Перепутья - Антанас Венуолис

— А как псковичи встретили мою дочь?

— Тоже очень торжественно; повсюду ее сопровождали бояре: одни ехали с нами, другие — далеко впереди, приказывая всем обнажать головы и преклонять колени… В Пскове, рассказывали, украшают городские ворота, а княжну встретит митрополит с крестом и священной водой.

— Не довелось узнать, откуда были посланы всадники Скирайлы?

— От раненых пленных узнали, что из Кернавского замка 46.

Витаутас поднял на боярина глаза, помолчал и сказал:

— Хорошо, Минтаутас, а теперь мы вместе поедем в Кернаве и потребуем у Скиргайлы вернуть нам девушку и вдову.

— Твой приказ для меня закон, князь! — поклонился Минтаутас.

Вскоре звонкие трубы подняли войско от тяжелого сна и снова все начали собираться в поход.

Когда братья Книстаутасы узнали от Минтаутаса о похищении матери и сестры, а рыцарь Греже — о том, что дама его сердца очутилась в неволе, они сразу же договорились действовать сообща. Пригласили и боярина Минтаутаса. Хотя Книстаутасы, как заложники, шли в частях войска великого магистра, а рыцарь Греже тоже вел отряд крестоносцев, теперь они должны были каким-то образом собраться вместе. Только следовало точно узнать, где находится Книстаутене с дочерью: в Кернавском замке, в Тракай или в Вильнюсе. А может, Скиргайла отправил их куда-нибудь в Белоруссию? Установить это было не так-то просто, но рыцарь Греже взялся разузнать все через лазутчиков ордена, направленных в Литву.

Разбуженное войско доело и допило, что оставалось на столах со вчерашнего дня, и, опохмелившись, начало собираться вокруг своих военачальников и строиться. Через восстановленный мост все переправились с острова на жемайтийский берег, а потом, разделившись на хоругви, полки и отряды, запрудили окрестности Каунаса и хлынули на восток — к Тракай и Вильнюсу.

XXXIV

Князь Витаутас со своими полками и боярами от Каунаса повернул на северо-восток и занял фронт между селениями Бопартенай, Укмярге и Кульва. Великий магистр ордена со своими пособниками свирепствовал между Неманом и, Нерис и, поддерживая связь с войском Витаутаса, всем фронтом двигался на восток, чтобы одним ударом смести с лица земли литовские замки Тракай, Вильнюс и Креву.

Вскоре все земли Аукштайтии между Швянтойи, Нерис и Неманом были наводнены войском союзников.

В те жестокие времена, когда воевали между собой литовские князья, не был братом жемайтиец литовцу и литовец жемайтийцу. Сразу же широким фронтом запылали пожары; на холмах литовцы зажгли костры тревоги, и за несколько часов страшный призрак войны облетел половину Литвы, а смерть постучалась в каждую дверь, заглянула под каждую крышу. Охваченные всеобщим ужасом, люди повсюду начали кричать и причитать:

— Крестоносцы идут!.. Крестоносцы!..

В одно мгновение у всех проснулся инстинкт самосохранения; каждый увидел перед собой смерть и каждый пустился бежать от этой смерти. В те времена литовцу не приходилось ходить далеко: городов не было, крепостей тоже; большие и маленькие замки принимали ограниченное число людей, да и то лишь тех мужчин, которые могли владеть мечом. Зато повсюду было много болот, топей и непроходимых лесов. Без сожаления и скорби покидались родные места; не было никакого недвижимого имущества, потому что, кроме избушки с соломенной крышей или земляного нума и какого-нибудь навеса для домашнего скота, никаких строений литовцы в те времена не возводили, да и не обзаводились хозяйством; ибо зачем трудиться, зачем напрасно время терять, если в этом или следующем году, а может, и вот-вот, придет крестоносец, поляк, белорус или свой же литовец и обратит все в пепел. Домашний скот угоняли с собой; хлеб и корма, которые не могли забрать, уничтожали; если успевали, уничтожали и посевы на полях. Не горевали литовцы, расставаясь со своим хозяйством, потому что прокормиться могли довольно легко, ибо уж чего-чего, а зверья и птицы в любое время года было полно в лесах и на болотах. Требовалось только оружие да охотничьи снасти.

Не хотели древние литовцы умирать в своих избах да в своих хозяйствах: старые и слабые прятались в непроходимых лесах и болотах; мужчины, способные владеть оружием, оседлав коней и махнув рукой на все свое богатство, отправлялись в ближайший замок или боярское имение. Другие собирались в отряды побольше и поменьше, преграждали путь врагу в лесах и на болотах, набрасывались на недругов из засады и или сами погибали, или без пощады убивали противника. Воевали и защищались все.

Беженцы, старики и женщины с детьми, застигнутые в лесах и на болотах, знали, что враг жесток, что он не знает пощады, и поэтому никогда не сдавались, до последнего вздоха отбивались оружием, пускали в ход ногти, нередко даже так и умирали, стиснув шею своего убийцы пальцами, вцепившись в него зубами. Крестоносцы тоже знали упорство литовцев, их ненависть к своим врагам и живучесть. Поэтому если некоторых они не успевали прикончить, то старались хотя бы гак изувечить, чтобы женщины больше не рожали, а мужчины — не сели на быстрого коня и не взяли в руки оружие. Упрямцев и смельчаков убивали не сразу, а с живых сдирали кожу, вырезали на груди кресты и, переломав кости, оставляли в муках ждать смерти.

Длинный и кровавый счет могли предъявить крестоносцы литовцам за минувшие два века, и не знали они пощады к побежденным. Но не были милосерднее и помогающие крестоносцам чужеземцы — англичане, французы, саксонцы, баварцы, бургундцы и другие рыцари, которые искали спасения и отпущения грехов, никогда прежде в Литве не бывали, литовцев даже в глаза не видели и никаких столкновений или ссор с ними не имели. Литовцев они считали врагами потому, что те были язычниками! И какой-нибудь чужеземец в сверкающем шлеме и доспехах, благородный рыцарь с родовым гербом и священными реликвиями на своем щите, проникался жалостью к мошке и собаке, но язычников уничтожал как саранчу. И никакая логика тех времен, никакая философия не осуждала такую жестокость, и не вздрагивало сердце ни у папы римского, ни у императора при известии о том, что мечом и огнем опустошены большие пространства, населенные язычниками. Если позже на выжженных землях находили несколько сотен человек и крестили их, в христианских соборах звучало «Te deum laudamus», и все ликовали, ибо это означало, что крестоносцы достигли нескольких целей: разбили врага, мешавшего росту ордена, расширили владения, управляемые христианами, и проявили величайшую милость, но понятиям тех времен, к нескольким сотням человек, окрестив их.

Яростно напали на Литву банды крестоносцев и их чужеземных помощников. Поначалу дела у них шли неплохо. Всадники миснийского маркграфа Фридриха под его личным командованием напали на один замок на полпути между Каунасом и Кернаве и очень быстро овладели им. Другой такой же маленький замок осадили князья Силезии и после двухдневного штурма тоже взяли. Гарнизон защитников вырезали, людей сначала ограбили, потом окрестили, хотя все они уже были крещены Ягайлой.

Великий магистр ордена вместе с Глихенами, Плауэнами и князьями немецкого Приморья продирался сквозь дремучие леса и приближался к Тракай. Удачи сопутствовали союзникам и в столкновениях с войском Скиргайлы; и только однажды они встретили сильное сопротивление и с немалыми потерями были вынуждены отойти от Пуни. Выровняв фронт и до поры оставив в стороне Пуню, Алитус и Меркине, крестоносцы спешили в Тракай и Вильнюс.

Однако весь этот поход, все столь легкие победы теряли свое значение из-за действий князя Витаутаса. Князь не столько воевал, сколько выжидал и собирал бояр и людей Скиргайлы и Ягайлы. С каждым днем возрастало княжеское войско, а он вместо того, чтобы всем фронтом, как было договорено, двигаться на восток и прежде всего окружить Тракай и Вильнюс, до сих пор даже Кернаве не взял. Таким образом весь фронт повернул не на восток, а на северо-восток. И великий магистр в ожидании Витаутаса занимался грабежами и опустошением края.

Чтобы не вызвать подозрения крестоносцев и общее недовольство союзников, князь Витаутас из окрестностей Укмерге продвинулся на юг, в один осенний вечер со своими полками приблизился к Нерис и по берегу направился к Кернаве. Стараясь не выдать себя, передние части княжеского войска под командованием братьев Книстаутасов, рыцаря Греже и боярина Минтаутаса держались тихо и не разводили костров. Дорога проходила по высокому берегу реки. Князь Витаутас верхом на коне поднялся на один из Трех курганов и огляделся: на западе уже потухала вечерняя заря, а на юго-востоке, там, где свирепствовали крестоносцы и их союзники, во многих местах пылали пожары, и красные всполохи огня по всему небу отмечали области, которые уже захватили союзники.

Долго смотрел князь Витаутас на угасающие и вновь разгорающиеся вдали пожары. Не доносились до кургана ни возгласы захватчиков, ни крики и плачи убиваемых людей. И казалось, что там, где бушевал огонь и сверкали мечи, было так же тихо и спокойно, как здесь. Однако нетрудно было вообразить, что творилось там и какие чувства обуревали князя и его спутников, когда они смотрели на море огня. Страшно было им не потому, что там от меча гибнут люди, а огонь уничтожает их скарб и жилища, но страшно было потому, что плач несчастных и их зубовный скрежет не возносится вместе с пламенем, не распространяется широко вокруг вместе с заревом пожаров, и невинно проливаемая кровь не взывает к небу, а лишь тихо струится и впитывается в землю.