В гостях у турок - Николай Лейкин

— Да поѣдемъ, Глафира Семеновна… сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.

— Поѣдемъ, поѣдемъ, Пожалуйста выхлопочите билетъ, Афанасій Ивановичъ, кивнула Глафира Семеновна проводнику.

XLVII

Но вотъ миновали узкія улицы Стамбула, выѣхали на набережную Золотого Рога, и показался плашкоутный мостъ черезъ заливъ. Открылся великолѣпный видъ на Галату и Перу — европейскія части города. Террасами стояли дома всевозможныхъ архитектуръ, перемѣшанные съ зеленью кипарисовъ, на голубомъ небѣ вырисовывались узкіе минареты мечетей, высилась старинная круглая башня Галаты. Вправо, на самомъ берегу Босфора, какъ-бы изъ бѣлыхъ кружевъ сотканный, смотрѣлся въ воду красавецъ султанскій дворецъ Долма-Бахче. Проводникъ Адольфъ Нюренбергъ, какъ ни трудно было ему сидѣть на козлахъ между кучеромъ и сундукомъ, то и дѣло оборачивался къ супругамъ Ивановымъ и, указывая на красующіяся на противоположномъ берегу зданія, назвалъ ихъ.

— А вотъ это, что отъ Долма-Бахче по берегу ближе къ заливу стоятъ: мечеть Валиде, Сали Базаръ, гдѣ рыбаки рыбу продаютъ, мечеть Махмуда, мечеть Кильджъ-Али-Паша, агентства пароходныхъ обществъ, карантинъ и таможня, говорилъ онъ.

— Какъ? Мы еще должны попасть въ карантинъ и въ таможню? — испуганно спросила Глафира Семеновна.

— Нѣтъ, нѣтъ, что вы, мадамъ! Успокойтесь. Карантинъ только во время холеры для пріѣзжающихъ съ моря. Вещи ваши также осмотрѣны и никакой таможни для васъ больше не будетъ. О, на турецкаго таможню только слава! А если знать, какъ въ ней обойтись, то снисходительнѣе турецкаго таможни нѣтъ въ цѣломъ мірѣ, и господа корреспонденты напрасно бранятъ ее въ газетахъ, когда пишутъ своего путешествія.

— Да, да… Это можемъ и мы подтвердить, подхватилъ Николай Ивановичъ. — На желѣзной дорогѣ, при переѣздѣ границы, насъ не заставили даже открыть нашихъ сакъ-вояжей, тогда какъ въ славянской Сербіи рылись у насъ даже въ корзинкѣ съ закусками и нюхали куски ветчины, нарѣзанные ломтями. И это у братьевъ славянъ-то! Молодцы турки.

Въѣхали на мостъ съ деревянной настилкой. Доски настилки прыгали подъ колесами экипажа, какъ фортепіанные клавиши. Экипажъ трясся, и Адольфъ Нюренбергъ ухватился одной рукой за сундукъ, другой за кучера, чтобы не упасть.

— Это Новый мостъ называется или мостъ Валиде, а тотъ, что вонъ по дальше, Старый мостъ или мостъ Махмуда, пояснилъ онъ, уже не оборачиваясь. — Но у насъ въ Константинополѣ зовутъ ихъ просто: Старый и Новый. Нѣкоторые ихъ настоящаго названій и не знаютъ.

Проскакавъ по клавишамъ моста сажень тридцать, экипажъ остановился. Къ нему подскочили усатыя и бородатыя физіономіи въ длинныхъ бѣлыхъ полотняныхъ балахонахъ, похожихъ на женскія рубашки, и въ фескахъ, а одинъ изъ нихъ схватилъ лошадь подъ уздцы.

— Батюшки! Что это такое? Что имъ нужно? Отчего онъ насъ не пропускаетъ? спросила испуганно Глафира Семеновна.

— Не насъ однихъ, а всѣхъ такъ. Нужно заплатить за проѣздъ черезъ мостъ, — отвѣчалъ Нюренбергъ и полѣзъ въ карманъ за деньгами.

— Сколько за проѣздъ слѣдуетъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.

