болела. Но она чувствовала руки и ноги, она могла пошевелить ими и почему-то была уверена: ничегошеньки плохого с ней не случилось. И уже не случится.

Таня осторожно приоткрыла глаза. Она в машине. На заднем сиденье.

За рулем сидел Том. Его затылок она узнала бы из тысячи – даже в призрачном мелькании фонарей автострады.

А голова ее лежала на чьих-то коленях. Мужских коленях.

Мужчина погладил ее по голове. Она дернулась и перевела взгляд на его лицо. На нее смотрели пронзительные светлые глаза загадочного месье Фрайбурга. Того самого, что заварил эту кашу. Что ограбил ее на улицах Стамбула. Того самого, чье присутствие в своей жизни она шестым чувством ощущала всю последнюю неделю.

В глазах мужчины блестели слезы.

Да нет, что там – он натурально плакал.

Щеки его были мокры, а плечи тряслись.

Увидев, что она очнулась, он легонько провел ладонью по ее щеке и прошептал срывающимся голосом: