Насущный хлеб сражений. Борьба за человеческие и природные ресурсы в ходе гражданской войны в США - Джоан Э. Кэшин

в Виргинии. Горячие сторонники Федерации были готовы сделать и больше. В Плезант-Хилле, Виргиния, Р. Л. Симингтон и его соседи попросили бригадного генерала армии США использовать их город для «размещения гарнизона», поскольку у них имелось достаточно домов для всех офицеров[308].

На другой стороне политического спектра находился судья Джон Перкинс-младший, который оказался готов пожертвовать своим луизианским поместьем, лишь бы только не отдавать его северянам. Его семья владела обширными землями в долине реки Миссисипи, а у самого судьи имелась роскошная плантация «Сомерсет» в окрестностях Карфагена. По словам солдата-янки Джона Уилкинса, который видел это поместье в 1863 году, хозяйский дом был окружен старыми деревьями и утопал в цветочных садах. Когда в апреле того года к «Сомерсету» приблизились войска Федерации, Перкинс сжег этот дом, чтобы тот не достался неприятелю. Должно быть, он был очень «рассержен», деликатно выразился Уилкинс. Перкинс, рьяный сторонник сецессии и член конфедератского Конгресса, наверняка знал, что правительство мятежников обещало компенсацию тем гражданам, которые уничтожали свое имущество, защищая его от врагов. Сам он при пожаре не пострадал, однако не сохранилось никаких документов, подтверждающих факт получения им компенсации. Большинство граждан не были готовы пойти на подобные жертвы из каких бы то ни было политических соображений[309].

Белые женщины самых разных политических взглядов очень боялись потерять свой дом – наполненное множеством воспоминаний место, в которое они вложили столько труда. Во время войны они куда чаще, чем мужчины, описывали, как выглядели их дома изнутри – упоминали расположение отдельных объектов, рассказывали об уникальных «старомодных <sic> вещах», доставшихся им от предыдущих поколений, – как это сделала Марта Крамп. По причине войны женщины стали больше размышлять о доме. Молодая учительница Мэри Пирр видела, как северяне грабили ее соседей, жителей Центрального Теннесси, и в 1863 году это вдохновило ее написать оду дому, в котором она жила с сестрами – читала, молилась, принимала гостей и друзей. Она описывает свои любимые комнаты, где «все на своем месте», упоминает яркий коврик и цветы на каминной полке. Война также изменила ее отношение к местным элитам. Увидев, как северяне обходятся с жителями богатых домов, она больше не хотела жить в поместье или особняке[310].

Некоторые женщины вступали с пытавшимися проникнуть в их дом солдатами Союза в физический конфликт. Так, когда сержант-северянин хотел войти в плантаторский дом в Ламаре, Теннесси, группа женщин встала на пороге и закрыла проход собственными телами. В конечном итоге он пригрозил сжечь дом дотла, и они все-таки позволили ему войти и осмотреть дом в поисках солдат-мятежников. Некоторые сторонницы Конфедерации были готовы рискнуть ради спасения дома жизнью, и в некоторых ситуациях этот риск оправдывался. Так, в Сент-Джозефе, Луизиана, хозяйка плантации Анна М. Фаррар и еще несколько женщин защитили свои дома «собственным присутствием»: в июне 1863 года к ним приближались войска северян, уже сжегшие другие поместья, однако женщины отказались уходить из своих жилищ. В их случае эта тактика сработала, и их дома пощадили. Иногда все зависело исключительно от везения. Марта Поллард, жена фермера из Теннесси, все-таки покинула дом, когда рядовые-янки заявили, что подожгут его через десять минут, однако вскоре явились офицеры, которые остановили солдат и спасли здание[311].

Большинство белых мужчин тоже не хотели, чтобы их жилища оказались сожжены. Они не всегда выражали такую же глубокую привязанность к ним, как женщины, однако дом для них был важным материальным ресурсом, а в некоторых случаях они даже сами его проектировали. С их точки зрения, армия не имела права уничтожать постройки, однако прямые конфликты между хозяевами и солдатами случались редко, поскольку многие конфедераты ушли на войну. Те немногие, кто остались, пробовали взять дело в свои руки. В 1863 году янки разрушили дом мальчика-подростка Джона Лонга из Теннесси, чтобы использовать древесину, из которой тот был построен, для возведения укреплений. Джон бегал вокруг, пытаясь защитить здание, однако солдаты его удержали. Старики принимали свою неспособность противостоять разрушениям как неизбежность. Один житель Виргинии наблюдал, как северяне кирпич за кирпичом разбирали его дом, чтобы построить себе очаги в зимних квартирах. Он сказал солдату Федерации, что «чертовы янки разобрали бы и мостовую в аду», если бы захотели[312].

При таком количестве охваченных пламенем домов опасность неминуемо подстерегала мирных жителей обоих полов. Иногда о том, что они собираются поджечь дом, офицеры предупреждали его владельцев заранее, хотя бы за несколько минут. В других случаях обходились без предупреждения. Раб по имени Моуз Кинг видел, как солдаты США сожгли в Миссисипи плантаторский дом, причем хозяин и хозяйка остались внутри его и тоже сгорели заживо. Когда в Галлатине, Теннесси, горело здание, в котором находились люди, капеллан-янки ничего не сделал для их спасения, потому что, по его словам, они поддержали сецессию. Если у мирных жителей была такая возможность, они вступали с солдатами в отчаянный торг для того, чтобы спасти свое жилище. Когда в 1863 году в Теннесси янки вошли в дом торговца Чесли Уильямса, наполнили здание растопкой и приготовились поджигать, хозяин рассказал им о том, где в округе находились заставы мятежников. Этого оказалось достаточно, чтобы спасти дом от пожара[313].

В некоторых случаях в дома проникали кровь, смерть и ужасы войны. В постройках, использовавшихся в качестве лазаретов, оставались кровавые пятна. После сражений кровь в буквальном смысле пропитывала землю и стояла в канавах вокруг зданий. Солдат торопливо хоронили в одиночных или общих могилах практически там же, где они умирали. Перед домами, на задних дворах и в полях появлялось все больше неглубоких захоронений. По мере разложения тканей от трупов начинал исходить тяжелый запах. В XIX веке американцы верили, что трупное зловоние может вызывать болезни – на самом деле это не так, но мирные жители тем не менее были напуганы. Запах разложения, исходивший от тел людей и животных, мог пропитать весь дом и сделать его неподходящим для жизни[314].

В течение долгого времени после выхода приказов Поупа заброшенный дом по умолчанию считался домом сецессионистов. Большинство федеральных солдат по-прежнему были убеждены, что все эвакуировавшиеся мирные жители являлись сторонниками Конфедерации. Это убеждение, которому противоречило множество фактов, получало среди северян все большее распространение. Состоятельные жители Джорджии, бежавшие от вражеской армии в 1863 году, были не только сецессионистами, но и «законченными дураками», полагал капитан Джеймс Стилвелл. Другой солдат Федерации, обнаружив, что жители Сартарии, Миссисипи, оставили свои дома, сообщил, что они наверняка были сторонниками сецессии, «иначе бы они от нас не сбежали». Брошенные дома оставались пустыми недолго. В них появлялись новые жители, поскольку в регионе становилось все больше нуждавшихся в крове бездомных. Кроме того, там селились перебравшиеся на Юг белые северяне: например, правительственные агенты, школьные учителя и жены высокопоставленных офицеров. Когда в 1862 году Джулия Дент Грант, супруга Улисса С. Гранта, приехала навестить мужа, она остановилась в заброшенном доме, при этом ей было жаль его прежних хозяев[315].

Политика конфедератов

Январь 1863 года, когда в армии Конфедерации появились собственные постановления относительно построек, не стал поворотным пунктом, разделившим военную практику на «до» и «после». Официальные документы, опубликованные в Ричмонде, всего лишь закрепили уже существующие обычаи