— О, вы, господинъ, ужъ не безпокойтесь… Я отдамъ, а послѣ подамъ вамъ самаго точнаго счетъ расхода. Нужно заплатить два съ половиной піастра.

— Это сколько-же на наши деньги?

— Около двадцати копѣекъ. О, въ Константинополѣ даромъ по мостамъ не ѣздятъ, — деньги подай! — сказалъ Нюренбергъ, поругался съ балахонниками по-турецки и заплатилъ имъ, послѣ чего лошади поѣхали.

— Въ какихъ они странныхъ балахонахъ, — усмѣхнулась Глафира Семеновна.

— И знаете, мадамъ, ихъ балахоны безъ кармановъ и безъ пуговицъ. Ихъ разстегнуть нельзя, а надо снимать черезъ голову.

— Это для чего?

— А чтобы проѣздную плату не воровали. Вонъ ихъ начальникъ стоитъ. Гдѣ тутъ за ними усмотрѣть, когда большаго движеніе! Получитъ, сунетъ въ карманъ и кончено. А тутъ ужъ, когда некуда деньги сунуть, онъ и несетъ ихъ тотчасъ мостовому начальнику. Видѣли давеча? Какъ только я заплатилъ ему — сейчасъ-же онъ и понесъ деньги начальнику.

На мосту было еще многолюднѣе, чѣмъ въ улицахъ, по которымъ проѣзжали къ мосту. Толпа была еще пестрѣе. Закутанныя съ ногъ до головы турецкія женщины изъ простого народа, съ лицами, закрытыми отъ подбородка до полъ-носа, вели ребятишекъ. Мальчишки были въ фескахъ, дѣвочки въ платкахъ на головахъ, завязанныхъ концами назадъ, какъ ходятъ иногда наши бабы, и съ открытыми личиками. Шло мусульманское духовенство въ бѣлыхъ чалмахъ съ ввитымъ въ нихъ кускомъ какой-нибудь зеленой матеріи и въ халатахъ. То тамъ, то сямъ мелькали далматинцы-красавцы въ своихъ бѣлыхъ одѣяніяхъ, рослые черногорцы въ расшитыхъ синихъ курткахъ, въ маленькихъ круглыхъ плоскихъ шапочкахъ, тоже расшитыхъ, въ широкихъ красныхъ поясахъ, изъ-за которыхъ торчалъ цѣлый ворохъ оружія съ серебряной отдѣлкой — ятаганы, пистолеты. Показался старикъ бѣлобородый турокъ, важно возсѣдающій верхомъ на маленькомъ пузатомъ ослѣ, одѣтый по старотурецки — въ туфляхъ, въ бѣлыхъ чулкахъ, въ широкихъ шароварахъ, въ курткѣ на распашку, изъ подъ которой виднѣлась бѣлая рубаха, и въ большой чалмѣ.

— Вотъ, вотъ настоящій турокъ! Вотъ какими я ихъ себѣ воображала! воскликнула Глафира Семеновна, указывая на комическую фигуру рослаго старика, возсѣдающаго на маленькомъ ослѣ. — Вотъ такой-же точно турокъ и на табачной вывѣскѣ передъ окнами нашей квартиры въ Петербургѣ изображенъ. Точь въ точь. Только тотъ длинную трубку куритъ и сидитъ поджавши ноги калачикомъ.

— Теперь ужъ, мадамъ, здѣсь въ Константинополѣ, началъ проводникъ, — настоящихъ турецкихъ нарядовъ стыдятся. Простого краснаго феска уничтожила чалму, на всѣхъ появились такого-же пальто, какъ и мы носимъ, и турецкій нарядъ увидите только на самаго стариннаго стариковъ изъ стараго лѣса. Даже турецкіе попы въ Константинополѣ и тѣ, мадамъ, не надѣнутъ вотъ такого громаднаго чалма, а сдѣлаютъ себѣ поменьше.

