ЕСЛИ №3 ЗА 2006 ГОД - СБОРНИК

– Ну?

– Люк имел маховичок. Я, э-э…

– Что?

– В переходном туннеле имелось давление. Если в модуле управления тоже есть давление…

– И что делать, если ребята не в скафандрах?

– Правильно.

– А какой у нас выбор?

– Никакого.

– Так действуй.

Лаконичный, как герой Хэмингуэя.

Я отыскал клапан и повернул его. Ничего. Подержал руку над дырочкой, но не ощутил давления.

– Ни черта не понять, Мит. Я просто открою люк, и все.

– В любом случае, если там и был воздух, то теперь его нет.

– Правильно.

Я повернул запорный маховик люка. Ничего. Тогда я толкнул люк, и он открылся. За ним было темное пространство, тусклый свет фонаря на шлеме отражался от каких-то поверхностей. Я разглядел плоскую панель управления, а над ней – два противоперегрузочных, кресла, привинченных к вертикальной панели. В них, пристегнутые, сидели два неподвижных человека в скафандрах.

– Господи…

– Они мертвы?

Я скользнул в переходной туннель, протиснулся в кабину, выгибаясь в сторону кресел, ухватился за что-то, стараясь держать голову вертикально, и подтянул колени, а затем и ноги. У парня в левом кресле стекло шлема покрывала звездообразная паутинка трещинок, от которой тянулась еще одна – длинная и извилистая. Лицо у него было бледное, чисто выбритое, со множеством черных веснушек, глаза закрыты, словно он мирно спал. Я отодвинулся, разглядывая табличку с именем на скафандре.

– Божиб… и что-то еще. – Это же кириллица. Идиот! – Кажется, это Волыновский.

– Мертв?

– Да. – Никакие это не веснушки. Петехия – подкожные кровоизлияния. – Похоже, тут еще до нас произошла разгерметизация.

– Ничего удивительного. А что с Бородиным?

Я склонился над правым креслом и заглянул через стекло шлема. Луч фонарика высветил мальчишеское лицо с большим и темным синяком над глазом, с одного из кончиков усов стекло немного крови. Глаза тоже были закрыты, но не совсем, и в щелочке между веками проглядывала белая полоска.

– Гм-м… стекло шлема целое.

– Но пошвыряло их изрядно, уж это точно. – Да.

Я протянул руку, легонько сжал его плечо. В груди екнуло, когда ресницы затрепетали, карие глаза шевельнулись. Мне вдруг показалось, что он видит мое лицо, даже несмотря на бьющий ему в глаза луч фонарика.

– Ну, что там, Билл?

Губы Бородина медленно задвигались – он пытался что-то сказать. Я наклонился, прижался шлемом к его шлему, совсем как в фильмах, и услышал слабый голос, словно со дна колодца:

– Спасибо, янки. Я знал, что вы придете. Его глаза закатились, он обмяк.

– Второй жив?

– Да. Но у него порван рукав. Он все же успел перетянуть руку жгутом, прежде чем вырубился.

Мит негромко свистнул, потом сказал:

– В луноходе есть набор для заклеивания разрывов.

– Если парень протянет так долго.

Я начал расстегивать ремни на кресле Бородина.

К тому времени, когда все было сказано и сделано, я не спал уже сорок часов, смертельно устал, но не хотел ни спать, ни лежать, ни есть. Ничего. Только сидеть в медицинском модуле и читать факсы, которые нам посылали из ЦУПа.

Заголовок в «Вашингтон пост» просто информировал: «Русский спасен». Под ним располагались фото Бородина и Волыновского. Симпатичные такие фото, русские версии для прессы – два красивых парня в аккуратной летной форме. «Ивнинг стар» сообщала: «Космонавт спасен на Луне», ниже была одна из моих фотографий «Орла» после аварии с подписью: «Предоставлено армией США».

«Дейли ньюс», дешевый таблоид, провозглашал: «Американские герои!». Там были наши с Митом фото. К сожалению, их сделали еще до начала проекта «Урожайная Луна» – нам на снимках чуть больше тридцати, мы в темных костюмах и узеньких галстуках по моде 1962 года, у Мита короткая армейская стрижка, а у меня темные волосы зачесаны назад, чтобы все могли восхититься моим высоким лбом. Я вспомнил, что костюм тогда носил темно-синий.

Я отвернулся, глаза словно запорошило лунной пылью. Иди спать, чертов дурак. Снова взглянул на фотографии и задумался над тем, много ли от них будет толку, когда я попрошу о следующем назначении. И ощутил смутный стыд от таких мыслей.

В голове прозвучал голос Мита: «Так уж устроен мир, Дикий Билл». Взглянул на часы и понял, что после нашего возвращения прошло уже шесть часов.

Отодвинулась складная перегородка, из операционной вышел Мики Линвил. Доктору Линвилу было сорок семь, когда он сюда прилетел, и он самый старый человек на Луне. Тогда он был полковником, решившим завершить службу двумя годами в космосе и выйти в отставку в блеске славы. Теперь же он выйдет в отставку трехзвездным генералом.

– Ну, что? – спросил я. Доктор устало вытер лицо:

– Он пришел в себя. Хочет поговорить с тобой.

– Именно со мной?

– Думаешь, он знает, как тебя зовут? – улыбнулся Линвил. – Он попросил привести к нему парня, у которого весь шлем забит седой бородой.

Я машинально потеребил бороду:

– Черт! Все никак не могу решить – то ли сбрить ее, то ли прихватить с собой домой.

Бородин лежал на операционном столе, укрытый застиранной старой простыней, с чистыми белыми повязками через грудь и на плече, прикрывающими культю ампутированной левой руки. Я невольно взглянул на пластиковый мешок для мусора на полу возле стола. Что там внутри – его рука? Или просто рулон окровавленных полотенец?

Я быстро отвел взгляд. Когда я взглянул ему в лицо, темные глаза Бородина открылись. Кожа у него была бледная, как бумага, но посеревшие губы под усами растянулись в улыбке.

– Как у тебя дела?

Он хотел было пожать плечами, поморщился, снова улыбнулся и спросил:

– Говорите по-русски?

– Извини, нет.

– Ничего. Жаль, что мы не сможем отвезти вас домой.

– Пожалуй, теперь уже мне придется везти тебя.

Его лицо на мгновение омрачилось. Все верно. Когда посадочная капсула с «R-3» плюхнется в Тихий океан, этот парень вернется домой навсегда. Я вдруг понял, что был счастлив находиться здесь все эти годы.

Значит, оно того стоило? Действительно стоило?

– Тебе надо поспать, – сказал я. – Увидимся утром. Он коснулся моей руки:

– Да. И вам тоже. – И добавил «Bolshoi что-то» словно говорил о балете. Наверное, «bolshoye spasibo».

Черно-белый телеэкранчик сильно рябило от статики – за прошедшие годы солнечная активность постепенно возрастала, приближаясь к максимуму, но я увидел, как Билли скривился:

– Где твоя борода, папа?

– Кто-то мне сказал, что на Земле они вышли из моды. Как, потвоему, я без нее выгляжу моложе?

Он вглядывался несколько секунд, потом ответил:

– Может, и так – когда немного поправишься.

Меня самого поразило, сколько морщин таилось под бородой все эти годы. И еще то, что кожа у меня теперь совершенно белая, как рыбье брюхо – последние десять лет я или провел в помещениях , или закрывал лицо щитком, непроницаемым для ультрафиолетовых лучей .

– Получил бланки, которые я посылал тебе по факсу? – спросил Билли.

– Да. Решил привезти их на «R -3». И вручить лично. Билли нахмурился:

– Оправь их по факсу сегодня же, папа.

– Э-э… – Пытается на что-то намекнуть? Хорошо. Сразу, как только поговорим.

– Есть и другие новости. Проект Большого Турне одобрен. И несколько беспилотных «Вояджеров» к Марсу тоже.

– Ух ты!

Медленный кивок.

– Похоже, нынешней осенью демократы вернут большинство в сенате, а Маски станет лидером большинства. С тех пор как ты и мистер Паттерсон спасли того русского, космическая программа снова популярна. Даже Макговерн сказал, что это достойная цель.

– Подумать только!

– Папа, это ведь шанс для тебя!

– Постараюсь не оплошать, Билли.

Его лицо на мгновение просветлело и смягчилось.

– А вот и еще один сюрприз… – Он встал и вышел из кадра.

На его место села молодая женщина, очень красивая, с лицом-сердечком, вздернутым носиком, темными миндалевидными глазами и вьющимися волосами – я знал, что они темно-каштановые. Она не улыбалась.

– Здравствуй, папа, – сказала она, посмотрев несколько секунд в экран.

Меня аж отбросило на спинку стула:

– Миллисент!

– Милли, папа. Меня давно уже никто не зовет Миллисент.

– Извини. Господи, ты отлично выглядишь! И так выросла.

Она взглянула на кого-то за кадром, а я подумал, что она теперь для меня совершенно незнакомый человек. А может, и всегда была чужой. Помню, как в детстве ее удивлял цвет собственных волос и глаз. У ее матери и у меня волосы черные, глаза зеленые, а носы длинные… Этот же маленький подменыш… Хотя какой там маленький – ей уже шестнадцать.

Она снова посмотрела в камеру, явно смущенная, и сказала:

– Тут еще кое-кто хочет с тобой поговорить.

– Милли…

Но она уже встала. Долгий момент ожидания, и я увидел другую девочку, худую, как щепка, с длинными черными волосами, зелеными, как у меня, глазами, длинным носом и тростью в руке. Она уселась очень осторожно и немного неуклюже, слегка поморщившись, и сразу же улыбнулась мне до ушей: