ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

В этот миг слабенько тюкнуло со стороны русского переднего края, и финский (а возможно, и немецкий) командир нелепо взмахнул обеими руками, странно и неестественно извернулся всем телом на месте и уже бездыханным мертвецом свалился в ров.

Финские солдаты в окопе тут же спрятали головы, а те, что находились наверху, попадали в снег и тоже быстро перекатились в ход сообщения.

ПНШ-1 Вальдек уже вознамерился было оставить свой наблюдательный пост, как там, у места гибели начальника работ, финны поставили стоймя и укрепили на бруствере 3 — 4 метровый шест-флагшток, а через минуту на этом флагштоке развернулось на ветру черное траурное знамя. Дуновение ветерка слегка оживляло его складки...

Рональд кинулся к полевому телефону.

— Казаков? Я из «Пупа»! Все видел? Кто из твоих снайперов снял того финского шюцкоровца? В синем мундире?

— Да тот же снайпер Петров, сибиряк, что нам докладывал. Я разрешил — он того на мушку и поймал. Заметь, первым же выстрелом?

— Хорошо! Поздравляю! Буду докладывать о вас наверх!

В полковом штабе трубку взял комиссар полка товарищ Васькин, давно сменивший разжалованного Гуляева, но покамест ничем замечательным себя не проявивший!.. Рональд доложил ему о происшествии.

— Молодец Петров! Он — член партии?

— Не знаю, товарищ комиссар. Он... стрелок хороший!

— Если еще не член и не кандидат, пусть подает заявление. Рассмотрим! А что там у финнов сейчас делается?

— Ничего не видно. Попрятались все. Только траурный флаг развевается.

Голос в трубке прямо-таки поперхнулся от волнения.

— А вы чего смотрите на это безобразие? Снять его немедленно! Вы мне за это лично отвечаете? Поняли, старший лейтенант?

— Понял, товарищ комиссар. Доложу исполнение!

ПНШ-1 снова связался с батальоном по телефону и опять припал к дальномеру. Минуты три-четыре царила полная тишина, мирно белели снега, сосны роняли с опущенных, отяжелевших лап снежные подушки.

Потом заработали наши пулеметы, станковые и ручные. Верно, не меньше тысячи пуль тысячью невидимых трасс скрещивались в одной точке, пока древко не надломилось. Траурный стяг дрогнул и плавно лег на снежный откос. Он чернел там неясным пятном еще некоторое время, но поднимать его на древко никто уж более не пытался.

Кем был убитый снайпером финский командир, выяснить в точности так и не удалось. Но армейская разведка утверждала, что это был инженер-генерал, личный друг Маннергейма.

Если эта книга когда-нибудь увидит свет — может быть, участник войны на финской стороне припомнит этот случай под Белоостровом и откроет читателям полное имя и должность убитого. Русский снайпер Петров получил от комиссара полка поощрительную грамоту и пачку дорогих папирос марки «Герцеговина флор». Как известно посвященным, эту марку сам товарищ Сталин предпочитал прочим сортам папирос!

...Большой неожиданностью для всего офицерского состава полка, а тем более для его политических органов, был переход на сторону противника целого стрелкового взвода из Первого батальона. Глубокой ночью двадцать два русских солдата (в том числе два отличных сапера) и сам командир взвода лейтенант Смирнов преодолели минные поля и проволочные заграждения перед Первым батальоном, обошли секреты и сдались финнам.

Через несколько дней Смирнов обратился «с того берега» к своим бывшим однополчанам с весьма эмоциональной радиоречью. Спрятанные в финских окопах радиорупоры несколько ночей подряд громко транслировали русского оратора. Говорил он об офицерской несправедливости к рядовым, о политотдельском засилии, доказывал, что выигрыш войны только усилит бесчеловечный режим в России, о жестоких расстрелах фронтовиков за преступления высшего и среднего начальства, о голоде в советском тылу и дурном снабжении фронта, о бессовестных прерогативах высших офицеров и политотдельцев, о евреях-комиссарах, газетном вранье и жутких грядущих репрессиях, если режим коммунистов в России удержится у власти, продлит колхозный строй и бесправие народа. Со ссылкой на финское командование он сулил воем добровольным военнопленным доброжелательную встречу, интернирование, хорошее питание и отправку в те районы, откуда военнопленный взят в армию, если эти районы находятся ныне под германо-финским командованием. Надо сказать, что Смирнов произвел своей речью немалое впечатление, ибо вскоре последовало много арестов среди рядовых и младших командиров, а политотдел фронта предложил дивизии принять немедленные агитационные контрмеры. Кстати говоря, после Смирнова выступал какой-то финский чин на ломаном русском, читал бездарные стишки вроде «пригай русский мужичок, пригай, пригай на Восток!» или в подобном духе, а заключил свою речь весьма недвусмысленной угрозой, прямо назвав две фамилии русских командиров, коим нельзя рассчитывать на пощаду в случае финского пленения. Как ни странно, одним из этих офицеров был назван Рональд Вальдек, вторым — майор Кукотский, командир 18-го полка, левого соседа Первого стрелкового...

Рональд внутренне подивился такой ненависти к нему со стороны почти неизвестного ему лейтенанта Смирнова, из-за чьей отрицательной характеристики он, видимо, и полупил столь суровый финский приговор! Рональд втайне почувствовал себя даже скорее польщенным этим радиоприговором (он дал себе заранее зарок — ни под каким видом не очутиться живым в неприятельских руках) и довольно веселым тоном поздравил по телефону Кукотского с оказанной ему радиочестью. Тот ответил несколько смущенно и тоже, видимо, недоумевал, чем заслужил столь острую ненависть лейтенанта...

Ответные пропагандистские акции последовали скоро. В полк приехали художник Гальба и поэтесса Ольга Берггольц, женщина большого таланта, с лицом прекрасным и измученным. Художник очень быстро написал целую серию карикатур-плакатов с двух-трехметровыми фигурами Гитлера, Маннергейма, Таннера и острокомическими силуэтами финских шюцкоровцев. Плакаты Гальбы, выставленные перед фронтом полка, и радиотексты Ольги Берггольц вызывали с финской стороны шквальные огневые налеты. Значит, задевало за живое!

* * *

Внезапным лучезарным светом среди серых сумерек ворвалась во фронтовые будни Рональда Вальдека радостная весть из глубокого тыла: Катя сообщала, что после четырехлетнего следствия, заключения и переследствия дело их общего друга, горячо ими обоими любимого Винцента наконец пересмотрено. Один из столпов мирового востоковедения, профессор, член-корреспондент Академии наук, Константин Адамович Винцент возвращается к научной, литературной и педагогической деятельности.

Как впоследствии узнал Рональд из собственных рассказов Винцента об этой полосе жизни, следственное начальство, напутствуя профессора к полосе новой, настойчиво повторяло: