Из варяг в Индию - Валерий Ярхо

Напоследок хивинцы собрали киргизских вождей, чтобы они подтвердили в присутствии Никифорова, что подданными русского царя себя не считают. На встрече в одной из комнат ханского дворца присутствовали мехтер и другие ханские сановники. Мехтер заговорил первым, попросив высказаться киргизов: считают ли они себя подданными России и следует ли отдать русским Сырдарью?

– Русские никогда не возьмут Сыра, они подобны старым бабам! Сырдарья слишком далеко от Урала – где им до нее дойти?! – заговорили один за другим киргизы. – Они только и умеют, что разорять наши стойбища. Разве так поступают с подданными?.. Мы мусульмане и никогда не будем подданными христианской империи!

На это Никифоров ответил, обращаясь к мехтеру и другим важным чиновникам ханства и не обращая никакого внимания на киргизов:

– Я прислан великим государем для переговоров с ханом, а вовсе не для того, чтобы выслушивать речи изменников. Их лживые речи легко обличит поручик Айтов, который знает об этих людях и их предках много больше, чем они сами хотели бы помнить!

Айтов показал себя во всем блеске:

– Кто берет на себя от лица всего киргизского народа право отрекаться от подданства России? Ты ли, Джангазы? Но ты родился в России, от отца, который был не только поданным ее, но даже служил императору, достиг звания майора и, совершив преступление, сбежал из Оренбурга! А твой, Сахман-Кул, ближайший родственник Джизак ездил в столицу при императрице Екатерине Великой, чтобы у ее престола повторить верноподданническую присягу киргизского народа, и был облагодетельствован милостями. О Юлмане Тлянчике и говорить нечего: все знают, что отец его был тарханом по пожалованию российских императоров и сам он пользовался покровительством, пока вероломно не поднял возмущение против русских своих легковерных соплеменников, увлек их к Сырдарье. Но недолго ты наслаждался плодами обмана: люди, которых ты увел, скоро образумились и ушли обратно в Россию, проклиная тебя. А ты, Юсуп Сарымов, вероятно, забыл о том, что твой отец предательски оклеветал хана Нурали. Кознями и пронырством он выманил у русского царя ханское звание, а когда убедился, что оно не дает от имени империи грабить и убивать безнаказанно подданных, попытался возмутить племена, а после неудачи бежал, чтобы его не выдали. Ты уже, видимо, забыл, Юсуп, как вместе с ханом Арсун-Газыем ездил в Санкт-Петербург и просил у русского правительства военной помощи, чтобы грабить Хиву?! Слишком долго было бы обнаруживать клятвопреступления каждого из вас. Не могу, однако же, скрыть своего особого презрения к двум из вас: к тебе, Киап-Гали, и товарищу твоему, Джангазы. Перечислять все ваши преступления и вероломства, заставившие вас бежать из России, нет нужды, но вспомните только, что предки ваши властвовали в Хиве, сидя на престоле хана, который теперь вас вызвал на рабское унижение и позорное клятвопреступление, дабы обосновать свои незаконные притязания на земли ваших племен…

Затея с собранием киргизских вождей провалилась, но это не сделало хивинцев сговорчивее. Они согласились лишь на то, чтобы Россия имела в Хиве своего постоянного агента; хан, как узнали русские, дал разрешение на это не в последнюю очередь потому, что агентом должен был стать Айтов, которого он хорошо знал. При этом хан просил разрешить и ему иметь своего агента в Астрахани и Оренбурге, что-бы помогать хивинским купцам, которые часто жаловались на притеснения русской таможни. Что касается всех других пунктов переговоров, то хивинцы пришли к решению не давать Никифорову окончательного ответа, а отправить в Россию, дабы разведать ситуацию, собственное посольство.

Впрочем, расстались дружелюбно. Миссию отправили обратно со всевозможной вежливостью, одарив Никифорова и Айтова конями-аргамаками с полной сбруей, деньгами, подарками, верблюдами и припасам на дорогу. Вместе с Никифоровым в Россию пошли семеро русских, освобожденных из неволи. Выйдя из Хивы 27 октября, караван Никифорова через тридцать шесть дней прибыл в Сарайчиковскую крепость.

Оставшийся в Хиве Айтов готовился совершить большую ознакомительную поездку по стране, съездить в Бухару и, может быть, в Коканд. Но планам этим не суждено было сбыться: через два дня после ухода каравана от мехтера прибыл посланник, который передал Айтову, что хан более не желает видеть его в своих владениях. Также не желал хан пропускать его в чужие владения и просил незамедлительно выехать в Россию. Чем было вызвано столь резкое изменение настроения хана, понять трудно. Предположительно хан испугался, что Айтов, заехав в Бухару, расскажет тамошним властям о готовившемся хивинцами набеге. Как бы то ни было, Айтов спешно покинул Хиву и нагнал караван миссии в пути.

Огорченный дипломатической неудачей, мучимый болезнью Никифоров не застал Перовского в Оренбурге и отправился вслед за ним в Санкт-Петербург, чтобы лично доложить об исполнении поручений. По дороге он почувствовал себя плохо и заехал в имение к матери, село Новоспасское Сызранского уезда Симбирской губернии, где слег в постель и после двух недель болезни скончался 27 января 1842 года.

Бумаги его, которые родственники с фельдъегерем, присланным из Петербурга, отправили начальству, были писаны мягким карандашом и весьма неразборчивым почерком; к тому же Никифоров часто пользовался шифром, ключ к которому знал только он один; поэтому разобрать многие записи оказалось невозможно. Но места, которые удалось прочесть, выразительно характеризуют впечатления, приобретенные штабс-капитаном при общении с правителем Хивы и его приближенными: «Хан и его сановники чужды всякого понятия о политических переговорах и даже не могут понять смысл слова “уполномоченный”. Вполне сознавая свое бессилие, они не в состоянии оценить кротких мер сношения, но трепещут силы, которая одна может их вразумить». Исходя из этих выводов, Никифоров обосновывает возможность похода в Хиву отряда в три тысячи солдат при нескольких орудиях.

Но слишком еще свежи были в столице воспоминания о зимней неудаче Перовского, и там решили, учтя ошибки прежних переговоров, мирными средствами добиваться с ханом договоренности о дружбе и разграничении влияния в степях.

Миссия в Хиве

Вместе с отрядом возвращавшегося после неудачных переговоров в Хиве штабс-капитана Никифорова весной 1842 года в Оренбург прибыл посланник хивинского хана Аллакули Вансавай Набиев со свитой из шестнадцати человек. На это посольство хивинцев в Петербурге возлагались большие надежды, министр иностранных дел рассчитывал обсудить с послом пункты мирного и торгового договора и подписать «протокол о намерениях». Посольство встречали с чрезвычайной предупредительностью и сразу же, без раскачки, снабдив всем необходимым на дорогу, отправили в Петербург, куда хивинский посол прибыл 10 марта.

С Набиевым встретился министр иностранных дел России, граф Нессельроде, и вскоре последовала аудиенция у самого императора. Николай Первый, по свидетельству придворных хроникеров, «принял хивинского посла Набиева очень милостиво». После этого целых два месяца посла и его свиту развлекали, как могли, демонстрируя столицу и достижения России в различных областях. Набиев был совершенно покорен и раздавлен красотой и величием русской столицы, не стесняясь иногда раскрывать рот от удивления. Но серьезных переговоров не получилось: Набиев не был уполномочен принимать какие-либо решения без ведома хана, а так как телеграфного сообщения с Хивой не было и узнать мнение Аллакули по тому или иному вопросу не представлялось возможным, то обсуждать с послом проект договора посчитали лишенным смысла. Одарив «как положено» – часами, бархатом, атласом, тонким сафьяном и дорогой посудой, – 9 мая 1842 года Набиева и его людей отправили в Оренбург, решив доставить проект договора с особым русским посольством.

Это посольство возглавил еще один участник зимнего похода 1839 года полковник Данилевский. Он командовал авангардом отряда Перовского и при самых трагических обстоятельствах показал себя с наилучшей стороны, за что был удостоен ордена Св. Владимира 4-й степени с мечами и произведен в полковники.

В состав посольства вошли два военных топографа братья Зеленины, недавние унтер-офицеры, произведенные в офицерские чины за тот же зимний поход. Из гражданских лиц шли натуралист Баринер, письмоводитель и личный секретарь Данилевского коллежский регистратор Григорьев, были взяты также переводчик, караван-баши из степняков, а также двадцать казаков конвоя под командой хорунжего Кипиченкова. Наняли еще пятерых киргизов, в чьей верности не сомневались; эти киргизы хорошо знали степь и уже бывали в Хиве. Кроме того, к отряду присоединился приказчик Бочаров, неоднократно бывавший ранее в Хиве с товарами своего хозяина. Бочаров хорошо говорил на степных наречиях и по-узбекски, а самое главное – имел обширные и прочные связи в среде хивинского купечества. Бочаров имел при себе несколько верблюдов, груженных товарами. Весь же караван состоял из сорока верблюдов, тридцати пяти лошадей, из них двадцати восьми верховых под казаками и чиновниками; киргизы ехали на своих конях, и две лошади были выделены для кареты-ландо, которую везли хану в подарок.