— Да, да… Вѣдь это точно также, какъ и у насъ, подхватилъ Николай Ивановичъ. — Куда старыя купеческія сибирки дѣлись? Кто ихъ носитъ? Только купцы старики стараго лѣса. А то спиньжакъ, спиньжакъ и спиньжакъ… Купчихи не повязываются ужъ у насъ болѣе косынками по головѣ, исчезъ сарафанъ. Прогрессъ… Цивилизація… Полировка…

— И здѣсь турецкаго дамы, чуть пообразованнѣе, въ самый модный платья на французскій мода ходятъ и въ самый шикарная парижской шляпка съ перьями щеголяютъ, а только вотъ, что лицо закрываютъ, разсказывалъ Нюренбергъ. — Но какъ закрываютъ? Какого это вуаль! Только одно названіе, что вуаль. Да вотъ посмотрите — карета съ евнухомъ на козлахъ ѣдетъ. Въ ней навѣрное модная турецкая дама, указалъ онъ.

И точно, съ экипажемъ супруговъ Ивановыхъ поравнялась шикарная карета, запряженная прекрасными лошадьми въ шорной упряжи, съ сморщеннымъ желтолицымъ евнухомъ въ фескѣ на козлахъ. Супруги взглянули въ окно кареты и увидали чернобровую съ подведенными глазами даму, въ черной бархатной накидкѣ, въ шляпкѣ съ цѣлой пирамидой перьевъ и цвѣтовъ, въ свѣжихъ цвѣтныхъ перчаткахъ и съ бѣлой вуалью, которая прикрывала отъ подбородка двѣ трети лица, но эта вуаль была настолько прозрачна, что сквозь нее можно было видѣть и бѣлые зубы дамы и ея смазанныя красной помадой почти малиновыя губы.

XLVIII

— Фу, какъ накрашена! Даже сыплется съ нея! воскликнула Глафира Семеновна, посмотрѣвъ на турецкую даму.

— У турчанокъ, мадамъ, это въ модѣ, отвѣчалъ проводникъ. — Самаго молоденькаго хорошенькаго дама — и та красится. Хороша, а хочетъ быть еще лучше. На константинопольскія дамы выходитъ столько краски, сколько не выйдетъ на весь Парижъ, Берлинъ, Лондонъ и Вѣна, если ихъ вмѣстѣ взять. Да пожалуй можно сюда и вашъ Петербургъ приложить. Не смѣйтесь, мадамъ, это вѣрно, прибавилъ онъ, замѣтя улыбку Глафиры Семеновны. — Какъ встаетъ по утру — сейчасъ краситься и такъ цѣлаго дня. Имъ, мадамъ, больше дѣлать нечего. Кофе, шербетъ, конфекты и малярное мастерство! Гулять дама отъ хорошаго общества безъ евнуха не можетъ.

— Отчего? быстро спросила Глафира Семеновна.

— Этикетъ такой. Жена отъ наша или отъ турецкаго шамбеленъ даже пѣшкомъ по улицамъ ходить не должна, а если поѣдетъ на кладбище или въ моднаго французскаго лавка въ Пера — всегда съ евнухъ…

— Какъ это, въ самомъ дѣлѣ, скучно. Какіе ревнивцы турки. Вѣдь это они изъ ревности запрещаютъ.

— Нѣтъ, не изъ ревность. Этикетъ. Какъ ваша петербургскаго большаго дама безъ лакея никуда не поѣдетъ, такъ и здѣшняя большаго дама безъ евнухъ не поѣдетъ.

— Могла-бы съ мужемъ.

— Псъ… произнесъ на козлахъ проводникъ и отрицательно потрясъ рукой. — Никакаго турокъ, даже самый простой, никуда со своя жена не ходитъ и не ѣздитъ.

— Отчего-же? Взялъ-бы подъ руку, какъ у насъ, и пошелъ.

— Какая ты, душечка, странная, возразилъ супругѣ Николай Ивановичъ. — Какъ турку взять жену подъ ручку и идти съ ней гулять, если у него ихъ пять, шесть штукъ. Вѣдь рукъ-то всего двѣ. Возьметъ съ собой пару — сейчасъ остальныя обидятся. Ревность… Да и двѣ-то если взять съ собой, одну подъ одну руку, другую подъ другую, то и тутъ по дорогѣ можетъ быть драка изъ ревности.